Чагатаев, не обнаруживая себя перед людьми, ушел обратно. Он снова
взялся делать кирпичи на становище и работал, пока не растаяла луна на
небе и не взошло солнце. Утром он увидел, что народ все еще сидел около
потухшего костра, а Старый Ванька двигался и метался всем телом, должно
быть, плясал. Чагатаев решил не оставлять своей работы, поскольку ночь уже
прошла и спать не время. Он формовал кирпичи в глиняных формах, затрачивая
в труд всю силу своего сердца. Айдым все еще спала, Чагатаев изредка
подходил к углублению, в котором она лежала, и покрывал ее травой от мух и
насекомых: пусть она набирает себе тело во сне - в рост и на долгую жизнь.
Около полудня к Чагатаеву пришел Старый Ванька, он снял штаны, сшитые ему
Айдым из разных кусков, вместо изношенных ранее, влез в яму, куда была
завалена глина с водой, и начал месить ее худыми, жесткими ногами.
16
К осени в долине Усть-Урта было построено четыре небольших дома из
саманного кирпича, окруженных общим дувалом. В этих жилищах, не имевших
окон, за отсутствием стекла, разместился весь народ, впервые прочно
укрывшись от ветра, от холода и мелкой, летающей, жалящей твари. Некоторые
из людей долго не могли привыкнуть спать и жить за глухими стенами - через
короткие промежутки времени они выходили наружу и, надышавшись там,
насмотревшись на природу, возвращались со вздохом назад, в жилище.
По предложению Чагатаева народ избрал свой Совет трудящихся, куда
членами вошли все люди, в том числе и Айдым, как активистка, а Суфьян стал
председателем.
Весь народ джан теперь жил, не чувствуя ежедневно своей смерти, и
трудился над добычей пищи в пустыне, в озере и на горах Усть-Урта, как
обычно живет в мире большинство человечества. Чагатаев добился даже, чтоб
каждый день был у всех обед; он знал, что это очень важно, так как обедает
лишь меньшинство людей, живущих на земле, большинство - нет. Айдым хорошо
вела хозяйство и заставляла всех искать и приносить пищу: траву, рыбу,
черепах и мелких существ из горных ущелий; она сама вместе с Гюльчатай
растирала съедобные травы, чтобы получалась мука, и своевременно указывала
Суфьяну, что надо делать травяные сети для птиц, которые садятся около
озера пить воду. Кто забывал свою обязанность жить и кормиться, тем Айдым
говорила при всех, что когда она подрастет немного, то нарожает совсем
других людей, не таких, как эти, ничтожные, которых приходится кормить ей,
малолетней; ведь их матери кровью заливались, а они родились и живут, как
из одолжения; вот она выроет завтра с Назаром большую яму - пусть туда
ложатся все, кому не нравится на свете!
- Нам несчастных не нужно, - говорила Айдым, - глаз вырву и на стенку
повещу его, будешь тогда смотреть на свой глаз, косой человек!..
Но Чагатаев был недоволен той обыкновенной, скудной жизнью, которой
начал теперь жить его народ. Он хотел помочь, чтобы счастье, таящееся от
рождения внутри несчастного человека, выросло наружу, стало действием и
силой судьбы. И всеобщее предчувствие, и наука заботятся о том же, о
единственном и необходимом: они помогают выйти на свет душе, которая
спешит и бьется в сердце человека и может задохнуться там навеки, если не
помочь ей освободиться.
Вскоре выпал снег. Чагатаеву и всем людям все более трудно
приходилось с добычей пищи. Черепахи спрятались и уснули; великие стаи
птиц пролетели над Усть-Уртом с севера на юг, они не спустились пить воду
на маленькое озеро и не заметили живущего внизу небольшого человечества.
Корни съедобных трав обмерли и сделались невкусными, рыба в водоеме ушла
ближе ко дну, в сумрак покоя. Чагатаев понимал все эти обстоятельства. Он
решил сходить один в Хиву на пищевые базы и привезти оттуда
продовольственную ссуду для народа на всю зиму. Айдым зашила ему
обветшалую порванную одежду, он починил себе обувь деревянными
самодельными гвоздями и узкими ремешками из овечьей кожи. Затем он
попрощался с каждым человеком и, велев ждать его скоро, начал спускаться
во впадину Сары-Камыша. Он не взял из экономии никакой пищи с собой,
рассчитав, что покроет все расстояние натощак в течение трех дней.
Чагатаев исчез в туманном далеком воздухе пустых мест, Айдым сидела
на горном склоне и плакала слезами из черных блестящих глаз, она думала,
что больше Назар никогда не вернется. Но в следующие дни Айдым ни разу не
управилась заплакать о Чагатаеве: ее заняли заботы по хозяйству, нужда и
ответственность, чтоб люди жили и не умерли. Она только вздыхала иногда,
как бедная старушка. Народ все еще работал слабо, он не был убежден, что
жизнь есть преимущество, его отучили от этого баи на хошарах, и он не
ценил своего существования, а наслаждения, даже от пищи, вовсе не понимал.
Больше всего работы теперь, после ухода Чагатаева, приходилось на
Айдым. Но ее работа не мучила, она знала от Чагатаева, что богатых нет, а
она самая бедная и ей будет скоро хорошо, а потом еще лучше.
Через три дня отсутствия Чагатаева Айдым вспомнила о нем и сморщила
лицо, чтобы заскучать и заплакать, но был уже вечер, ей надо поскорее
отыскать овец и барана, которые забрались куда-то в дальние лощины, и она
решила потосковать о Чагатаеве отдельно, когда ляжет спать. Когда она
гнала овец обратно к общей курганче, то неизвестный свет ослепил ее. Около
глиняных домов горели такие ясные огни, каких Айдым никогда не видала. Она
остановилась и хотела уйти назад, чтобы спрятаться с овцами в пещере или в
глухой, далекой пропасти, а завтра днем вернуться и посмотреть, что здесь
будет. Она взяла барана за рог, а сама все глядела на огни около глиняных
домов; интерес и удивление одолели в ней страх, она повела маленькое стадо
домой. Она думала: огни - это либо звери, либо умное такое - оттуда, где
живут большевики.
Айдым увидела фигуру Чагатаева, прошедшего мимо огня. Она побежала к
нему и, дрожа, зажмурившись, ухватилась за его ногу. Чагатаев поднял ее к
себе на руки и отнес спать в дом на травяную постель, а сам вернулся
наружу разгружать автомобили. Он встретил их на второй день своего пути,
на выходе из Сары-Камыша в пустыне. По распоряжению из Ташкента два
грузовых автомобиля вышли из Хивы еще четыре дня назад. На одной машине
были мясные консервы, рис, галеты, мука, лекарства, керосин, лампы, топоры
и лопаты, одежда, книги и прочее добро, а на другой - двое людей, бочки с
бензином, масло и запасные части.
Из Ташкента велели разыскать в районе Сары-Камыша или между
Усть-Уртом и Аральским морем кочующее племя джан и помочь ему всеми
средствами, а впредь до нахождения того племени или следов его,
свидетельствующих об общей гибели людей, машинам назад не возвращаться.
К полночи машина была полностью разгружена, и Чагатаев сел писать
доклад в Ташкент о положении народа джан, пока шоферы и начальник
экспедиции заправляли машины в обратный путь. Чагатаев писал до рассвета;
он предлагал в конце своего письма дать возможность оправиться народу от
многолетних бедствий (теперь эта возможность дана, и народ сыто
перезимует, пользуясь присланной помощью республики), а самое главное -
каждому здешнему человеку нужно вновь нажить себе прожитое почти до
внутренних костей, истощившееся тело, в котором слишком слабо сейчас
действует чувство и сознательная мысль.
Чагатаев отдал письмо начальнику, и автомобили поехали в Хивинский
оазис. Еще все люди спали, было рано, в Сары-Камыше лежал снег. Чагатаев
взял топор и лопату, разбудил Старого Ваньку и Тагана и пошел с ними
корчевать саксаул. В полдень они возвратились с дровами. Айдым растопила
печки сухою травой и стала готовить обед из новой пищи, которую почти
никто не пробовал в жизни.
Консервное мясо и рис сразу насытили людей, но они утомились от этой
еды настолько, что все заснули после обеда. Вечером Чагатаев велел опять
приготовить второй обед и сам начал делать лепешки из белой муки, потом
приготовил еще чай и кофе, кому что будет нравиться. Наевшись вторым
обедом, народ проспал до следующего полудня. Чагатаев знал, что такое
питание немного вредно, но он спешил накормить людей, чтобы в них окрепли
их кости и чтобы они приобрели бы хоть немного того чувства, которым
богаты все народы, кроме них, - чувство эгоизма и самозащиты.
Третий обед готовил Суфьян. Он когда-то видел, что ели баи в Хорезме,
и сделал приблизительно разные кушанья на память.
Чагатаев с наслаждением наблюдал, как ест его народ - без жадности,
осторожно сберегая пищу у рта, с сознанием необходимости и с кроткой
задумчивостью, точно представляя в своем воображении лица и душу тех
людей, которые тяжко добыли эту пищу и подарили им ее.
Чагатаев терпеливо жил дальше, подготовляя тот день, когда он начнет
осуществлять настоящее счастье общей жизни, без которого нечем заниматься
и сердцу стыдно. Изредка он говорил с матерью, она ничего теперь не
просила у него, только гладила его ноги и тело поверх одежды; он держал ее
согнутую голову близ своего живота и думал о том, что ему надо сделать,
чтобы искупить и утешить это почти уничтоженное существо, внутри которого
он начал жить. Он не знал, что его мать вспоминала о нем лишь благодаря
укорам со стороны Айдым и втайне утирала слезы, понимая, что надо любить
сына, и не имея, не помня его больше в своем чувстве; поэтому она трогала
его, как всякого чужого и доброго.
Через несколько дней сильно захолодало, в одном доме пришлось жарко
истопить печь и заодно приготовить обильный обед, потому что печь служила
и для тепла и для кухни. В других домах печей не было устроено. Сильный
ветер дул с высот Усть-Урта и нес в воздухе мелкий обледенелый снег. Айдым
привела овец в горницу дома, где ночевала сама, и оставила их там на ночь.
Чагатаев с трудом привез воду с озера на самодельной тачке в пяти
бурдюках; он поднимался на плоскогорье против обрушивающегося на него
ветра и толкал тачку в упор с большим напряжением. И этот ветер, и ранняя
зимняя тьма во всем мире, и пустая смертная впадина Сары-Камыша, куда
хотел свалить и унести Чагатаева ветер, - все убеждало Назара в
необходимости особой, другой жизни.
В одном жилище шевелились люди, внутри его горел свет из открытого
входа. Там кончили обедать и дремали; Айдым гремела новой посудой, убирая
всякую нечистоту и остатки, и говорила людям, чтобы они ложились сегодня
на ночь здесь, где было натоплено; пусть будет тесно, но зато тепло.
Времени было часов шесть, но весь народ уже улегся в одной горнице,
близко друг к другу, и спал в тесноте, как в блаженстве. Чагатаев пообедал
стоя, сесть было негде. Айдым пошла ночевать в другой дом, куда она
загнала овец, и туда же пошел спать Чагатаев.
Наутро пошла метель, но потеплело. В общей курганче не было никакого
звука, хотя вовсе рассвело. Айдым спала в тепле среди двух овец. И овцы
спали, один баран глядел как безумный на Чагатаева. Чагатаев не хотел
будить Айдым, но сам пошел в теплый дом, где спали все люди. Там он зажег
лампу и осмотрелся.
Народ спал в том же положении, как вчера, точно никто не повернулся
за долгую ночь. Многие лица лежали теперь в постоянной улыбке. Слепой
Молла Черкезов спал с открытыми глазами, подложив левую руку под спину
Гюльчатай, чтобы постоянно чувствовать и хранить ее. Старый перс по
прозвищу Аллах глядел вполовину одного ясного глаза, и Чагатаев не мог
понять, что видит и думает сейчас этот человек, какое желание души
скрывается в нем: то ли самое, что у Чагатаева, или совсем иное.
Весь остальной день Чагатаев просидел около Айдым, любуясь ее лицом,
ее дыханием, рассматривая румянец юности, который все более покрывал ее
щеки по мере течения долгого сна. Овец он выпустил на снег - пусть они
пороются и поваляются в чистоте зимы. Затем Чагатаев взял руку Айдым в
свои руки, молчаливо радуясь, что вокруг этого бедного нежного существа
железной стеной защиты стоят большевики, и он сам лишь для того здесь и
находится.
К вечеру Айдым проснулась. Она поругала Чагатаева - зачем он ее не
разбудил раньше и у нее весь день пропал. Чагатаев сказал ей, чтоб она
пошла [потрогала] остальной народ - он тоже лежит, не поднимается. Айдым,
услышав такое, даже вскрикнула от ожесточения и побежала в соседний дом.
Айдым подняла травяной мат над входом, чтобы холод обдал людей и они
проснулись бы. Однако спящие только теснее прижимались друг к другу,
съеживались, ухмылялись и спали по-мертвому.
Прошла вторая ночь. Наутро Чагатаев опять осмотрел спящих. Лица их
еще более изменились, чем вчера. Старый Ванька покраснел от оживления, и
теперь ему на вид было лет сорок; даже ветхий Суфьян подобрел наружностью
и имел сейчас в выражении лица какую-то заинтересованность. Кара-Чорма,
человек лет шестидесяти, лежал розовый и опухший и дышал воздухом с
глубоким чувством, как будто питаясь влагой во время жажды. Склонившись к
матери, Чагатаев не увидел изменения в ее лице; Гюльчатай, горный цветок,
могла совсем не проснуться, ее глаза завалились, щеки потемнели, печать
земли легла на нее. Зрачки Моллы Черкезова по-прежнему были открыты, в них
появился далекий блеск, как будто проникавший из глубины мозга, и
Чагатаеву показалось, что у этого человека появилось теперь зрение.
Назар истопил печь для тепла и пошел с Айдым гулять; впервые за много
месяцев он имел свободный час. Метель прекратилась еще ночью; сейчас падал
редкий последний снег, и на самой высокой террасе Усть-Урта уже блестел
солнечный свет, веселый, ослепительный, обещающий вечное торжество. Айдым
смеялась и бегала по снегу; она исчезала далеко, проваливалась в ущелья,
забитые снегом, и неожиданно кидалась сзади Чагатаеву на шею. Наконец он
схватил ее к себе на руки и побежал с нею к пропасти. Она заметила его
намерение.
- Бросай, я не умру! - сказала Айдым.
Во время возвращения домой Айдым шла самостоятельно, рядом, и
спросила Чагатаева:
- Назар, они когда проснутся?
- Скоро, скоро... Может, просыпаются уже.
Айдым задумалась.
Печь в доме еще не угасла совсем. Чагатаев растопил ее снова, и
вместе с Айдым они сварили обед на весь народ, на всякий случай.
К вечеру некоторые из людей начали просыпаться. Первым проснулся
Суфьян, затем Старый Ванька и Молла Черкезов, в полночь встали все, кроме
Гюльчатай. Она умерла.
Чагатаев перенес ее в свободный, холодный дом и положил на постель из
высохшей травы. Опомнясь от долгого сна, народ сел обедать в теплом
глиняном жилище, а Чагатаев лег рядом с матерью и уснул.
Айдым кормила народ обедом и попрекала его, что он спит по две ночи
подряд, а жить одну жизнь не может. Старый Ванька захохотал над нею.
- Теперь мы помрем! - говорил он. - Не горюй о нас, девчонка...
На ночь Айдым ушла в дом, где лежал Чагатаев с покойной матерью. Она
смирно улеглась в углу и сразу уснула. На рассвете она поднялась и вышла
по хозяйству. Натопленный дом, где остался ночевать народ, был пуст от
людей, в других двух домах тоже никого не оказалось. Айдым осмотрела и
приблизительно сосчитала все вещи и принадлежности, все общее добро, пошла
в то помещение, где лежал запас продовольствия, привезенный из Хивы;
обеспокоившись, потрогала даже стены домов и ничего не узнала нового.
Продовольствие было все цело. Как она вчера брала консервные банки на
обед, так они и теперь лежали. Мешки с рисом и мукой тоже стояли
нетронутые. Может, что-нибудь и пропало, но немножко, может быть - табак и
спички, которые брали всегда без счету.
Она поднялась по склону из долины на плоскогорье. Маленькое солнце
освещало всю большую землю, и света хватало вполне. Снег блестел по
Сары-Камышу и на высотах Усть-Урта. Дул слабый ветер, но из чистого неба
шло тепло, и было хорошо кругом в пространстве. Прижмуриваясь, Айдым долго
наблюдала окрестности и заметила четверых людей. Все они шли по одному
человеку, на большом удалении друг от друга. Один уходил по Сары-Камышу
туда, где садится солнце, другой брел по нижним склонам Усть-Урта к
Амударье, еще двое исчезали порознь по дальнему плоскогорью, пробираясь
через горы в ночном направлении.
Айдым разбудила Назара. Чагатаев ушел один за несколько километров;
он поднялся на самую высокую террасу, откуда далеко виден мир почти во все
его концы. Оттуда он рассмотрел десять или двенадцать человек, уходящих
поодиночке во все страны света. Некоторые шли к Каспийскому морю, другие к
Туркмении и Ирану, двое, но далеко один от другого, к Чарджую и Амударье.
Не видно было тех, которые ушли через Усть-Урт на север и восток, и тех,
кто слишком удалился ночью.
Чагатаев вздохнул и улыбнулся: он ведь хотел из своего одного
небольшого сердца, из тесного ума и воодушевления создать здесь впервые
истинную жизнь, на краю Сары-Камыша, адова дна древнего мира. Но самим
людям виднее, как им лучше быть. Достаточно, что он помог им остаться
живыми, и пусть они счастья достигнут за горизонтом...
Он медленно пошел обратно и по дороге заплакал.
Ему все же казалось, что, несмотря на все бедствия, здесь была или
начиналась счастливая жизнь, и она возможна в маленьком народе, в четырех
избушках, настолько же, насколько за любым горизонтом земли. Он вынул из
снега куст перекати-поля и принес его в тот дом, где лежала его мать.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг