мрак. Сердце сжала холодная ладонь страха. Конь дрожал, храпел и пятился.
Очень хотелось выругаться, сказать что-нибудь злое, и я сказал громко,
инстинктивно выбрав самые убийственные слова:
- Во славу единого! Сгинь, яко дым!
Отвернулся, похлопал коня по шее, поцеловал в умную морду. За спиной
страшно грохнуло. Земля вздрогнула, словно еще один испуганный конь,
только побольше.
Стены валились, исчезали в клубах черной пыли. Башня оседала, как кусок
сахара в кипятке, волны пыли и дыма расходились в стороны. На нас с конем
надвинулась целая стена. Я ухватился покрепче за повод, глаза и рот
захлопнуть не успел, закашлялся, стал тереть глаза, а из пыльного облака
выкатился камень и больно ударил по ноге. Я поспешно отступил, но тяжелая
пыль оседала быстро, это не туман. Пока я успокаивал дрожащего, как
тургеневская барышня коня, от башни не осталось даже руин, как при пожаре
или землетрясении - груда камней сперва превратилась в песок, а тот
развеяло незримым ветром.
Я посмотрел под ноги. На месте булыжника, шарахнувшего меня по голени,
таяла, почему-то пуская пузыри, горстка песка.
- Велика сила господня, - сказал я коню, повторяя часто звучавшие в походе
слова священника, Лан-зерота, даже Бернард ихупотреблял частенько, иногда
вместо мата. - Бог долго терпит, но больно бьет.
Конь фыркнул, не понимая, почему ж тогда бог ждал, когда я попрошу
разрушить эту колдовскую башню. Даже ему, коню, понятно, что надо бы ее
сразу, как только заприметил, он же всевидящий...
Костер разгорелся, яркий оранжевый свет накрыл нас, как золотой
полусферой, и за ее пределами на месте привычного обжитого мира снова
разлилась чернота, словно гигантский осьминог пустил защитное облако
чернил: Между лопатками проползла сосулька. Свет костра подобно богу
разделил мир на свет и тьму, а я, устрашенный, без нужды побросал в огонь
крупных сучьев, притащил пару сухих стволов. Да еще массивный обломок
ствола, на котором сижу, чуть отсырел, но в таком жаре тоже даст хорошее
пламя.
Снова лег, накрылся плащом, чувствуя себя маленьким и потерянным в
огромном страшном мире. Зато в мечтах уже держал турку за длинное ушко,
коричневая шапка кофе поднимается к поверхности... и тут далеко в темноте
послышался неясный стон. Я насторожился, одной рукой лапнул меч, завертел
головой, но что можно увидеть ослепленными глазами в темноте?
Стон повторился, потом низкий гортанный голос произнес из тьмы всего в
десятке шагов:
- Дик! Оруженосец Дик...
Я собрался с храбростью, ответил громко:
- Ну?
Голос повторил снова:
- Оруженосец Дик...
- Это я! - крикнул я. - Иди к костру, не трону. В темноте послышался смех,
почти тут же голос раздался с другой стороны костра:
- Дик... Оруженосец Дик!
Мороз пробежал по .моей шкуре. Чтобы с такой скоростью обогнуть костер,
даже не костер, а освещенное светом пятно по диагонали метров десять, надо
иметь очень быстрые ноги. Настолько быстрые, что я даже не представляю.
Может быть, там еще один?
- Не боись, - повторил я. - Выходи, подлый трус. Мне почудился топот
убегающих ног. Выждав, я позвал еще дважды, не дождался ответа, лег у
самого костра, снова накрылся плащом. Конечно, здесь я слеп, но и чужак,
судя по всему, огня побаивается. Но даже если и выйдет, то я увижу,
увижу...
Но перепуганное сердце колотилось, как у мазаева зайца. Я закрывал глаза,
считал выходящих из домика. леммингов, мысленно вел их через препятствия,
загонял в норку, но сон трусливо держался в сторонке, опасаясь голоса в
ночи. А еще больше того, в ком этот голос поселился.
Ноги приятно грело, искры сперва поднимались к небу красивым столбом,
потом поредели, а сейчас я слышал только редкое пощелкивание в толстых
поленьях. Происходил какой-то процесс, связанный то ли с горением, то ли с
охлаждением, поленья рассыпались на горсти багровых углей, уже без огня,
но жару давали больше, чем самое большое пламя...
Веки отяжелели, я едва расслышал почти мурлыкающий голос:
- Дик! Оруженосец Дик!
Я вздрогнул, рука нащупала меч.
- Я здесь, - ответил я из-под плаща. - Подходи, не бойся!
Голос ответил громче, я уловил в нем некоторые изменения, добавилась
жестокость, уверенность, даже насмешка:
- Я не боюсь, оруженосец Дик. Оруженосец Дик!
- Трус, - выговорил я сердито, хотя губы мои сводило судорогой страха.
Даже днем страшновато встречать неведомое, а вот так ночью... - Если ты
хочешь подраться, то иди сюда. Померяемся силой!
Я сбросил плащ, сел, меч в руке. Багровый свет освещал на три шага от
костра, а дальше черный космос, тьма, даже, может быть, Тьма.
В тишине снова послышался топот убегающих ног. Вслушивался я так, что уши
вытянулись на полметра. Шаги были странно человеческие: ни топота копыт,
ни шлепанья перепончатых лап, ни царапанья птичьих когтей. Вот только
слишком уж грузноваты. Словно убегал Карелин, набравший в глуши пару сот
килограммов мускулистого мяса.
- Свинья, - сказал я громко. - Хулиган! Бомж! Дурило!
Лег, укрылся, но сон не шел. Через некоторое время в ночи послышался тот
же голос:
- Дик! Оруженосец Дик!
- Вылезай, подлый трус! - заорал я. Трусость невидимого собеседника
придала отваги. - Вылезай, я разорву тебя голыми руками!
Но сперва разрублю на части, добавил мысленно. Топот босых ног, мозоли там
плотненькие. Еще не совсем копыта, но близко, близко...
Я торопливо подтащил к костру обломок бревна, накрыл плащом, а сам
откатился в темноту. Ноги попали в ямку, ту самую, в которой собирался
зажечь костер, поспешно умостился там весь, затих.
Ждать пришлось долго, потом в тиши, опасно близко, раздался голос:
- Дик! Оруженосец Дик!
Жажда повернуть голову и постараться увидеть в темноте была так велика,
что занемела шея. Пальцы правой руки вцепились в кинжал, левой - в меч.
Для дальнего боя и для ближнего.
- Дик! Оруженосец Дик!
Ноздри уловили запах огромного немытого тела. Я задержал дыхание. К
счастью, ветер ко мне, неизвестный меня не должен учуять, я ж после скачки
на коне пахну не слабее.
- Дик! Оруженосец Дик!
Голос отдалился. Когда он позвал снова, я рискнул поднять голову. И едва
не опоздал: массивный зверь уже был в освещенном круге и наклонился над
бревном, укрытым плащом. Я успел увидеть, как в мохнатой лапе блеснул
металл. Послышался глухой удар по дереву. Зверь торжествующе взревел,
дубина в его руке замелькала, как веер мадам Баттерфляй, удары слились в
частую дробь.
Я выскочил на цыпочках. С мечом в обеих руках пробежал в темноте, страшась
споткнуться, замахнулся изо всех сил. Зверь в последний миг уловил
неладное, начал распрямляться. Я метил в голову, но лезвие ударило по шее.
Руки болезненно тряхнуло, будто я пытался перерубить бревно. Зверь рыкнул
страшно, горловой звук оглушил, тут же перешел в клокотанье, затем я
услышал свист, будто под давлением вырывалась струя воздуха.
Голова отделилась от туловища, кончик меча коснулся земли. Обезглавленное
туловище качнулось и рухнуло навзничь. Из шеи хлестали темные струи,
легкие охлопывались, воздушная струя подхватывала капли и разбрызгивала в
мелкую пыль.
Затем тишина. Первое, что бросилось в глаза: от великолепного плаща -
лохмотья. В дубине неизвестного то ли гвозди, то ли сама дубина из дерева
потверже, но мое бревно рассыпалось на обломки, как в костре рассыпаются
на угли поленья. Сам обезглавленный зверь в двух шагах за бревном,
огромный и толстый, как горилла, такими становятся бывшие тяжелоатлеты:
огромные длинные руки, могучая грудь, но еще более могучий вислый живот,
серая шерсть по всему телу.
Голова подкатилась к моим ногам, глаза смотрели с нечеловеческой злобой и
немым изумлением. Страшная пасть приоткрылась то ли укусить, то ли
проклясть, но говорящие головы пусть показывают в цирке лохам, для
говорения нужны легкие. На морду смотреть страшно: низкий лобик, тяжелая
нижняя челюсть и выступающие клыки, а расплющенный, как у боксера, нос
напомнил мне, что хоть этот зверочеловек и двигается, как молния, но
кто-то все же успевал давать в эту морду сильно и точно. Может быть, тот
самый легендарный Галахад, о котором с таким почтением говорил Бернард.
Лезвие срубило голову чисто, повезло, ведь шеи почти нет, голова прямо на
плечах, вон торчат жилы и вены. Темные в свете костра струи текут широко
из головы и туловища, соревнуясь, откуда выхлещет больше, под
зверочеловеком уже широкая и темная, как свежеуложенный асфальт, лужа.
Голова смотрит с бессильной яростью, крошечный мозг еще жив, но кровь не
поступает, значитца, нет притока кислорода...
Я постоял над умирающей головой, не зная, что делать, исповедовать и
отпускать грехи не обучен, а закрыть глаза такому вот страшновато, в
последнем движении может отхватить пальцы, как взбесившийся
газонокосилыцик.
Толстые губы дрогнули. Мне почудилось, что услышал шепот:
- Ты... победил...
- Ага, - ответил я угрюмо. - Это аксиома... А ты давай слова мудрости.
- Провались ты... - донеслось неслышимое.
- Мудро, - согласился я. - Я бы послал туда же, а я ж не дурак, точно.
Туловище подергало правой задней лапой, вытянулось и затихло. А голова
даже веки сумела опустить в последнем усилии, как великий Берлиоз, который
умирал в такой нищете и одиночестве, что ему некому было закрыть глаза, и
он эту неприятную процедуру проделал сам.
Я взял плащ и вернулся к костру. Сон не шел, а под таким плащом - что под
рыболовной сетью, но тепло костра подкрадывается незаметнее инфляции, я
увидел синее небо, дальние оранжевые облака, а потом уже сам на коне,
превышал скорость, пер на красный свет, опасно проходил перекрестки...
Глава 18
Проснулся внезапно, сразу напрягся, пальцы инстинктивно стиснули что-то
твердое. Серая глыба из металла оказалась перед глазами раньше, чем я
сообразил, что это ножны моего меча. Как быстро из разнеженного
интеллигента компьютерного века перетекаю в настороженного бойца! Еще
шажок - и сперва буду стрелять, то бишь мечом в лоб, а потом "Хто там?".
Поскреби интеля - отроешь такого зверюгу, какого под шкурой слесаря не
вырастить...
Восточный край неба посветлел, запад нехотя уступал, звезды теряли блеск.
Темный край неба на востоке начал алеть, но мир все еще остается серым,
даже облака в небе застыли серые, как намокшая вата.
Я поднялся, обошел вокруг остатков потухшего костра. В самом деле, с меня
ссыпается некая шелуха.
Странно и тревожно, ибо хоть так душа и открыта всему новому, но прежняя
чешуя защищала, берегла, хранила, пропуская добро и зло крохотными
порциями, чтобы мог переварить. Потом даже чешуя уплотняется до крепости
роговых пластин, как у черепахи, что совсем хорошо. Могут даже вырасти
шипы, как у динозавра, тогда уж точно никто даже не попытается насесть,
можно жить в своем собственном мирке, уютном и защищенном от бед и
горестей этого неустроенного мира. Но...
Туловище зверочеловека красиво раскинулось на спине, длинные руки
разбросаны в стороны. Руки, не лапы. Солнце уже на горизонте, в утреннем
свете видно, что вообще-то тело - в мелких роговых пластинках. Еще не
сомкнулись, шерсть торчит густо, но пластинки явно побеждают, вытесняют.
Ясно, сперва шерсть, потом чешуя, пластинки - и вот уже весь
нечувствителен к превратностям жизни. Мечта интеллигента. Но полностью в
зверя обратиться я не дал, совершил христоугодное дело. Спас, так сказать.
- Прощай, интеллигент, - сказал я со вздохом. - Это еще что. Ты еще не
знаешь, как у нас спасали заблудшие ведьмячьи души.
Оглянулся, по всему телу прошла холодная волна. Конь не автомобиль, что с
выключенным зажиганием с места не сойдет. Забыл стреножить, а моя коняга
себе на уме - то ли испугалась ночного чудища, то ли просто решила
сбросить рабство человека и зажить свободной жизнью.
Я посмотрел на огромное седло, сразу ощутил его непомерную потную тяжесть.
Конечно, это деньги, но я сам по себе тоже сокровище, самая высшая
ценность, так что хрен с ним, седлом, о своей шкуре надо думать...
Из травы, как льстивая собачонка, выбежала мелкая непородистая тропинка,
побежала впереди, вихляя и отпрыгивая в траву. Я топал уже пешком к
близкому лесу, на опушке в мою непородистую влилась другая тропка, пошире,
и вот я уже на укатанной или утоптанной дороге. Деревья по обе стороны
массивные, высокие, но со сбитыми или срубленными над тропкой ветками.
Кто-то здесь ездит или ездил часто, а потом невзлюбил, что ветки бьют по
голове, а по пьяни и вовсе вышвыривают из седла. По его пьяни, конечно.
Я прикинул рост всадника на коне, плечи зябко передернулись. Здесь,
похоже, ездит баскетболист сборной на баскетбольном коне.
Деревья расступились, я увидел, как выдвигается небольшой компактный замок
из камней и бревен. Еще несколько шагов, и замок выдвинулся во всей мощи.
Даже не замок, а просто высокий дом без окон на высоту в два человеческих
роста, да и выше не окна, а бойницы. На самый верх камня не хватило, там
бревна, но темные и толстые. Все завершает остроконечная крыша. Черепица
деревянная, пластинки внахлест, что значит - и дождь не пробьется, и когти
любой летающей твари от вороны до дракона заскользят.
Ограда из кольев. Во дворе приземистые постройки, наверно, конюшни и
амбары, ворота окованы железом. Шаги мои замедлились, я осмотрел
дом-крепость опасливо, пошел по широкой дуге. Вообще-то умнее бы вообще
обойти, не показываясь на поляне, это у меня от интеллигента двадцатого
века, презирающего тупую и грубую милицию, но уверенного, что милиция все
же защитит.
В окне мелькнуло лицо. Я торопливо шагал мимо. Донесся женский голос, я
сделал вид, что не услышал. Заскрипела дверь, кто-то окликнул громче.
Я обернулся нехотя. Меня догоняла босоногая молодая женщина, однако в
красивом и явно дорогом платье из синего шелка. За ней развеваются длинные
русые волосы, на голове блестит маленькая диадема. Еще в глаза сразу
бросились крупные бриллианты в серьгах, перстнях и в ожерелье.
- Сэр! Остановитесь, благородный сэр!
Я остановился, самозванец проклятый, хотя, если честно, это ж не я назвал
себя благородным сэром, просто я смолчал, пусть, не в титулах дело.
Женщина подбежала, я учтиво поклонился. Ее лицо было бледным, глаза
встревоженными.
- Доблестный сэр, - сказала она дрожащим голосом, - меня зовут леди
Мирагунда. Вы не окажете нам честь отдохнуть в нашем скромном замке? А то
нам страшно...
Я оглянулся.
- Леди Мирагунда, мое почтение. Меня зовут Ричард. Я властитель... гм,
властитель Киряндии, но это очень далеко отсюда. Здесь такой мирный лес.
Неужели опасно?
- О да! - ответила она с жаром. - То и дело проезжают всякие... ну,
нечисть! Наш доблестный муж почти каждую ночь выходил с ними сражаться, но
вот уже утро, а он все не возвращается. Нам страшно и одиноко, ибо никогда
еще такого не случалось...
Я снова посмотрел по сторонам.
- Такой мирный лес. Впрочем, не найдется ли у вас запасного коня? А то мой
пал. Она сказала с жаром:
- Не иначе как в битве с драконом?
- Нет, у меня конь был не настолько драчливый. Хотя кто знает...
- Сэр Ричард, доблестный рыцарь, умоляю...
- Я к вашим услугам, - ответил я. - Но ваш муж не рассердится, когда по
возвращении застанет меня в стенах замка?
- Что вы! - воскликнула она счастливо. - Он всегда так рад, так рад! В
нашей глуши так редко встретишь живого человека.
Она щебетала, пока мы шли к замку, подпрыгивала на одной ноге, срывала
головки цветов, порывисто подносила к сияющему лицу и так же красиво
отбрасывала, срывала другие.
Широкая дверь распахнулась, а в высоту она как раз такая, чтобы выпускать
очень рослого всадника на рослом коне. Я снова подумал, что не хотелось бы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг