XI
Сережа не искал встречи с братом. Но город не так велик и тем более не
так широка Старозаводская улица, на которой они жили. Встреча состоялась на
улице.
- Здравствуй, Алеша, - первым поздоровался Сережа. - Мне не на что
сердиться, но я ревную, потому что она любит тебя. И во мне она любила
тебя, Алеша. Поэтому пока не будем встречаться.
- Хорошо. Не будем.
Ответив так, Алексей залюбовался Сережей. В нем он увидел прямого,
открытого человека, который не разговаривал "полусловами". Он так просто,
так сердечно и так коротко объяснил состояние своей души и отношение к
нему, к своему родному брату.
Алексею хотелось вознаградить брата тем же. И он сказал:
- Сергунька, если тебе захочется разлюбить ее, приходи ко мне, я сниму
с тебя эти чары.
- Нет, мне, Алеша, поверь, не нужно этого. Я хочу любить ее.
Поговорив так, они разошлись. Сережа пошел на завод, во вторую смену.
Алексей направился домой. Сегодня приедет Ийя. Как-то они встретятся?
Придет ли она с мужем или одна? Лучше бы сначала одна. Оказывается, не
так-то просто видеть рядом с нею другого человека. Нужно брать себя в руки.
Нужно учиться этому у младшего брата.
Ийю ждали дед и бабка. Они, кажется, тоже волновались.
- А голосок у нее тот же. Как будто поет по телефону, - рассказывал
Иван Ермолаевич. - Веселый голосок.
- Голос не волос, он не меняется, - заметила Степанида Лукинична. - А
вот сама-то она какой стала?
Алексей смотрел на часы. Заглядывал в окно, вставая на стул, так как
нижние стекла рам были заморожены. И вдруг кто-то бросил в стекло снежок.
- Ийя! Это Ийя!
Алексей побежал, чтобы встретить ее у ворот. Но поздно, Ийя уже на
пороге.
Она в беличьей серой шубке. Такой же серой, как и ее большие глаза,
сверкающие в окаймлении белых от мороза ресниц.
- Алеша! - зазвенел знакомый колокольчик. - Милый мой...
Мгновение - она у него на шее. Влага ли оттаявших ресниц или слезы
радости сохнут на его лице? До этого ли теперь ему? Они встретились снова.
И ни дед, ни бабка не мешают ему засыпать поцелуями ее лицо и знакомые
руки, обронившие на пол красные варежки.
Степанида Лукинична, не зная - радоваться, не зная - печалиться,
смотрела на них из-за ситцевой занавески, а оробевший от буйства такой
встречи Иван Ермолаевич спросил, чуть не подавившись своими словами:
- Ийя, а второй-то человек где?
А Ийя, не размыкая рук на шее Алексея, ответила:
- Я оставила его у тети Кати в Челябинске. Там ему будет веселее. У
них тоже мальчик, и они сразу же подружились...
Иван Ермолаевич, осмыслив сказанное, снова спросил Ийю:
- А где, Ийенька, твой муженек?
Ийя уклонилась от прямого ответа:
- Я думала, что вы сначала скажете: "С приездом, Ийя Сергеевна", потом
велите снять шубу. Потом посадите за стол и предложите чайку с горячим
топленым молочком или что-нибудь еще с морозца, а потом уже начнете
расспрашивать обо всем прочем... Здравствуйте, Иван Ермолаевич.
- Прости меня, старого торопыгу.
Иван Ермолаевич обнял и троекратно поцеловал Ийю. Это же самое
повторила и Степанида Лукинична и сказала:
- Щечки-то у тебя после ребенка как налились! Скидывай шубейку, дальше
разглядим, какова ты молодая мать.
Алексей помог ей снять шубу. Она оказалась на двойном меху. Голубая
сибирская белка снаружи и рыжий лисий мех внутри.
- Холодно, значит, девка, в тех местах, - заметила Степанида
Лукинична.
- По-всякому случается... А мех там недорогой. Я же мерзлятина.
Ийя говорила так, вовсе не стремясь подчеркнуть перемены в своей
внешности. А перемены были разительными. Она расцвела.
- Батюшки! - всплеснула руками Степанида Лукинична. - Ни кожи, ни рожи
у тебя не было, а теперь смотри ты какая сдоба. Воздух, что ли, такой или
пища не та, что наша... Куда косточки твои делись!
Алексей тоже не мог скрыть удивления:
- Как ты изменилась, Ийя... Что стало с тобой?
- Я стала старше и весомее.
Тут Ийя снова расхохоталась, подбежала к Алексею и прошла с ним в
большую горницу.
- М-да... - вырвалось у Ивана Ермолаевича, и он принялся рассматривать
Ийю, а потом, ни к кому не обращаясь, сказал. - Ничего не скажешь, складна.
Моя Стеша в твои годы была вылитая ты. И плечи, и шея, и, как бы сказать,
все остальное будто из одной опоки. Давай в таком разе со свиданьицем по
единой под рыжички.
- Давайте, Иван Ермолаевич!
- И я в таком разе маленькую, - присоединилась Степанида Лукинична.
Подняли рюмки. Чокнулись празднично, стоя. Выпили. Переглянулись и
смолкли. Сказать и узнать нужно было так много, да как начать? Мужем Ийи
интересоваться было неудобно. Может быть, она в разводе с ним или того хуже
- и развода не понадобилось. А спросить что-то было нужно.
- Ну а дед-то как? Как Адам Викторович?
- Дедушка в науку пошел. Книгу пишет.
- Ишь ты... О чем?
- О муравьях... Жаль, что у вас как-то нарушилась с ним дружба...
Тут Иван Ермолаевич с упреком посмотрел на Алексея, потом, опустив
голову, сказал:
- Не во мне тут вина...
На этом разговор оборвался. Иван Ермолаевич неожиданно вспомнил, что
ему нужно беспременно сходить к Роману за большим кривым шилом. И Степанида
Лукинична, как оказалось, должна была, и тоже "беспременно", отнести
сердечные капли горемычной старухе Митрохе Ведерниковой. А уходя, она
посоветовала запереться на крючок, потому что уже были случаи, когда
уносили шубы.
- Хорошо, бабушка, мы запремся крепко-накрепко и не услышим даже, если
ты будешь стучать, - сказал Алексей, желая как можно скорее остаться вдвоем
с Ийей и сказать ей так много, а что - он не знал и сам...
XII
Когда хлопнула входная дверь, Алексей растерял все слова. Он смотрел
на Ийю, будто все еще не веря, что это она.
- Да что ты, право... Мне даже как-то неловко...
- И! Милая! И! Я ничего не хочу пока знать! И! Я нигде никогда не
видал прекраснее женщины... Как же, проглядел тебя... И! Милая И!.. Как я
мог потерять тебя?
- Ты? Меня? Потерять? Алеша, сейчас же выполощи рот и посмотри в
зеркало, не почернел ли твой язык.
- Но у тебя же ребенок. Сын, - упавшим голосом сказал Алексей.
- Ну и что же?
- Как это так: "Ну и что же?" Ведь я уже давно перестал верить, что
детей находят на капустном листе или покупают на рынке... Кто твой муж?
- У меня его нет.
- Вы разошлись?
- И да, и нет. Он не считал себя моим мужем.
- Значит, порядочная дрянь.
- Нет, почему же... Он просто так был устроен.
- Странное устройство. Ну а сына-то хоть он признает своим сыном?
- Он ничего не знает о нем. Когда мы расставались, я не хотела
омрачать его счастье моим предстоящим материнством.
- Он полюбил другую?
- Не думаю, но его родные и все окружающие не допускали, что мы можем
быть счастливы.
Алексей негодовал:
- Ну а он-то, скотина, должен был допустить, что такого рода отношения
для женщины кончаются материнством?
- Видимо, ему не пришло в голову...
Алексей густо покраснел и спрятал свое лицо в коленях Ийи. Потом тихо
сказал:
- Я ничем не отличаюсь от этого подлеца. Я ведь тоже тогда не думал...
Ийя закрыла Алексею ладонью рот:
- Не надо вспоминать, Алексей. Что было тогда - того уже нет. Я тоже
забыла Руфину. И если ты хочешь, чтобы я относилась к тебе с уважением, -
пообещай не спрашивать меня о сыне хотя бы месяц. Нам нужно выяснить,
во-первых, наши отношения.
- Мне не нужно их выяснять! - почти крикнул Алексей. - Я никого
никогда не любил... Мне лишь казалось... Меня убеждали, что я...
Ийя опять закрыла рукой его рот:
- Не надо, не надо ни в чем меня убеждать. Я знаю все, совершенно все.
Если бы я не знала всего, то разве бы я появилась здесь?!
- А кто рассказал тебе обо мне?
- Милый мой, у тебя на свете столько тайных друзей, что ты даже не
можешь себе представить...
Ийя снова ушла от прямого ответа, глядя в беспокойную синеву его глаз,
бездонных как небо. В них счастье и страдание. Веселье и отчаяние.
Такими раньше никогда не были его глаза.
- И если я увижу, поверю, - снова стала говорить она, - что ты любишь
меня... то разве мой сын не станет твоим сыном, Алеша?
- Нужно завтра же отправиться в Челябинск и привезти его... Я полюблю
его... Я уже люблю и называю его своим сыном. И он никогда не будет знать,
что у него был другой отец... И я... И я позабуду об этом.
Ийя отвернулась и заплакала.
- О чем ты, родная моя...
- От счастья... Я верю, что ты будешь любить его. Но я мать. Я не
могу, я не имею права быть торопливой... Нет, нет, не торопи меня. Пусть
пройдет хотя бы месяц. Поедем навстречу весне. В Сочи, в Гагру... У меня
длинный-предлинный отпуск...
Ийя снова оказалась в объятиях Алеши и снова принялась уговаривать
его, теперь уже шепча ему на ухо о том, что сулит ему черноморская весна,
которая может начаться для него через два дня.
В шепоте Ийи слышалось столько заманчивых радостей. В нем цвели мимозы
по склонам южных гор, море плескалось у их ног, весенний ветерок напевал
голосом Ийи песенку о первой и единственной любви Алексея, любви потерянной
и найденной им, такой огромной любви.
- Весна там, где ты, моя И. Где ты!
Он поднял ее на руках. И в доме зацвели мимозы. Ласково дохнуло море.
Стены раздвинулись. Поднялся потолок. По нему плыли облака и тянулись стаи
возвращающихся птиц...
XIII
Солнце припекало снег, а властная уральская зима тут же замораживала
посмевшие таять белые равнины.
Зайцы, почуяв весну, забегали по солнечным угорам в торопливой заботе
о потомстве. Сережа, снова уйдя в охоту, не пропускал свободного часа.
Пригодился теперь дедушкин-бабушкин подарок - широкие лыжи, подбитые
оленьим мехом. Шагается как в волшебных сапогах, и не страшны никакие
сугробы.
Чудесно раннее, едва заметное пробуждение весны. Зимующие здесь птицы
и те оживились, чуя близкую передвижку к северным гнездовьям. Туда, поближе
к тундре, в низкорослые леса, где скоро наступит круглый день, где будет
вволю всякой живности, жужжащей и гнусящей, болотной и таежной.
Лес тоже как-то повеселел. Ели то и дело сбрасывают со своих зеленых
лап потяжелевший снег. Полежал, и хватит. Падай на землю, чтобы потом
растаять и стечь говорливыми ручейками в реки.
Хорошо бы Сереже повстречаться с волком. Для свидания с ним готов
хороший свинцовый гостинец в левом стволе его ружья.
Конечно, куда лучше, если бы вместо волка встретился медведь-шатун,
рано разбуженный в берлоге и шатающийся теперь по голодному лесу с пустым
брюхом в поисках еды. Сережа бы сумел выстрелить ему под левую лопатку из
одного ствола, а из другого ослепить его дробью, как это сделал в молодые
годы его отец, Роман Иванович.
Медвежью шкуру он бы подарил Ийе, чтобы показать всем людям и,
конечно, Руфине, с каким уважением относится он к этой маленькой женщине,
которую теперь во всеуслышание называет своей милой сестричкой. Он готов
исполнить каждую ее просьбу. Он уже преподнес ей огромного зайца. Русака.
Бабушка Стеша отлично умеет готовить зайца. Вообще Сережа сделает все,
чтобы на этот раз Ийя не разлучилась с его братом.
Не для себя. Не ради того, чтобы вернуться в покинутый домик с башней.
Об этом не хочется даже вспоминать. Теперь он уже никогда не поверит
Руфине.
Между тем он любил Руфину и радовался ее успехам на семнадцатой линии.
Эти успехи начались сразу же, чуть ли не на второй день после появления там
молодежной бригады и ее бригадира Дулесовой. Она работала не щадя себя, не
считаясь со временем. Непосвященному это могло показаться настоящим
трудовым подвигом. Но Сережа знал, что руководило Руфиной. Зачем ей снова
понадобилась слава... Напрасные мечты. На свете нет сил, которые могли бы
разлучить Ийю с Алексеем.
Однако Руфина рассуждала иначе. Ни время, ни Ийя не разоружили ее. Она
пойдет на все, но не расстанется с Алешей. Хоть кошкой, да при нем. Хоть
тенью, да его тенью.
Для нее он не живет теперь где-то "вовне". Он в ней. Живой, осязаемый,
собственный, он для нее как никто мужчина. Земной. Чувственный. Заповедный.
Рядом с ним она ощущала себя женщиной, матерью, еще не ставши ею. И он уже
был отцом не рожденных ею детей - кудрявого первенца Алеши и темноглазой
девочки Жени. Их нет, но если остаться одной и закрыть глаза, они будут
бегать около нее по полу и даже разговаривать.
И этого отца ее детей, сильного и безвольного, забирает в свои руки
какая-то блудливая сибирская бродяжка Ийка, прижившая на стороне ребенка, а
до этого перебежавшая своим кошачьим бесстыдством дорогу Руфине...
Не-ет! Нужно говорить полным голосом. И пусть, на худой конец, Руфина
не сумеет из ее когтей отобрать свое счастье, но она хотя бы откроет
Алексею глаза.
Решив так, Руфина искала случая поговорить с Ийей. Случай этот вскоре
представился. Руфина шла на завод. Ей встретилась Ийя с ворохом покупок,
она явно шла к Векшегоновым.
- Ийя, извини меня, - остановила ее Руфина, - я должна поговорить с
тобой. Я должна сказать тебе, что твое поведение, твоя охота за Алексеем
вызывает возмущение.
- Чье? - спросила Ийя.
- Очень многих... И мое, - ответила Руфина. - Я прошу тебя, если ты
честный человек, оставить Алексея.
- Для кого? - снова односложно спросила Ийя.
- Для той, которая достойнее тебя и нужнее ему.
- Я такой не вижу, Руфина, - будто сожалея, ответила Ийя. - Такой
могла бы стать ты, но для этого тебе нужно заново родиться.
Тут Ийя покосилась на башенку дома, торчащую за высоким дулесовским
забором. Руфина теряла самообладание:
- В Сергее я тоже любила Алешу. А не изменяла ему... Ты понимаешь это
или не понимаешь?
- Нет, я этого не понимаю, Руфина, и не пойму, если ты не скажешь, что
такое измена и с чего она начинается. С мыслей ли, добродетельно обращенных
к другому человеку... Например, к Мише Демину. С поцелуев ли, носящих самый
безвинный характер. С обещания ли прекрасному юноше стать его женой и
совместного строительства дома для своей будущей семьи... Я не знаю, с
чего, по-твоему, начинается измена.
У Руфины побелели губы, и она сказала, цедя сквозь зубы:
- Ты уже видала виды, Ийя. Тебе лучше знать, что измена одному
человеку - это брак с другим человеком. Каким бы ни был этот брак. Хоть
вагонным.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг