зеленой гроздью бананов. Ее поминутно кто-нибудь останавливал - наверное,
спрашивали, где купила. Ничего такого, на что бы действительно стоило
поглядеть, на улице не происходило.
Неожиданно мигнул красными огоньками и стронулся с места троллейбус
номер 12 впереди, зашевелились во втором ряду <Москвич> и дипломатическая
<Вольво>. Кажется, плотину прорвало. Николай Иванович тоже не стал дремать
и, включив скорость, дал газ.
- Так как же насчет растений, Людмила Викторовна? - опять спросил
Люсин.
- Видите ли, Владимир Константинович, - с усилием возвращаясь из
своего далека, произнесла Людмила Викторовна, - Аркашенька открыл, что
растения, все равно как мы с вами, чувствуют.
- Простите, не совсем понял.
- Что же здесь непонятного? Он доказал, что растения способны
чувствовать и понимать. Когда их любят, ухаживают за ними, они радуются.
Если их мучают - страдают. Совсем как люди.
- Как же он установил такое? - спросил, несколько опешив, Люсин. -
Они же не говорят. - Чего-чего, но такого он не ожидал. Все-таки
образованная женщина, не гадалка Вера Фабиановна.
- В том-то и дело, что говорят! - Людмила Викторовна немного
оживилась и даже порозовела. - Аркашенька присоединил к корням и листьям
датчики, которые улавливают биопотенциалы, и вывел их на самописец.
Представляете?
- Вон оно что! - Люсин припомнил проволоку, которая тянулась от
опрокинутого с подоконника цветка к потенциометру. Кажется, в комнате были
еще и другие горшки, опутанные медной, завитой в пружину проводкой. Все
это обретало теперь неожиданный смысл. Его вновь поразило, как мало
способен заметить невежда. - Теперь я, кажется, начинаю понимать. Но при
чем здесь камни?
- Аркадий Викторович, сколько я его помню, всегда любил цветы. Никто
не любил их так, как он. Он постоянно учил меня чувствовать душу растения.
<Люси, - говорил он, бывало, - первыми богами человечества были Луна и
Солнце, на смену им пришли камень и древо>. Когда он начал изучать
электрическую активность корней и листьев, то сразу же открылись
удивительные вещи. У меня прямо пелена с глаз спала. Я вдруг увидела, что
мои комнатные цветы, которые я, чего греха таить, порой даже полить
забывала, действительно живые! Они узнавали меня и Аркашеньку, реагировали
на наше настроение, откликались буквально на каждый чих. Аркашенька, когда
я болела воспалением легких, принес в мою комнату горшочек с коланхоэ и
записал все его реакции. Потом он сравнил показания самописца с моей
температурой...
- Как так? - удивился Люсин.
- Что? - не сразу поняла вопрос Людмила Викторовна. - Как он это
сделал? Просто вычертил кривую температуры и сопоставил ее с лентой, на
которой были записаны биопотенциалы цветка. И представьте себе, пики почти
совпали! Цветок чувствовал, что я больна, тревожился за меня, переживал.
- Даже переживал?
- А вы как думаете? Переживал. - Она назидательно погрозила пальцем:
- Растение все чувствует... Аркадий Викторович приступил потом к опытам
Любовь-Ненависть и доказал это со всей очевидностью. Только меня это уже
тяготило. С тех пор как я узнала, что цветы все понимают, мне становилось
не по себе, когда их начинали мучить.
- Мучить? Любовь-Ненависть? - Люсин заинтересовался всерьез.
Нет, эта женщина отнюдь не молола чепуху, как он было подумал
вначале. Теперь он вспомнил, что еще два года назад прочел в английском
журнале <Проблемы криминалистики> статью изобретателя <детектора лжи>
Бекстера о его опытах с креветками и растениями. Теперь все становилось на
свои места: датчики, самописцы, аквариум с пресноводными рачками, сосуд с
подвижной крышкой. Все, что рассказывала Людмила Викторовна об
экспериментах Ковского, было правдой. Она грешила против истины только
тогда, когда незаслуженно приписывала брату чужие открытия. Восстановив в
памяти статью Бекстера, Люсин понял это со всей очевидностью. Но он понял
и другое: всю глубину привязанности, которую испытывала к брату одинокая,
обделенная простым человеческим счастьем женщина. Всю жизнь ей светило
одно солнце, которое ныне закатилось навсегда. Всем своим существом Люсин
вдруг ощутил безмерность постигшего Людмилу Викторовну крушения, и ему
стало страшно за нее. Сумеет ли она устоять, приспособиться к ожидающей ее
пустоте, найти или хотя бы просто придумать смысл дальнейшей жизни?
Истина, кто установил первым, что у растений есть нервная система (а
именно об этом и писал Бекстер в авторитетном американском журнале),
казалась совершенно не существенной. Люсину не было до нее дела. Какая
разница?
- Любовь и ненависть, - задумчиво и уже без вопроса повторил он. -
Как он ставил свои опыты?
- Подробностями я не очень интересовалась. - Ковская убрала
выбившуюся прядь волос под траурную косынку. - Они были мне неприятны.
Знаю только, что роль злодея всегда играл Марик, Марк Модестович, а
Аркашенька, как и прежде, лелеял наши цветочки, он олицетворял любовь.
Уверена, что он просто не смог бы причинить страдание живому существу.
- А Марк Модестович смог?
- Это требовалось для науки.
- Между прочим, он так вам больше и не позвонил?
- Какое это может иметь значение? - Она взглянула на Люсина так
горько и безнадежно, что он поневоле отвел глаза.
- Возможно, - кивнул он, испытывая безотчетную неловкость и
сопротивляясь ей. - Как же мучил растения Сударевский?
- Лучше не спрашивайте! Прижигал сигаретой, ошпаривал кипятком,
раздражал током от электрической батарейки...
- А ваш брат записывал реакции?
- Бывало, начну их стыдить за такую жестокость, но они оба только
смеются. Марик отшучивался, что собак и кроликов резать куда хуже. Какая
разница, говорю, если цветы тоже живые? Если и они чувствуют?.. Но
Аркадий, конечно, прав: наука невозможна без жертв.
- А креветок кто убивал?
- Аркашенька. - Она потупилась, но тут же с запальчивой
непоследовательностью возразила: - Он же исследователь, в конце концов! Не
толстовец какой-нибудь!
- Конечно, Людмила Викторовна. - Люсин повернулся к ней, положив руки
на спинку кресла. - Конечно... Интересы науки требуют. Ваш брат все очень
правильно делал. Но мне надо точно разобраться, что к чему. Вы понимаете?
- Не знаю, право... Теперь мне все равно.
- Но если речь идет о преступлении?
- Пусть... Аркашеньку все равно не воскресить.
- Но дело его не должно погибнуть!
- И это уже неважно.
- Нет, важно! - Люсин отчетливо сознавал, что ему нечем ей возразить,
но все-таки искал подходящие слова. - Он бы порадовался, если бы узнал,
что труд всей его жизни не пропал даром, - сказал Люсин со всей
убежденностью, на которую только был способен, сознавая при этом тщету и
беспомощность своих слов. - Уверяю вас, он бы порадовался.
- Вы в самом деле так думаете? - встрепенулась она.
- Не сомневаюсь!
- Мне Аркашенька говорил, что со смертью кончается все. - Она
смахнула слезинку.
- Да? - У Люсина перехватило дыхание, и он не нашелся, что сказать.
Помедлив, задал первый пришедший на ум вопрос: - Как они умерщвляли
креветок? - Возможно, это действительно его интересовало, и подсознательно
он думал об этом с тех самых пор, как увидел впервые на даче в Жаворонках
аквариум и банку возле него. Теперь, когда он догадался, для чего нужна
подвижная опрокидывающаяся крышка, начало казаться, что в тот
первоначальный момент он тоже все или почти все понял. - В банке? Рядом с
растением?
- Да. Иногда в банку наливали кипятку, иногда хлороформ.
- И цветок реагировал?
- Еще как! Взрывом! Аркаша назвал характерный двойной всплеск на
ленте пиками негодования и тоски.
- Приехали, - деликатно намекнул шофер.
- Действительно! - Люсин глянул в окно. - А я и не заметил...
Приехали, Людмила Викторовна, - ободряюще кивнул он.
- Я должна буду выйти? - Она испуганно сжалась на заднем сиденье. -
Сейчас я увижу его? Нет, нет! Я боюсь, не могу, этого я не перенесу... Мне
нужно собраться с силами.
- Хорошо, - грустно согласился Люсин. - Давайте посидим просто так.
Глава третья
ЖУРНАЛИСТСКИЙ ПОГРЕБОК
Погребок Дома журналистов, как всегда, был забит до отказа, не
протолкнуться. В жарком, прокуренном воздухе дышалось с трудом. Табачный
дым висел под низким потолком малоподвижной облачной пеленой. Запах
свежеподжаренного арахиса явственно перешибал стойкий бродильный дух. Но
ради запотевшей кружки холодного, упоительно свежего пива стоило пойти на
кое-какие жертвы.
Люсин и Березовский топтались в <предбаннике> возле бочек и зорко
следили за столиками. Но, судя по количеству полных кружек, никто в
обозримом будущем уходить не собирался.
- По-моему, нам не светит. - Люсин огорченно поскреб макушку. - Как
полагаешь?
- Очередь продвигается, отец. - Березовский присел на каменную
ступеньку. - В крайнем случае можно и стоя. По кружечке.
- Что - по кружечке? - Люсин сунул ему под нос завернутую в газету
воблу: - А это? Нет уж, братец, ты как хочешь, а мне нужен столик. Я,
может, целый год этого ожидал. Да и покалякать хочется. Генрих придет?
- Обещал подгрести, как освободится. У него сейчас приемные экзамены.
- Мне, что ли, податься в Академию общественных наук? - Люсин
критически оглядел проступившие на бумаге темные пятна жира и, положив
пакет на бочку, брезгливо понюхал пальцы. - А воблочка-то свежая, так и
сочится.
- М-да, хорошо бы! - Березовский проглотил слюну. - Знаешь, почему
здесь сегодня вавилонское столпотворение?
- Знаю, - уверенно кивнул Люсин. - По причине жажды.
- Нет, я серьезно.
- И я серьезно. Жажда доводит людей до остервенения. Научный факт.
- Оно конечно. Только есть еще одно привходящее обстоятельство:
какой-то трепач распустил слух, что будут раки.
- Раков, для твоего сведения, кушают только в месяцы с буквой <Р>.
Поэтому раньше сентября не надейся.
- Ты бы лучше этим гаврикам объяснил, - посоветовал Березовский,
кивнув на очередь вокруг стойки.
Отсутствие раков, воблы, моченого гороха и прочих классических
закусок ничуть не влияло на настроение очереди. Журналисты в бодром темпе
накладывали себе на тарелки бутерброды и крутые яйца, передавали по
цепочке на дальние столики картонные блюдечки с арахисом и просоленными
черными сухариками.
- Как бы все пиво не выдули, - оценил ситуацию Люсин.
- Стоп, старикан! - навострился Березовский. - Айн момент! - Он
бросился, как напавшая на след гончая, к длинному угловому столу, где
сидела компания человек в десять.
Последовали короткие рукопожатия, обмен мнениями по актуальным
вопросам, и вскоре он уже призывно махал томящемуся в <предбаннике>
Люсину.
На длинной скамье у стенки нашлось одно место. Люсин втиснулся туда
хоть и с трудом, но прочно, а Березовский затесался в очередь. Кто-то из
пирующих небожителей молча подвинул Люсину кружку. Она была скользкая и
холодная, и пена в ней еще не успела осесть. Он так же молча принял дар и,
отпив единым духом добрую половину, небрежно выбросил на всю компанию две
здоровенные воблы. Когда Березовский вернулся с полными кружками, от воблы
не осталось и следа.
Дальше у Люсина с Березовским все пошло как в сказке: свое место,
свое пиво и деликатесы высшей категории. Под вязкую, как жевательная
резинка, пронзительно соленую икру и копченый пузырь хорошо было вспомнить
Мурманск: шашлык из зубатки, полуметровых омаров и жаренные в кипящем
масле хвосты лангуст. Утолив первую жажду, разговорились <за жизнь>.
- У тебя окно? - довольно отдуваясь, спросил Березовский.
- Как тебе сказать... - Люсин поставил кружку. - По правде говоря, я
уже давно не был так занят, как сейчас. И чем дальше в лес, тем больше
дров. Ни рук, ни головы уже не хватает, а концов не видно.
- Так-то уж все плохо? - хитро прищурил глаз Березовский.
- Нет, кое-что я, конечно, знаю, Юр, но, думаю, это не главное.
- А что главное?
- Вокруг него-то я и брожу с завязанными глазами, так сказать, смыкаю
узкие круги.
- Потом пиф-паф и цап-царап. - Березовский наставил на него палец. -
Руки вверх, а то буду стрелять! Брось шпайер! Твое здоровье! - Он поднял
кружку.
- Угу, - хмыкнул Люсин. - Во-первых, <шпайер>. Это из репертуара
молодого Утесова. Сейчас говорят <пушка>, <пушечка>, <пуха>.
- Учусь на ошибках, хоть они и мелочи.
- Верно, Юр, мелочи. - Люсин промокнул губы бумажной салфеткой. -
Сугубо доверительно могу сказать, - он отвалился от стены и, положив локти
на стол, придвинулся к Березовскому, - только тебе и никому больше, что
свою пуху я только однажды брал из сейфа.
- Парадокс.
- Нет, Юр. - Люсин лениво шелушил зерна арахиса. - Просто мне всегда
почему-то перепадали такие дела, где нет ни стрельбы, ни засад, ни погони.
У других ребят этого было вдосталь, а меня как-то миновало.
- Ты жалеешь об этом?
- Я? Жалею? - Люсин даже рассмеялся. - О чем тут можно жалеть?
Преступники тоже люди, а в человека нелегко выстрелить, Юр. Я могу лишь
радоваться тому, что пока - тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, - вызывал к себе
по повестке, а не арестовывал с пистолетом в руках.
- Странно. Я всегда считал, что ты в своей конторе на первых ролях.
Да так ведь оно и есть! Разве дело с <Ларцем> рядовое?
- Мы говорим о разных вещах. Острота и сложность нашей работы не
определяется числом стреляных гильз. Возьми ребят из УБХСС! У них редко
случаются горячие сюжеты, которые так любит ваш брат писатель. Кажется,
что они занимаются наискучнейшим делом: проверяют счета, поднимают
накладные, копаются в толстенных бухгалтерских книгах...
- Ладно, папа. - Березовский подвинул ему новую кружку. - Меня можешь
не агитировать. Я тоже кое-что соображаю; премного наслышан. Лучше
расскажи про себя. Если ты доволен, что твоя пушка ржавеет в сейфе, то я
только рад за тебя. Лишь бы тебе хорошо было, а остальное приложится. Но
ты, наверное, подыхаешь со скуки?
- Мне грех жаловаться на судьбу. Я только теперь по-настоящему начал
понимать, что значит быть сыщиком. Вхожу во вкус.
- Поделись, если можешь. За мной не пропадет.
- Не сомневаюсь. Жаль только, что ты малость отвалил от нашей
тематики, куда-то на Восток подался, в древность...
- Хитришь, старичок! - Березовский размочил в пиве соленый сухарик. -
Ой, хитришь! Говори прямо, куда нацелился? Без политеса.
- Никуда. - Люсин сделал удивленное лицо. - Просто к слову пришлось.
- Есть что-нибудь интересное?
- Для тебя?
- Для Ги де Мопассана! - рассердился Березовский. - Чего крутишь?
- Э, братец, на глотку меня не возьмешь. Пустой номер, так допрос не
ведут.
- А как? - кротко спросил Березовский. - Как ведут допрос? В чем
смысл этого искусства? Поглядите на этого нового центуриона, как он
обрабатывает за кружкой пива лучшего друга! Намеки, подозрения,
интригующие недомолвки... А зачем, спрашивается?
- Да, Юр, зачем?
- Просто ты хочешь, чтобы я клюнул на твою тухлую приманку. Ну ладно,
хорошо, считай, что ее уже заглотал, как ерш, до самой селезенки.
Березовский крепко сидит на крючке. Можете дергать за лесу, майор, не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг