развивались пока в предусмотренном Темучином порядке.
- Встань, Махмуд. - Хорезмшах сразу же дал понять, что беседа не
будет официальной. - И слушай, что мы хотим тебе сказать. У человека
только одна родина, и, куда бы ни забросила его судьба, он не смеет
забывать свой край, свой город. Разве отцов забывают? Ты помнишь Гургандж?
Помнишь родной Хорезмский оазис?
- О великий шах! - Махмуд со слезами на глазах поцеловал пол. - Я
покинул родные края еще мальчиком, но сердце все помнит! Я люблю свою
родину, да пребудет над ней вечная милость аллаха!
- Как же ты, мусульманин и хорезмиец, можешь служить грязному кяфиру,
злоумышляющему против нас, твоего царя?! - Хорезмшах не скрывал
вдохновенного гнева. - Как только ты не проглотил свой нечестивый язык,
когда осмелился передать нам, что монгол считает нас за сына?! Кто сын,
тебя я спрашиваю? Уж не мы ли, повелитель мусульман, в котором течет кровь
пророка? Ала ад-дин Мухаммед, потомок Ануш-тегина, должен признать своим
отцом язычника-скотовода? В своем ли ты уме, отступник? - Шах рванул себя
за бороду. Нечистые, болезненные белки его глаз покраснели от напряжения.
- Будешь служить нам, Махмуд? - с угрозой спросил он.
- Приказывайте, повелитель правоверных, - не поднимая лица,
прошептал, готовый принять смерть, посол. - Я вам раб.
- Встань, - приказал Хорезмшах, понемногу успокаиваясь. - Монголы
действительно так сильны?
- Они не знают страха, ваше величество, и собственная жизнь им не
дорога.
- И правда, что они завоевали весь Китай?
- Истинная правда, ваше величество.
- Но даже это не дает права вонючему кяфиру называть нас своим
вассалом!
- Лучше бы я и вправду откусил себе язык! - Посол не скрывал своего
страха. Он был бледен и сильно вспотел.
- Сколько войска у твоего господина?
- Много, ваше величество, иначе бы ему не удалось завоевать полмира,
- честно, хотя и несколько уклончиво ответил Махмуд.
- Не может того быть, чтобы монголы, которые неведомо откуда пришли,
собрали большую армию, чем правоверные! Аллах того не допустит!
- Аминь! - Махмуд благочестиво поднял глаза. - У наделенного величием
хагана хоть и не счесть воинов, но силы его не идут ни в какое сравнение с
армией Хорезма. Ваше величество держит в строю много больше сабель.
- Ты не обманул наших надежд, Махмуд! - Хорезмшах просиял. - Мы так и
думали, что наше войско по сравнению с монгольским - как большая река
перед ручьем. В тебе мы тоже не ошиблись, благочестивый мусульманин. - Он
одарил посла мимолетной улыбкой. - Ты станешь нашим оком в монгольской
орде и будешь сообщать нам все, что там происходит. За это мы щедро
наградим тебя. Вот возьми. - Хорезмшах бросил послу тяжелый перстень,
украшенный невиданного цвета камнем, игравшим в свете факелов подобно
самаркандскому вину мусалясу*. - Пусть ясный камень будет залогом наших
дальнейших неслыханных милостей. Он поможет тебе невидимо присутствовать
всюду, где только станут говорить о нашем Хорезме, Махмуд, твоей родине.
_______________
* В. Ян, рассказывая в романе <Чингиз-хан> о тайной встрече
Хорезмшаха с послом, говорит, что Махмуд получил жемчужину. Но
историк Рашид ад-дин в своем <Сборнике летописей> упоминает именно о
камне.
Посол спрятал перстень и поцеловал землю перед шахом. Понимал ли он в
ту минуту, что его ответ на вопрос о силах монголов сыграет роковую роль в
судьбе Хорезма, давшего ему жизнь? Трудно сказать... Но одно он знал
твердо: правда стоила бы ему головы. А так он уносил ее из дворца на
плечах, в придачу к бесценному камню.
- Завтра мы официально призовем тебя и остальных послов выслушать наш
ответ, - сказал Хорезмшах, прежде чем закутанный в черный плащ визирь увел
Махмуда. - Мы подпишем договор о дружбе. Что же касается торговых
отношений, то с этим не стоит спешить.
Не разгибая спины, посол исчез за парчовой занавесью, которую
приподнял перед ним визирь.
...Темучин остался весьма доволен исполненной миссией. Он похвалил
послов за гибкость и проявленную ими при заключении договора смекалку.
Особо поблагодарил великий хаган Махмуда-хорезмийца.
Оставшись один, Темучин потер шахский камень о белый войлок шатра и
долго дивился тому, что тонкие ворсинки притягиваются и прилипают к
кольцу, словно намазанные клеем. Он заметил, что войлок не только
шевелится, но и потрескивает, как сухие волосья в грозу. Таинственный
огонек в кристалле от такого трения, казалось, набирался еще большей
пронзительности и силы.
Все радовало хагана в этот день счастливой луны: и договор, который
развязывал ему руки для военных действий на Севере, и удачный ответ
смышленого посла на вопрос шаха о монгольских силах, и эта сверкающая
вещица, которая, если знать нужные заклинания, делает человека невидимым.
Но больше всего веселила сердце весть о том, как принял напыщенный
Мухаммед, его, Темучина, отцовское обращение.
Восстановив в памяти рассказ посла, он с хохотом упал на соболье ложе
и стал кататься на животе, визжа и зарываясь лицом в щекочущий мех. За
обедом он один съел целого ягненка и выпил вина. Полную чашу, сделанную из
черепа ненавистного меркитского князя. Потом он поехал на охоту и бил всех
зверей и птиц, каких достала стрела. Не тронул только прародичей - серого
волка и красавицу лань. Давненько он не ощущал себя таким бодрым и
молодым.
В лагерь прискакал пропахший хвоей и потом, когда над дымником его
юрты зовуще мигала Алтан-годас*.
_______________
* А л т а н- г о д а с (<Золотая коновязь>) - Полярная звезда.
А на другой день в ставку прискакал черный от запекшейся крови и пыли
мусульманин. По его словам, он был погонщиком верблюдов в том самом
караване, который Темучин отправил во франкские земли через владения
Хорезмшаха. Полумертвый от усталости, он все-таки поведал страшные
подробности учиненной в пограничном городе Отраре резни.
Караван состоял из пятисот верблюдов, груженных золотом, серебром,
китайскими шелками, фарфором, тканью таргу, мехами лис, соболей и бобров,
мешочками мускуса, чашами из нефрита и розового хрусталя, бронзовой
утварью, безделушками из оникса, яшмы и бамбукового корня - всеми теми
редкостными вещами, которые достались героям победоносных набегов на Цинь,
Китай и страну чжурдженей. Кроме купцов - четыреста пятьдесят человек, и
все как один мусульмане, - в составе его находилось и небольшое посольство
во главе с доверенным представителем самого хагана Ухуном. Всех их, в том
числе и Ухуна, преспокойно перерезали по приказу каирхана Иналтика,
наместника Хорезмшаха, а товары разграбили. Только погонщику чудом удалось
уцелеть в кровавом побоище и бежать.
*
Едва ли это могло быть сделано без ведома Хорезмшаха, которому
каирхан послал подробное донесение о том, что задержан и разоружен крупный
разведывательный отряд потенциального противника.
Для любого азиатского государя подобное событие могло бы стать
поводом начать войну. Но Темучин под влиянием чувств, в том числе и таких
благородных, как праведный гнев, политических решений не принимал. Дав
страстям несколько поутихнуть, он отрядил в Гургандж Ибн Кефередж Богра
чрезвычайного представителя, которого сопровождали два татарина из знатных
княжеских родов.
Богру было поручено высказать, однако в умеренных выражениях, упрек
Хорезмшаху за вероломство и со всей решительностью потребовать выдачи
злодея наместника. Вопрос о возмещении убытков Темучин решил пока не
поднимать.
Склонный к крайним поступкам и фанатичный, Мухаммед усмотрел в
поведении соседа слабость и неуверенность. Это еще более подстегнуло его
неуемную заносчивость, и он, даже не выслушав как следует Богра, отдал его
палачу. Татарским же князьям отрезали бороды и палками погнали восвояси.
На сей раз имело место прямое оскорбление, наглый вызов, терпеть
который было бы непозволительно.
Возможно, впоследствии монголы сами напали бы на Хорезм, узнав
очевидную слабость непомерно раздутой империи. Но как бы там ни было, ныне
беду на свою землю навлек сам государь. Он хотел войны и получил ее.
Причем такую, о какой ранее и не слыхивал. Другого столь истребительного
нашествия, которое довелось изведать Хорезму и Мавераннахру с его
несравненными Самаркандом и Бухарой, не знал мир. Блистательный Гургандж
превратился в песок и угли, которые втоптали в землю копыта монгольских
коней. Он так и не поднялся после того, как нашествие схлынуло и другие
города стали понемногу оправляться; ни тогда, ни потом - через много сотен
лет*.
_______________
* Нынешний Ургенч - новый город. Занесенные песками развалины
Древнего Ургенча (Гурганджа) многое могли бы рассказать о колыбели
индо-иранских народов. Не случайно еще великий Бируни, тысячелетие со
дня рождения которого недавно отмечал мир, писал, что в Хорезмском
оазисе еще до первого тысячелетия до н. э. существовала высочайшая
культура.
...Вот по какой причине не встретился с мудрецом Чан-чунем великий
хаган в год Зайца, когда этого так возжелал. Зато теперь, подняв белое
знамя мира и готовя мало-помалу поход на Си-Ся со сказочно богатыми и
таинственными городами Тангут и Хэйжуй*, он мог подумать и о себе. Это
было особенно уместно и неотложно, потому что стал он действительно
государем полумира и стукнуло ему шестьдесят семь годов. Возраст более чем
почтенный. А если принять во внимание, что хаган послал в черного орла -
харабтура поющую в полете, огненную от киновари стрелу и промахнулся,
становится понятным, почему разрушитель Гурганджа с таким нетерпением
дожидался приезда даосского мудреца.
_______________
* Хара-Хото.
...Проехав монгольские степи, страну уйгуров, Кульджи и Семиречье,
Чан-чунь к ноябрю 1221 года добрался наконец до Сайрама. Переправившись
через реки Чу и Талас, а затем и через великую Сыр, он пересек Голодную
степь и через северо-восточные ворота въехал в Самарканд. Ему тоже не
терпелось встретиться поскорее с хаганом, которого он мечтал склонить к
милосердию и терпимости. За долгую дорогу он столько видел горя и
разрушения, которые принесли войны, что дал себе слово отвратить сердце
государя от кровопролития. И Темучин, и его поверженный соперник Мухаммед,
встретивший смерть на диком берегу Каспия, так осквернили землю
человеческой кровью, что не хватит и тысячи лет, чтобы она вновь
очистилась и могла рождать злаки. Так не довольно ли? Так не пора ли
прекратить истребление сынов человеческих?
Повсюду, где успела хоть как-то наладиться мирная жизнь, даосского
мудреца встречали радостные, взволнованные толпы. Люди словно
предчувствовали, с какой мыслью едет к ужасному Темучину этот худощавый
приветливый старичок, прославивший имя свое невиданными чудесами.
Чан-чунь, который, несмотря на мудрость и необъятное знание, до
преклонных лет сохранил удивительную наивность, ничего с собой, кроме
книг, астрономических инструментов и приборов для герметического искусства
алхимии, не вез. Все, что у него было и чем дарили его богатые владыки, он
раздавал неимущим и остался на склоне лет бедняком. Но это не мешало
хаганским наместникам встречать великого мага, как царя.
Отдохнув и повеселившись в неунывающем Самарканде, который он даже
воспел в стихах (<Весь город наполнен медными сосудами, сияющими, как
золото>), Чан-чунь стал собираться в ставку. Уезжать ему не хотелось.
Самарканд, где дышалось так вольно и легко, покорил его сердце. Его дворцы
с висячими садами, бассейны, затененные сладко шепчущими ивами, шумные
базары и величавые минареты - все это показалось философу и поэту чертами
забытой, но вновь обретенной родины. Он сразу узнал этот город, хотя ранее
не видел его никогда. Жаль было расставаться и с крестьянами, которых он
кормил из полученных на дальнюю дорогу запасов. Отощавших за осаду
голодных детей, он поднимал на ноги своей кашкой, которую варил сам по
рецепту, известному ему одному. Труднее всего расставался он именно с
этими малышами. Впрочем, он ни с кем и ни с чем не расстался. Поэтам
свойственно самое дорогое навсегда уносить в сердце.
В конце апреля Чан-чунь оказался уже на другом берегу Аму. Благо
плавучий мост через своенравную реку был уже загодя восстановлен сыном
Темучина, Чагатаем. В Кеше к нему, по высочайшему повелению, приставили
темника Бугурджи с конвоем в тысячу латников, который и сопровождал гостя
на опасном пути через ущелье Железные ворота. Затем даос и вся свита
погрузились на корабли, чтобы переплыть Сурхан и Аму. В четырех днях пути
от последней переправы находилась ставка.
Наконец они встретились! Это произошло 16 мая.
После традиционного обмена благопожеланиями хаган пригласил
долгожданного лекаря и мага в свой шатер и усадил рядом с собой.
Он сам подал ему пиалу с чаем и сам разложил перед ним почетнейшее из
угощений - вареную конскую голову, которую вырвал из рук нерасторопного
багурчи.
Темучин потчевал мудреца, который сразу пришелся ему по душе своей
открытой простотой и приветливостью. Гость ел очень мало и ничего, кроме
чая и родниковой воды, не пил, хотя его угощали и вином, и медом, и
кумысом. Он ни разу не сказал <нет>, но очевидный отказ его отведать то
или иное блюдо был сделан с таким тактом, что не вызывал никакой обиды.
Лишь изощреннейшая культура могла выработать такие приемы вести застольную
беседу, какими окончательно пленил владыку даос.
Обед закончился. Расторопные слуги быстро собрали остатки и, запалив
тонкие курительные палочки - хучжи, оставили Темучина наедине с мудрецом.
Умолкли тихие звуки невидимого хура*. И тогда хаган напрямик спросил
Чан-чуня о том, что его больше всего волновало:
- Какое у тебя есть лекарство для вечной жизни и можешь ли ты мне его
дать?
_______________
* Х у р - смычковый инструмент.
Остальное, невысказанное, Чан-чунь мгновенно прочитал в рысьих глазах
властителя, которые остались, но не для даоса, такими же холодными и
непроницаемыми, как всегда. В груди Темучина трепетали и замирали самые
противоречивые чувства: смятение и радость, мольба и нетерпение, отчаяние
и тревога.
<Каким же иссушающе сильным должно быть его разочарование>, - подумал
мудрец, но ответил незамедлительно с обезоруживающей прямотой:
- Есть средства хранить свою жизнь, но нет лекарства бессмертия.
- Твоя искренность похвальна, - помедлив, ответил хаган, не проявив,
однако, ни тени неудовольствия. - Могу лишь сожалеть, что у меня нет
такого советника, как ты. Все мне только лгали: христиане, лама-гелюн
высшего посвящения и тантрический лама-йогадзари, парсы и даже другие
даосы.
- Они не лгали, - мягко возразил Чан-чунь. - Заблуждались.
- Иди ко мне на службу, святой муж. Я дам тебе титул тайши и сделаю
гур-хаганом*.
_______________
* Г у р- х а г а н - верховный жрец.
- Я не служу богам, государь. Я ищу истину.
- Кто тебе мешает искать ее здесь?
- Войны, государь, - грустно улыбнулся мудрец. - Только ты один в
состоянии навсегда покончить с ними! Сделай так, - он умоляюще прижал руку
к сердцу, - и на земле вновь воцарится золотой век.
- Так не будет, - спокойно и ясно, как некогда ответил ему даос о
лекарстве бессмертия, сказал Темучин. - Войны в природе человеческой, и
никто не волен тут ничего изменить.
Чан-чунь понял, что надежды нет, и более не настаивал. Он только
позволил себе выразить робкую надежду:
- По сторонам дорог разбросаны трупы, прохожие зажимают носы...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг