недоступное ему. Но в холодности была непонятная, неведомая сила,
притягательность. Да, только сейчас, в минуты расставания, Снежка
открылась ему другой своей стороной, необычной, нежданной. И он ничего не
мог поделать! Он должен был оставить ее, уйти с войском! Он не хотел быть
предателем, трусом! А ведь останься он, именно таковым его бы сoчли, или
того хуже, сказали бы, что променял свою воинскую и мужскую честь на бабью
юбку! Как это все глупо, как ненужно!
- Я буду помнить эти мгновения всегда! - сказал он Снежане. - Никакие
воды, какими бы они ни были прозрачными и чистыми, снимающими грехи и
воспоминания, не заставят меня забыть тебя! Снежка, милая, если у меня
когда-нибудь родится дочь, я назову ее твоим именем!
- Нет! Не хочу! - ответила она резко. - Ты будешь смотреть на нее, а
вспоминать меня, все будет путаться в твоей голове. Нет! Не называй! Я
знаю, ты относишься ко мне и всегда относился как к взбалмошной девчонке,
как к ребенку! Ты и любил то меня как-то по-отцовски скорее, ты нянчился
со мною, все прощал, носил на руках, щадил... А я хотела грубой мужской
руки, хотела сама оберегать тебя, как вначале, помнишь, у стены, хотела,
чтобы ты оттолкнул меня... но не совсем, чтоб ты снова потом взглянул на
меня, да, я всего это хотела, но не решалась сказать. Не называй! Пусть у
тебя в жизни будет одна только Снежка- одна-единственная!
Вех прижал ее к себе еще сильнее. Они словно и не стояли в водах Дуная, а
плыли по ним, разрезая их своими телами. И воды были бесконечны,
животворны, оплодотворяющи. Вех не удивился бы, если б он узнал потом,
через положенное время, что Снежана ждет ребенка, и он бы посчитал даже не
себя отцом этого дитяти, а в первую очередь его, седого и могучего старца,
Дуная-батюшку, невидимого бога водных струй... Ах, как сладостно было в
этих струях. Вех упирался ногами в ласковое песчаное дно. Ему не
приходилось прикладывать усилий, он лишь чуть напрягал мышцы ног,
расслаблял, еле заметно, ритмично - и они оба покачивались, будто и в
самом деле плыли. Легонькая рябь разбегалась от них во все стороны,
шарахались стайки мальков и мелких рыбешек, извивались, касаясь икр и
бедер, мохнатые ласковые водоросли.
И Вех понял вдруг: она права, эта река и есть та огромная купель, в
которой они смоют с себя все ненужное и недужное, в которой очистятся для
предстоящей новой жизни. Да, они расстанутся чистыми, они не будут
томиться досадою н ревностью, злобой и негодованием, все смоет
Дунай-батюшка. Они выйдут из него рожденными для другого. И расстанутся с
легкими сердцами, сохраняя нежную память друг о друге, о своей любви, о
всем что происходило с ними в эти три таких страшных кровавых месяца.
А когда Снежка ослабила свои объятия, опустилась стопами на песок,
прильнула к нему с благодарным поцелуем, Вех погладил ее по волосам,
совершенно сухим, пахнущим дурманящими травами. И почувствовал ее своей
дочерью слабой, нежной, маленькой девочкой, которую нужно оберегать и
защищать. Она была права! У него выкатилась слезинка из глаза. И упала на
ее голову, но не пропала, не затерялась в волосах, а зависла на них
прозрачным шариком, росинкой. И в этот миг она отстранилась от него.
Сказала тихо:
- Нет, я не дочь твоя. Я твоя любимая, я жена твоя. Ты уйдешь отсюда -
далеко-далеко, на север, к своей Любаве. И пускай, уходи! Со мной
останется мой маленький Вех! Он уже со мной... Видишь, как в жизни бывает!
Мне нечего дать тебе кроме какой-нибудь пустой побрякушки, какой-нибудь
безделицы! А ты меня одарил так, что вовек подарок твой со мною пребудет.
Спасибо, любимый, ах, как это дивно - один Вех уходит, а другой Вех
остается. Остается со мной, навсегда!
Они простояли молча, прижавшись друг к другу, еще долго. Вех даже
почувствовал, что Снежка начинает дрожать, что ей становится холодно в
этих скользящих, обтекающих их струях- Но он не мог разжать объятий, не
мог решиться на это последнее движение, разлучающее и вместе с тем
освобождающее.
Он спросил ее неожиданно, будто очнувшись от долгого сна и пропустив все
то время, бесконечное время, пока этот сон длился:
- А если у тебя родится дочь?
Она ответила сразу, будто ждала такого вопроса:
- Я назову ее Любавой.
Вех вздрогнул, ему стало не по себе, точно и он внезапно ощутил холод
струящихся вод.
- Но почему?!
Снежана положила ему голову на грудь. И Он услышал ее ответ не ушами, а
сердцем:
- Потому что где бы и когда бы ты ни был со мною, что бы мы ни делали, как
бы ты ни смотрел на меня, милый, ты всегда думал о ней!
- Сурков, на работу выходи! - рьздалось из-за двери.
- Леха встрепенулся, протер руками слипающиеся глаза. Выводящий звякнул
ключами, послышался скрежет металла.
Дверь распахнулась.
"Вспомнили, - оживился Леха, - хoть какое-никакое развлечение, а то вообще
с ума спятишь!" Он еще раз пристально всмотрелся в лицо выводящего. Парень
как парень!
Пересчитав крутые ступеньки, ведущие из подвала, поднялись наверх. От
свежего воздуха у Суркова закружилась голова. Окружающее бросилось в глаза
своей необычностью, яркостью. На секунду Леха потерял ориентацию в этом
повседневном для прочих, но праздничном для него мире. "Надо было
специально попасть сюда, на губу хренову, чтоб цену свободе узнать!" Сн нг
мог надышаться обступившим его простором.
Шля гуськом: впереди Сурков, по-срежнему без ремня, без пилотки, с
заведенными за спину руками, позади выводящий с автоматом на плече.
- А что за работа? - спросил Леха, не оборачиваясь.
- Разговаривать запрещено, - строго заметил выводящий, помолчав, добавил:
- Вот придем, узнаешь. А бежать надумаешь, я тебя шлепну с ходу, понял?!
- Дурак ты! - буркнул Леха.
Работы Сурков не боялся, привык к ней на гражданке.
Время от времени выводящий направлял: "налево, направо, прямо". Когда
прошли уже достаточно много, Сурков понял - его ведут к
контрольно-просускному пункту. Оставалось метров сто пятьдесят, не больше.
Но то, что случилось дальше, выбило Леху из колеи: ворота КПП
распахнулись, и он увидел... Рота, его рога входила в них. Наверное, oна
возвращалась после тактики или с марш-броска - Сурков не знал, но в эту
минуту ему захотелось провалиться сквозь землю. Он даже приостановился, но
не тут-то было, выводящий подтолкнул рукой вперед.
Рота приближалась. Чем меньше оставалось расстояния между ней и конвоем,
тем ниже опускал Сурков голову.
Он чувствовал, ках побагровели уши, но ничего не мог с ними поделать. "Да
что я, в самом делe! - ругал себя Леха. - Да был бы на моем месте любой
другой, да тот же Борька Черецкий, разве так бы себя вел? Прошел бы
играючи, нос кверху". Самобичевание не помогало - Леха знал, что сейчас
все глаза, глаза его друзей, и просто товарищей, и тех, с кем отношений
наладить так и не удалось, короче, глаза всей роты были устремлены на
него, но встретиться с ними боялся...
- Чего сомлел-то? - ехидно спросил выводящий. - С похмелюги мучаешься?
- Рота, запевай!
От резкой команды Сурков вздрогнул.
Теперь, когда все три взвода прошли мимо, он слегка обернулся, но увидел
одни затылки. С придорожного дерева, перепуганная ревом сотни молодых
глоток, сорвалась сорока.
- Солдат всегда здоров! - вытягивал запевала, не жалея легких. Остальные
подхватывали лихо, с присвистом, помолодецки:
Солдат на все готов!
И пыль, ках из ковров,
Мы выбиваем из дорог!
Леха невероятно остро ощутил свое одиночество, аж сердце в груди сжалось в
комок. Рота прошла мимо. А он? Он прoшел мимо роты, не нашел в себе
мужества даже взглянуть в глаза ребятам.
- Живей, живей! - подстегнул выводящий. - Совсем заснул иа ходу, алкаш.
Теперь налево! А ну, прибавь ходу!
- Заткнись, жандармская рожа! - тихо, сквозь зубы процедил Леха.
Он увидел стоящую невдалеке машину, потрепанный грузовик. В кузове
грузовика поблескивал иссиня-черный, в брикетах, уголь.
- Твоя везуха - один ты проштрафился в части- - проговорил выводящий, -
вот и придется одному пыхтеть!
- Ничего, справимся.
- Ну-ну! - выводящий остановился. - Лопата в кузове. Давай искупай грехи.
Сурков, сбросив с себя гимнастерку и майку, полез наверх.
Из кабины грузовика высунулась голова водителя.
- Шустрей! Мне еще пару заходов надо сделать.
- Вот вылези да шустри! - отозвался Леха. - Погоняла выискался! С меня
одного жaндарма хватит!
- Поговори еще! - озлился выводящий.
Брикеты зашуршали, загремели, поблескивая своими антрацитовыми боками,
дружно посыпались вниз. Выводящий отошел подальше. Водитель тоже вылез кз
своей кабины, отбежал к маленькому холмику на обочине, присел, закурил.
Через полчаса, когда Суркова вполне можно былo принять за негра - столько
чернoй угольной пыли въелoсь в его кожу и на лице, и на теле, когда кузов
опустел больше чем наполовину, на дороге, ведущей из казарм, показался
Слепнев. Он еще издали замахал рукой.
- Помощь не нужна. Сурок?!
Выводящий насторожился. Леха помалкивал.
- Ты чего - язык проглотил? - Слепнев подошел совсем близко.
- Стой!
- До брось ты, Толик! - искрение удивился Слепнев - с выводящим он был
знаком.
- Стой, кому говорю! - Толик не шутил.
- Ладно, ладно, обурел совсем! Служака! - Слепнев отошел метра на два. -
Леха, не отчаивайся! И за решеткой жить можно! Я тебе передачи носить
буду, ха-ха!
- А ну прекратить разговоры! - заорал выводящий. - Вали отсюда!
- Все, все, - примиряющим тоном произнес Слепнев, отошел еще дальше, сунул
руку в оттопыривающийся карман. - Лови!
Что-то блеснуло в воздухе. Суркоз машинально вытянул руку, и... в ней
оказалось большое красное яблоко. Слепнев опрометью бросился по дороге
назад, на ходу махая рукой.
Леха сунул яблоко в карман, виновато поглядел на выводящего - тот
укоризненно качал головой, но молчал. И он не знал, разумеется, о чем
сейчас думал его подопечный арестант и думал ли он вообще о чем-нибудь.
А Леха думал. Да еще как! Красный бочок яблока с розоватыми переливами
ударил по глазам, всколыхнул память. И Леха уже не видел ни выводящего, ни
пыльной дороги, ничего... Перед его мысленным взором стояла чарующе
привлекательная девушка, совсем крохотная, почти ребенок. И были на той
девушке лишь розовенькие ажурные чулочки да розовый бант в черных волосах.
Коридор в караульном помещении был длинный. Несколько дверей вели: к
начальнику караула, в общее помещение, в сушилку, в столовую... По стенам
в пирамидах стояли автоматы. Много ячеек пустовало.
Славка Хлебников застыл в самом начале коридора со шваброй в рухах. У ног
его в зеленом ведре чуть покачивалась, отражая в себе тусклый свет
лампочки, вода. Подсумок с тремя обоймами, как их называли здесь -
рожками, Славка передвинул назад, за спину, чтобы не мешался. Пилотка под
ремнем, так было удобнее - не надо ее каждую минуту сдвигать на затылок.
Работать приходилось в наклон. Служба такая: ты и на посту с автoматом
стой, ты и полы в караулке мой.
От двухчасового стояния на пoсту ныло плечо. Потирая его, Славка думал:
"За два года мозоль нарастет!" Работа предстояла неблагодарная, как
считали поначалу, не мужская. Но хочешь не хочешь, а мыть придется!
Хлебников опустил швабру в воду.
Новиков уже дважды выглядывал из-за двери, все-то он контролирует! Не
доверяет, что ли? Славка отставил швабру и неторопливо, аккуратно засучил
рукава гимнастерки по локоть. "Теперь можно, пошел! Только успевай тряпку
отжимать!"
Швабра летала от одной стены к другой. Капля пота, стекающие со лба,
смешивались с разлитой по полу водой. Подсумок назойливо стремился занять
свое прежнее место, приходилось вновь и вновь сдвигать его назад - снимать
не разрешалось: а вдруг нападение на караульное помещение?! Невероятно, но
устав есть устав, куда от него денешься! Несколько раз Славка бегал в
умывалку воду менять. Коридор казался бесконечным. Одно было хорошо -
никто не мешался под ногами.
Через полчаса дело было сделано. Славка последний раз отжал тряпку,
старательно разложил ее перед входом, чтобы вытирали ноги. Ведро и швабра
заняли свое законное место в бытовке.
Из-за двери появилась голова Новикова.
- Годится! - сказал он. - Можете отдыхать, Хлебников.
Во дворе защелкали затворами, пришла смена с постов.
Славка встал у дверей, закурил. Улыбки на его лице не было. "Сейчас вся
эта орава в минуту уничтожит плоды труда моего!" - подумалось ему с
неотвратимой грустью.
Ребята приближались к входу в караульное помещение. Впереди шел Ребров, за
ним Борька Черецкий, Леха, Мишка Слепнев и все остальные.
- Вытирайте ноги получше! - выкрикнул, не надеясь на успех, Славка.
Ребров старательно затоптался на разложенной тряпке, сбивая ее в комок.
- Ну ты чего застрял?! - возмутился Слепнев. - Освободи-ка проход!
- А в лоб не хочешь?!
Задние поднажали и протолкнули Сергея в караулку как пробку внутрь бутылки.
- Куда прете? Ноги вытирайте? - не вытерпел Славка.
- Ша! - пробасил Слепнев. - Ссокуха, поломойка ты наша!
Прямо на глазах вся наведенная им чистота исчезла бесследно:c сапог
обсыпались комья глины, липкие листья ночью шел дождь. Славкин голос
потонул в гуле. Еще бы, после двух часов вынужденного молчания все
старались наговориться всласть. Им было не до Славки и его хозяйственных
забот. Сергей прихлопнул по плечу:
- Ну ты молоток! Один и такую чистотищу навел!
Сейчас это прозвучало как издевательство - в коридоре была грязь, дальше
некуда. Ответ застрял у Славки в горле. А пришедшие разносили сор по
комнатам. На шум выбежал Новиков.
- А ну, на улицу сапоги чистить! - погнал он всех. Ребята неохотно
поплелись к дверям.
- Самого-то на пост не загонишь - проворчал Слепнев под нос. - Постоял бы
с наше!
Новиков уставился на Славку.
- Придется еще разок попотеть! - сказал он и захлопнул дверь.
Не было печали! Славка в сердцах поддел ногой валяющуюся посреди коридора
тряпку. Та покорно взлетела к потолку, разбрызгивая по стенам черные
капли. "Так-с, и ты туда же! Никакого просвета!"
Он опять засучил рукава, сдвинул за спкну подсумок и пошел в бытовку, где
его поджидали старые знакомые здоровенная деревянная швабра и ведро с
двумя выведенными масляной краской буквами: КП - караульное помещение.
"Привет, Серега!
Пишу тебе от полнейшей безысходности и глубочайшей печали, так что не
обессудь! Дела мои швах! Сессию я даже не сдавал, не допустили. Надежда на
поддержку предков лопнула. На днях прилетел пахан - все разузнал, осерчал
до посинения, говорит: "Крутась сам, как знаешь! А на меня не рассчитывай,
тунеядец!" Ему тут напели: и соседи, и знакомые - все выложили, паразиты!
Так что теперича можно прямо и смело сказать, что насчет губы не такой уж
и пустой треп был. Отчислить меня, конечно, до будущей сессии хрен
удастся, но мне от этого не легче - рано или поздно вышвырнут! А тогда
одна надежда на тебя (ха-ха!). Короче, если не осенью, так уж будущей
весной точно забреют. Пропади все пропадом тогда, сдохну я на казенной
каше!
Матери твоей лекарство достал через отца, какое она просила. Но это все не
главное, пишу тебе по другой причине. Любовь твоя экзамены тоже не
сдавала, я ее в институте и не встречал. Раз видел на улице, дня три назад
- не узнал: потухшая она какая-то стала, идет ничего не замечает,
растрепанная. А ведь как за собой следила-то, а? В общем, что-то здесь не
ладно. Меня аж совесть грызть начинает, - может, переиграл где? Палку
перегнул? Но мне к ней подкатывать - бесполезняк. Приезжай сам! Вот такие
дела. Гляди не опоздай!
Твои друг Мих. АН. Квасцов
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг