"Что ж, валяйте, - хладнокровно подумал Краснощеков, - я еще немного
подержусь". Чудовищная сила с надсадным воем вновь несла его по кривой, но
уже вверх и там, высоко-высоко, ввинчивала в спираль, с каждым витком
ближе и ближе придвигая к пульсирующей точке, прокалывая сердце тончайшей
иглой...
...Краснощеков шел по мосту через ущелье. Это были два сосновых ствола
со срубленными сучьями. Вершины стволов связали прутьями, а комли
заклинили в расселинах скал по обеим берегам горной реки. Он шел по мосту
и где-то ближе к середине увидел, как перетершиеся от времени и
подкованных ботинок прутья начали медленно расползаться... Веселое
положение! Но самое удивительное - это когти. Ему показалось, что на руках
и ногах у него выросли настоящие когти и густая шерсть по всему телу
встала дыбом. Но он почему-то верил, что останется жив, и потому не
оцепенел, вцепившись когтями в бревно, и не побежал: и в том и в другом
случае проклятый мост развалится, потому что за плечами тяжелый рюкзак, и
Краснощеков разобьется о мокрые валуны, между которыми там, внизу, бурлит
река, и если сильно повезет, бревно не прихлопнет его сверху. Конечно,
если к тому времени он будет еще дышать. Да. Тогда везение и прочие
прелести ни к чему.
И он шел, не убыстряя шага, даже сдерживая его, чтобы выбрать опору для
ноги понадежнее, так как бревно наклонялось в сторону и идти приходилось
не по прямой, а по винтовой линии. И когда, совсем уже рядом со скалой,
где на его глазах проворачивался между гранитными глыбами конец бревна и
острые края камней пропарывали в дереве глубокие борозды, слева на
Краснощекова наехали перила - хлипкая жердь, укрепленная на березовых
рогатинах, - он, вместо того чтобы сделать два лишних шага к спасению, два
коротких шага, за которые так много бы отдал, он остановился и осторожно
перелез через жердь и, по-прежнему сдерживая себя, пошел по наружной, не
очищенной от коры стороне бревна.
В последний момент он все же не выдержал и прыгнул на скалу, и упал на
нее коленями, грудью, локтями, а рюкзак съехал на затылок и расквасил
подбородок о симпатичный обломок кварца. И Краснощекову было очень приятно
смотреть на бородатое, белое, как снег ледника, лицо Юрки, который изо
всех сил держал его обеими руками за рукава штормовки...
...Краснощеков висел, распластавшись по стене, а снизу доносились
всхлипывания:
- Ди-ма-а! Слеза-а-ай! Ну пожалуйста!
"Это Юрка - "великий математик", - почему-то с удовлетворением подумал
Краснощеков. - Вежливый... Еще бы, у него... Постой! Юрка только что был с
бородой, хоть такой же костлявый. И мы с ним, это уж точно, недели две
бродили по горам. Взрослые!.."
Что-то белое скользнуло вниз справа от Краснощекова. Он скосил глаза и
на гладкой боковой поверхности стены увидел гвоздь.
Это был замечательный ржавый гвоздь с большой кованой шляпкой! Он был
прочно заделан в известковый шов между кирпичами, наверно, еще во времена
Петра I.
"Должно быть, снег с него сдуло ветром", - подумал Краснощеков и,
осторожно высвободив руку, крепко ухватился за гвоздь двумя пальцами.
От внезапной догадки сразу стало жарко и застучало в висках, и он
подумал, что ниже наверняка есть еще гвозди и что к ним, видимо, когда-то
крепилась водосточная труба. Он поглядел вниз и увидел ровный ряд таких же
гвоздей, на некоторых из них были прикручены обрывки ржавой проволоки.
Он тяжело и шумно дышал, хотелось кричать во все горло от радости, но в
горле что-то застряло, и он никак не мог это проглотить, а кровь так
громко, подбрасывая голову, стучала в висках, что, не удержавшись, он
вновь скатился вниз по своей кривой...
...Они с матерью бежали из госпиталя к реке. Ночь. Вой сирены, гул
самолетов, а над головой медленно опускается на парашюте "фонарь", освещая
все вокруг холодным колеблющимся светом.
Грохнула бомба. Потом другая. Справа, на нефтебазе, суетились и кричали
люди. Свистел милицейский свисток, и люди бегали, размахивая лопатами.
А мать затеяла непонятную игру. Она очень щекотно держала Краснощекова
под мышками и хохотала. Краснощеков всегда легко включался в игру и
поэтому тоже засмеялся. Но мать смеялась как-то не так. И поступала не по
правилам. Она неловко швырнула его к стене глинобитного дома и тяжело
придавила собой к земле. Земля была очень холодная и пахла полынью, а мать
все странно хохотала и подпрыгивала. Краснощеков никак не мог понять
правил этой игры и поэтому то и дело спрашивал:
- Мам, ты чего смеешься? Ты чего прыгаешь?
На нефтебазе что-то загорелось, и Краснощеков увидел, как по крыше
резервуара, который стоял недалеко от забора, бегает человек в военной
фуражке. Крыша вздувалась, громыхала и попыхивала дымом. Вот она вздулась
еще сильнее, опала и вдруг со скрежетом резко оторвалась, взвилась вверх и
стала, плавно покачиваясь и скользя по воздуху, как брошенная картонка,
падать на землю. Со страшным грохотом она обрушилась на дорогу невдалеке
от Краснощекова, а человек в фуражке, так славно прокатившийся на крыше,
держась за выступавшую трубу, начал громко и непонятно ругаться...
...Краснощеков был совершенно спокоен. Он теперь знал, что делать. Он
нащупал ногой второй гвоздь, оторвал от известки подбородок, огляделся и
увидел подходящий выступ для левой руки, передвинул левую ногу как можно
ниже, потом правой рукой, двумя пальцами обхватил нижний гвоздь - правый
ботинок пришлось немного наклонить, чтобы просунуть пальцы. Все эти
движения он медленно повторял до тех пор, пока левая нога не ступила
наконец на кучу битого кирпича. И тут он не удержался и, разодрав пальто,
съехал на спине с кучи вниз головой.
К нему подбежал Юрка. Краснощеков, лежа, снизу вверх радостно
рассматривал его. Юрка плакал.
Краснощеков рывком встал, но тут же упал на колени.
- Чего ревешь? - сказал он.
- Стра-ашно... Стра-ашно... Кровь... - Юрка показал вздрагивающей рукой
на подбородок Краснощекова и начал икать.
- Ну вот... Наладил. - Краснощеков провел рукой под подбородком, и ему
стало больно. Он поморщился и сказал: - Все страшное позади. Мне теперь,
старина, никогда уже и ничего не будет страшно.
Юрка смотрел на него, счастливо улыбался и плакал.
ГДЕ-ТО РЯДОМ
Краснощеков очнулся. Правую руку ломило от холода.
"Что это?"
Он в недоумении рассматривал ладонь, покрытую рыжей ржавчиной. С трудом
повернув закостеневшую шею, он увидел Саню Потемкина. Потемкин сидел на
складном стульчике и писал этюд.
"Что-то не так. Что-то тут все-таки не так..."
Краснощеков осторожно поставил покореженный пулемет на рогульку, вытер
ладонь о брюки и, стараясь не растерять непонятное, странное ощущение,
осмотрелся.
Потемкин вдохновенно работал и пел в обычной манере, бесконечно
повторяя нечто без начала и конца.
"Что же? Что..."
Тут только Краснощеков и рассмотрел палитру.
Мой др-р-руг р-р-рисует гор-ры!..
Потемкин замолчал. Набрал краску на палитре, шлепнул кистью по этюду и
пропел протяжно:
Да-лекие... м-м-м... как сон...
Он склонился над этюдником и подправил мазок пальцем. Откинул голову,
наклонил ее набок, прищурился оценивая. Потом бросил взгляд вперед, на
горы. Опять на этюд.
Тур-рум, тур-рум, ту-рум... тум...
Потемкин задумчиво рассматривал свою работу - что-то ему не нравилось.
Медленно, подозрительно приблизил он лицо к этюду, протянул к нему одну
руку, другую, прямо-таки влез в него своими лапищами и головой и что-то
делал там, кряхтя и сопя, наугад тыча кистью в палитру. Откинулся.
Самодовольно ухмыльнулся и торжествующим басом проревел:
И чер-р-рточки лесов!
Краснощеков не мог оторвать взгляда от палитры. Красок на ней, видимо,
не было уже давно.
Краснощеков обернулся и увидел развалины немецкого блиндажа, среди
которых потерянно бродили ребята, а инструктор Гаврилов сидел на корточках
и медленно вращал в снегу котелок - приготавливал мороженое.
"Та-ак!"
Краснощеков посмотрел на ущелье. Снизу, с долины Азау, куда им нужно
было спускаться, поднялся туман, густой и упругий, и наполнил ущелье до
краев. Над розовой волнистой поверхностью возвышались две сверкавшие
головы Эльбруса, а ближе - острые вершины скал. Туман подобрался к
перевалу и уже скатывался через его седло широким потоком назад, в долину
Ненскры, освещенную закатным солнцем.
"Так!!"
Вчера утром Гаврилов сбил всех с толку эдельвейсами. Они знали, что
время эдельвейсов прошло. Но Гаврилов твердил, что он здесь воевал, что он
тут каждый камень знает, что эдельвейсы где-то рядом, в двух шагах. "Как
хорошо, - говорил он, - придем завтра в лагерь и принесем нашим девушкам
эдельвейсы". Словом, заморочил голову. Ему, конечно, виднее. На то он и
мастер по альпинизму.
Вполголоса поругиваясь, они переползли вслед за ним через один
невысокий хребет, через другой, спустились в заросшую густой травой и
кустарником долину Ненскры. Правда, попадались эдельвейсы. Но это были
такие поломанные, в бурых пятнах заморыши, что даже прикасаться к ним было
боязно. Зато, говорил неунывающий Гаврилов, долина Ненскры - красивейшее
место в Советском Союзе!
И тут грянул ливень.
Мгновенно промокшие, они разбили палатки в самом замечательном месте на
свете и, дрожа от досады, холода и сырости, пролежали в них целый день. И
ночь. А дождь не прекращался ни на минуту, словно собирался лить так вот
сорок дней и сорок ночей.
Утром они в сквернейшем настроении свернули под дождем лагерь и,
подталкивая вперед упиравшегося Гаврилова, пустились в путь вверх по
долине. Повыше водяной ливень превратился в снегопад. Краснощеков едва
различал впереди спину Потемкина и поэтому поминутно налетал головой на
жесткие углы этюдника, болтавшегося поверх Саниного рюкзака. Они прошли
сквозь тучу, посветлело, и вдруг солнце брызнуло в глаза! И они вышли на
перевал Чипер-Азау. Совсем не на тот, на который должны были бы выйти.
Здесь они были в самом начале пути дней десять назад. Маленький,
подвижный Гаврилов бегал тогда среди развалин блиндажа и ржавых консервных
банок - тут были целые горы этих вскрытых тремя ударами кинжала пустых
консервных банок, - и Гаврилов, не переставая, говорил, что в сорок втором
году здесь сидели немецкие егеря из дивизии "Эдельвейс". "Веселенькая была
жизнь! - говорил он, покатываясь от смеха. - А мы были вон там! - Гаврилов
показывал в сторону долины Ненскры. - А в начале сорок третьего наши
немецкий флаг снимали с Эльбруса. Все подходы были заминированы!
Представляете? - Гаврилову было что вспомнить. - Совсем недавно тут еще
пушка была. Немецкая. И снаряды в ящиках. Мы зарядили пушку и кы-а-ак
бабахнем по скалам!"
Все знали о слабости Гаврилова чуть-чуть приврать. Но ему многое
прощали за легкий, общительный нрав.
Рассказ его произвел неожиданное впечатление. Веселый балаганщик как бы
вдруг остановил свою карусель и затащил резвившихся детей за тонкие
фанерные щиты, чтобы показать, как карусель крутится. И там, рядом, среди
мрачных колес и цепей оказалось, что мир может быть и не очень-то веселым.
Ребята притихли. Потемкин ходил по развалинам с блокнотом и делал
карандашные наброски, а Краснощеков даже написал тяжеловесный верлибр о
перевале, студентах, егерях из дивизии "Эдельвейс" и флаге со свастикой
над Эльбрусом.
Стихи не понравились всем без исключения. Потемкин сумрачно сказал, что
каждое стихотворение может быть написано прежде всего с какой-то целью, да
и вообще что это обыкновенный подстрочник...
"Ладно, подстрочник... Что же было дальше..."
Да, так вот, сегодня они вновь пришли на этот перевал...
Синее, бездонное небо, солнце в зените и сияет, словно не было никогда
проливного дождя и снежной метели! Они сорвали с себя промокшую одежду,
разложили ее сушиться на скалах, и от нее тотчас пошел пар. Чтобы
задобрить вышедшую из берегов Сечь, Гаврилов, чувствовавший за собой
какую-то смутную вину, вызвался приготовить мороженое. С ледника он набрал
в котелок снега, вылил в него две банки сгущенного молока, насыпал кружку
сабзы и перемешал. Для лучшего букета добавил немного соли и лимонной
кислоты. Потом он вдавил котелок в снег и стал яростно его крутить, чтобы
смесь затвердела.
А голые ребята залезли повыше на ледник и скатывались с него верхом на
ледорубах - "на трех точках". Снег был сухой, рассыпчатый, желтоватый. С
легким звеном и шорохом разлетался он веерами из-под ног.
Потемкин уселся писать. Свой проволочный стульчик он поставил на уступ
скалы так, чтобы виден был весь перевал и Эльбрус. Краснощекое,
подобравший в развалинах заржавленный ручной пулемет с разбитым прикладом,
подошел к нему со спины и оперся о ствол. Он любил наблюдать, как работает
Саня - чистыми красками и широкой кистью. Сначала он "замазывал холст", то
есть покрывал загрунтованный картон большими цветовыми пятнами, а потом
начинал в нем "ковыряться", выписывать детали.
Потемкин писал быстро. Он уже начал разбираться в деталях и с
наслаждением затянул: "Мой друг рисует го-оры..."
На картоне Краснощеков увидел Эльбрус, перевал и развалины блиндажа. Он
посмотрел на горы, а потом на этюд, и что-то дрогнуло у него внутри - он
увидел тот же Эльбрус, перевал и... пушку, стоявшую в каменном укрытии. И
блиндаж был аккуратно сложен из серых плит, и люди в немецкой форме.
Краснощеков зажмурился, потряс головой, посмотрел одним глазом.
Развалины. Чуть повернул голову - пушка, блиндаж и немцы! И флаг над
Эльбрусом! Не поймешь, правда, что за флаг. Да нет, понятно.
Ощущалось напряжение в глазах. Это напоминало впечатление, которое
Краснощеков испытывал, когда рассматривал стереоскопические открытки,
привезенные из Японии: глядишь - красотка тебе улыбается, чуть поведешь
головой - красотка уже подмигивает. Но больше это было похоже на чудные
картинки из его детства. Этакая красно-синяя абракадабра, которую нужно
было рассматривать сквозь специальные очки. Посмотришь через красный
фильтр - домик в лесу, лужайка, трава, цветочки. А через синий фильтр -
там уже зима наступила, и домик завален сугробами.
Так Потемкин еще никогда не писал.
Подходили ребята, смотрели, отходили притихшие. Даже Гаврилов в кои-то
веки сказал задумчиво и серьезно: "Вот так, все рядом - начало и конец...
Конец и начало..." А потом... Краснощекой очнулся от ощущения резкого
холода в руке.
Мой др-р-руг р-р-рисует гор-ры...
- Та-ак! - сказал Краснощекой. Нетвердыми шагами подошел к
кликушествующему другу и схватил его за плечи.
- Саня! - закричал он и тряхнул Потемкина, но тот увернулся, и мокрые
от пота голые плечи выскользнули из рук. "Дал-лекие... как сон-н..."
- Саня! - Краснощеков обхватил его за шею и попытался свалить
здоровущее тело на землю. Потемкин изо всех сил упирался.
- Чудище обло! - кричал Краснощеков, стараясь стащить Потемкина со
стула. - Озорно! - Саня напрягся и, изловчившись, мазнул кистью под носом
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг