- Разумно, - согласился генерал Арнольде и раскурил большую свою
сигару. - Правитель Перламутров строг, и его не любят, следовательно,
новый глава Российского государства должен выказать больше терпимости,
обхождения, вообще политичности, если он рассчитывает окончательно и
бесповоротно занять престол.
- Обхождения!.. Вы народа нашего не знаете, это злыдень, а не народ! -
сказал Василий Злоткин и залпом выпил немалый стаканчик водки; только
сейчас ему открылось в полной мере, на какую опасную авантюру его подвигло
стечение обстоятельств, и бедняге по-настоящему стало страшно.
В дальнейшем переговоры носили чисто технический характер: было
оговорено, что правительство Эстонской республики умывает руки и знать не
знает о готовящейся интервенции, что генерал Арнольде условится с
командованием Международных Изоляционных Сил о коридоре для войска
Государственного Дитя, что начальником штаба у отрока Аркадия будет
капитан Эрнесакс, что в случае успеха к Эстонии отойдет вся Псковская
область по город Порхов.
В следующие две недели было произведено довооружение войска и
окончательная его дефиниция на отряды: Иностранный легион возглавил Энн
Бруус, Русский легион - отставной генерал Конь, Личную гвардию - сам
Василий Злоткин, а общее командование было поручено Ивану Федоровичу
Дубельту на том основании, что он показал себя геройским офицером в давней
войне с Литвой. Выступление было назначено на 18 ноября.
Поздно вечером накануне выступления Василий Злоткин долго ворочался в
постели, немилосердно пихая Мару, и думал о том, что вот он на пороге
новой, необыкновенной жизни, чреватой приключениями и европейской славой,
а радости что-то нет...
4
Капельдинер тряс его за рукав. Вася Злоткин очнулся от своих грез и
сообразил, что находится в Стокгольме, в каком-то кинотеатре, что сеанс
уже закончился, и поэтому капельдинер осторожно трясет его за рукав.
Злоткин поднялся и вышел вон.
На улице Вестерлонгатен было так же немноголюдно, так же блестели плиты
мостовой, точно их облизали, но ветер прекратился и почему-то запахло
мятой. На ближайшем углу, у аптеки, Вася Злоткин остановился и закурил; за
то время, что наконец сработала зажигалка и взялась его сигарета, он успел
осмотреться по сторонам и с облегчением обнаружил, что никого похожего на
Асхата Токаева не видать. Впрочем, из парфюмерного магазина вышел тучный
господин восточной наружности, но, судя по стразовой булавке в галстуке и
по золотым кольцам на его пальцах, это был скорее всего цыган.
Солидное здание издательства "Нордстедс", похожее на московскую
кондитерскую фабрику "Красный Октябрь", но только темнее, приземистее,
как-то собранней, Вася Злоткин увидел издалека, однако ему пришлось еще с
четверть часа добираться до издательства мостиками и какими-то переходами,
прежде чем он толкнул массивную дверь книжного магазина.
В магазине и вправду был один-единственный посетитель. Вася Злоткин
приблизился к нему и сказал по-английски:
- Хай! [Привет! (англ.)]
- Хай! - ответил ему моложавый мужчина, подозрительно брюнетистый,
темноглазый, но встретивший Злоткина такой светлой улыбкой, что подозрение
в подвохе отпало само собой.
- Ай эм спешиал енвой оф рашн президент [я специальный посланник
президента России (англ.)], - сказал Злоткин.
- Ай ноу. Вот кэн ай ду фо ю? [Я знаю. Чем могу быть полезен? (англ.)]
- Ай нид е ассистанс. Кэн ю эррендж фо ми э файв минутс митинг уиз
сикрет каунселэ Орхан Туркул? Эз фар эз ай ноу хи из ин Стокхолм нау. [Мне
нужна ваша помощь. Не можете ли вы мне устроить пятиминутную встречу с
тайным советником Орханом Туркулом? По моим сведениям, он в Стокгольме
(англ.).]
- Ю а лейт. Иестедэй хи лефт фо Амстедам бай джет [Вы опоздали. Вчера
он улетел в Амстердам (англ.)].
- Шыт! [Черт! (англ.)]
- Самфинг элс? [Что-нибудь еще? (англ.)]
- Нафинг элс [больше ничего (англ.)].
- Ай воз глэд ту мит ю [рад был познакомиться (англ.)].
- Соу дыд ай [я тоже (англ.)].
Они почти по-братски пожали друг другу руки и разошлись: представитель
премьер-министра исчез за боковой дверью, а Вася Злоткин покопался немного
в книгах, рассматривая обложки, кивнул на прощание продавцу и вышел на
воздух, который уже загустел в предчувствии темноты. Вдруг заморосил
дождик, и так Злоткину стало неприютно в этом чужом и ненастном городе,
где даже прилечь было негде на полчаса, что до рези в глазах захотелось
очутиться в Москве, в своей холостяцкой квартире, на диване у телевизора,
и чтобы кошка Белка урчала ему в ухо, на кухне свиристел чайник, а за
стеной безобразничал бы сосед. Он еще часа два таскался по улицам и
набережным Стокгольма, купил себе новые часы, выпил водки, прокатился на
метро интереса ради и подивился на голые станции, которые были вырублены в
скалах, окрашенных потом в неестественные цвета, побывал у памятника Карлу
XII и еле удержался, чтобы не помочиться на постамент, потом еще выпил
водки, взял такси и уехал в аэропорт.
Между семью и восемью часами вечера он уже летел над проливом Каттегат
в сторону Амстердама. Салон самолета был заполнен наполовину, свет
попритушен, справа немцы резались в карты, слева читала газету дама в
очках с уздечкой и потому похожая на лошадку, где-то поблизости едва
слышно звучала фортепьянная музыка, - играли Es-dur'ную сонату Бетховена,
но Вася таких материй не различал, - а за бортом стояла непроглядная
темень, точно иллюминаторы замазали черной краской...
В ночь с 17 на 18 ноября все три легиона Лжеаркадия, он же Василий
Злоткин, были сосредоточены подле русско-эстонской границы, неподалеку от
мызы Выйу. Едва рассвело, Самозванец забрался на башню танка: денек обещал
выдаться сереньким, зябким, кисло-будничным, - словом, не подозревающим о
том, что он навсегда запечатлится в календарях; по эту сторону границы там
и сям бегемотно темнела боевая техника, стояли примолкшими
прямоугольниками роты, несильный ветер беспокоил зазимок, взметая снежную
пудру на высоту солдатского сапога, и трогал тяжелые знамена, шитые
канителью; по русскую сторону границы все было дрема и тишина. Василий
Злоткин достал носовой платок и всплеснул им в воздухе, как крылом.
Зарычали моторы танков, обдав кустарник черным вонючим дымом, и роты
вздрогнули и двинулись вперед, тяжеловесно уминая под собой снег: ать-два,
два-ать, ать-два, два-ать, - и впереди каждого прямоугольника тонко заныла
флейта.
Между тем в Москве, за кремлевскими стенами, в алтаре Успенского собора
держали совет первые лица Российского государства, именно: сам Александр
Петрович, дьяк Перламутров, главнокомандующий вооруженными силами Василий
Иванович Пуговка-Шумский и патриарх Филофей; судили-рядили, как бы
развести свалившуюся беду. С неделю примерно как до Первопрестольной дошло
известие, что в Чухонской земле объявился неведомый баламут, который
выдает себя за Государственное Дитя, якобы чудом спасшееся от рук наемных
убийц, который поносит московские власти, собирает войско из отребья и
головорезов, грозит интервенцией и вообще покушается на престол. По
справкам Приказа государственной безопасности вроде бы это был
проворовавшийся кассир Злоткин, однако в верхах полагали, что сведения
недостоверны и нуждаются в подтверждении. Как бы там ни было, над страною
нависла серьезная опасность - это было ясно, как божий день, и уже
принимались меры: гвардейские полки были приведены в боевую готовность,
правительству Эстонии послали грозную ноту, - ответа, впрочем, не
получили, - воеводам западных областей приказали распорядиться, патриарх
Филофей разослал по городам и весям наставительное письмо, в котором
предписывалось: "...к сему злохищному, Русской земли и православной нашей
христианской веры лиходею не приставать, речей воровских не слушать и
грамот Васькиных изменнических не читать, и ничем беглому самозванцу
Ваське Злоткину не способствовать, ни оружием, ни провиантом, ни делом, ни
помыслом, ни мечтой". Трудно было предугадать, в какой степени
действенными окажутся эти меры, поскольку Россия уж больно непредсказуемая
страна, и поэтому решено было созвать узкое совещание, чтобы хорошенько
обмозговать свалившуюся беду. В алтаре Успенского собора удушливо пахло
ладаном, горели лампадки, похожие на огромные самоцветы, сияла позолота,
матово светилась утварь из электрона. Государь Александр Петрович с
мольбою в голосе говорил:
- Послушай, Перламутров, ведь ты же расследовал это дело, едрена мать!
Скажи ты нам на милость: может быть такое, чтобы наследник Аркадий остался
жив?!
- Этого случиться ни в коем случае не могло.
- Вот и я говорю: ведь я же своими глазами видел его в гробу! Значит,
спокойствию страны угрожает прямой жулик, значит, нужно навести в массах
ту пропаганду, что на Россию идет войной не Государственное Дитя, а жулик
и прохиндей!
Пуговка-Шумский сказал:
- У Шекспира в драме "Гамлет" есть такие слова: "Я жулик, но не жулик
кто ж?"
Государь поинтересовался:
- А этот Шекспир какой был национальности?
- Англичанин он был.
- Ну-ну.
Патриарх Филофей сказал:
- Ты бы лучше не Шекспиром увлекался, а обороноспособностью
государства! А то у тебя поди ни одна пушка не стреляет, а солдаты, вместо
боевой подготовки, девкам юбки обрывают и кушают лебеду!..
- Ты, ваше святейшество, это... не горячись, - отвечал Пуговка-Шумский.
- По моему профсоюзу все в полном порядке, и я даю голову на отсечение,
что, если самозванец сунется, его один Измайловский полк приведет к нулю.
- Ох-ох-ох-хо, - тяжело вздохнул государь Александр Петрович. - Может
быть, так оно и есть, но что-то на душе у меня неспокойно. Главная
причина: народ у нас сволочь, батьку родного выдаст за пятачок!..
- Уж какой Бог дал, - сказал Перламутров, - не голландцев же на
Псковщину завозить.
- Я бы тебя, Перламутров, послал против самозванца, все мне было бы
спокойнее, да у тебя жена молодая, особенно не пошлешь... Ну, тогда так:
ты, Пуговка, давай поднимай гвардейский корпус и ступай остерегать
чухонскую границу на всякий несчастный случай. Перламутров держит в струне
страну. На тебе, монах, пропаганда в массах. Но вообще-то я бы этих
звездочетов, сукиных детей, всех бы, к чертовой матери, переказнил. Кабы
не они со своей астрономией, жил бы я сейчас у матушки под Калугой и беды
никакой не знал...
Перламутров спросил:
- Будете слушать выборку из газет?
- Не... что-то на меня аппетит напал, наверное, это нервное.
На обед в этот раз подавали: устрицы, рыбный салат, пельмени из трех
родов мяса, украинский борщ с заправкой и жареных дупелей. За едой
участники узкого совещания сосредоточенно молчали, и только патриарх
Филофей обмолвился невзначай:
- А я, честно сказать, читал прокламации самозванца...
- Ну и что? - спросил государь Александр Петрович.
- Ничего... Складно пишет, разбойник, не прокламация, а роман.
Сразу после обеда государю что-то стало нехорошо. Он некоторое время
икал, вопросительно глядя на сотрапезников, точно требовал разъяснить, что
такое с ним происходит, потом вдруг ни с того, ни с сего скорчил гримасу
омерзения и рухнул на пол. Из ушей его, изо рта и носа потекла, пузырясь,
темная венозная кровь, и все присутствовавшие подумали: как, оказывается,
много ее водится в человеке. И часу не прошло, как государь Александр
Петрович скончался; на столе он лежал с совершенно черным лицом, как если
бы православного государя подменили на дикаря...
Самолет резко ударился шасси о бетон взлетно-посадочной полосы, и Вася
Злоткин пришел в себя. За иллюминатором празднично светились
многочисленные огоньки и здание аэропорта "Шифоль", подле которого
суетились люди и машины, несмотря на позднее время суток. "Голландия, мать
твою так!" - сказал про себя Вася, неизвестно что имея в виду. Через
четверть часа он уже мчался в такси по многополосной трассе в сторону
Амстердама.
Таксист молчал-молчал и вдруг завел песню:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина...
Вася Злоткин сказал:
- Что-то многовато русских встречается за границей. В Стокгольме одного
встретил, - он официантом работает, - теперь вы...
Таксист в ответ:
- От нас скоро в Европе вообще проходу не будет. Ну какой дурак захочет
жить в нашей похабной стране на воде и хлебе, да еще под властью этих
босяков, если можно свалить на волю?! Я, собственно говоря, почему свалил?
Потому что по Москве стало совсем невозможно ездить. Любой бандит может
свободно купить за четыреста долларов водительские права и гонять в свое
удовольствие по столице нашей родины, хотя он не понимает разницы между
знаком "главная дорога" и "кирпичом". Такого безобразия даже в Нигерии не
водится, если хотите знать! Три разнесчастные нации есть на свете: цыгане,
евреи и русаки.
Вася Злоткин поинтересовался:
- Вы сами-то будете из Москвы?
- Нет, я коломенский, в Москве я только работал водилой на Черкизовском
мясокомбинате. В Коломне-то бывать приходилось?
- Нет.
- Зря, знаменитый город! Дмитрий Донской у нас войско собирал против
Мамая, в отдельной башне сидела Марина Мнишек... ну, которая фигурировала
в Смутные времена.
- Да, конечно, мы что-то про нее в школе, кажется, проходили.
- А больше ничего, в остальном грязь, рвань, пьянь и боевые действия по
ночам. Вас куда, собственно, отвезти?
- В какую-нибудь гостиницу поприличнее и потише.
- Отличная гостиница "Краснопольски", но там кругом много всякой
сволочи сшивается, так что лучше отвезу-ка я вас в "Барбизон".
- А эмигрантов я все-таки не люблю.
- Я вам сейчас скажу, почему вы не любите эмигрантов: потому что вы
любите, когда всем одинаково плохо, и терпеть не можете, если кому-то
плохо, а кому-то вражески хорошо.
Вася Злоткин обиделся и замолк. Они уже давно въехали в город, сиявший
пожаром своих огней, - в автомобиль залетал ласковый ветерок, снегу тут не
было и в помине. Таксист плавно остановился у гостиницы "Барбизон",
обернулся к Злоткину и сказал:
- Слушай, друг, давай споем на прощанье песню...
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина...
Василий Злоткин петь был не в настроении, но неудобно было отказать
таксисту, и он запел.
В гостинице "Барбизон" он снял номер за 450 гульденов в сутки, принял
ванну, достал из бара мерзавчик шотландского виски, завалился на постель,
нашарил в сумке одно из писем бывшей своей жены и принялся за него в
надежде начитать сон.
"Милый Вася!
Здешний воздух действует на меня так благотворно, что я почти забыла о
своей хвори. Правда, вечерами температура поднимается до 37,2o, плюс-минус
одна десятая, но, во-первых, это почему-то перестало меня беспокоить, а
во-вторых, такое бывает не каждый день. И мысли у меня совсем не такие
мрачные, как прежде, - не то чтобы будущее представлялось мне теперь в
розовом цвете, а просто думается не о том. Например, сегодня с утра мне
пришло в голову, что когда кого-то грозят повесить, то обязательно на
осине, - а почему, собственно, на осине? По моим наблюдениям, это почти
невозможно, по крайней мере, очень сложно, потому что крона у осины
расположена высоко. Вот напротив летней кухни растет у меня осина, так до
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг