сварщиком он, понятно, лишь числился, а проводил жизнь почти
профессионального (то есть именно наемного) бомбардира. Но всему хорошему
приходит капут. Его все соблазняют. Даже Чита. И ведь соблазнят, и тогда
его фамилия опять появится в сезонных календарях, охотники тут же выскочат
из-за кустов с ружьями, и еще небось у нескольких наглых баб отыщутся
поводы (с его, Дулиными, письмами), и те примкнут к облаве, футболка его
спереди и сзади уж точно будет обклеена алиментными заявками. Нет, пожил и
погулял здесь всласть, и надо теперь переставлять ноги туда, где не
достанут, (где не достанут? Если только на полярных станциях, там мячей не
держат. Впрочем, будто бы играют и на льдинах...) Итак, Федор Дуля
подписал контракт (то есть бумажку по принятой форме) с красноярским
"Локомотивом" (из него позже вышли Романцев и Тарханов), убедился в том,
что настоящие мужики его уважают, возможно, скажем, на день, ощутил
сладость большой футбольной жизни. Мог бы... И пустился в бега. Более о
Федоре Дуле я ничего не слышал. Отсветы Фединой истории косвенным и
странным образом упали на меня. Для тех, кому моя личность оставалась
загадочной, в причинах Дулиного бегства открылась как бы подсказка. А не
алиментщик ли и этот гусь? Не брошенные ли им младенцы с мокрыми
подглазьями и носами с надеждой поглядывают из Останкина, Чертанова и
Зюзина на восток? Вроде бы и его зазывали в команды мастеров, а ему
надежнее хорониться в турпасском углу. Слухи об этих мнениях вызывали у
меня усмешку, но я их не развеивал, полагая, что кому-то они приносят
облегчение, заменяя загадку простейшими слабостями морочившего им головы
человека.
Но эти мнения возникнут позже. Через год.
***
А тогда мы с Федором Дулей впервые сошлись на поле. Я давно не был
столь доволен своей игрой. Я хотел играть, и хотел хорошо играть. И вовсе
не потому, что на меня глазели сотни или тысячи глаз. И не потому, что
меня раззадорил (задор был, злости не было) сильный или даже классный
соперник. Причина моего воодушевления была иная. И я не сразу ее понял.
Или назвал ее себе. Мне хотелось, чтобы игра не прекращалась вовсе. Или
продолжалась еще хотя бы два тайма. Чувство было - из желаний остановить
мгновение. Но именно и не остановить, мое-то мгновение останавливать было
бессмысленно, оно ведь воплощалось в движениях, и его следовало растянуть,
чтобы до услады, допьяна им насытиться. Пафосное, со взбитыми сливками
объяснение тогдашнему моему воодушевлению (восторгу - еще взобью сливки,
полагаю, что восторги случаются не только в поэзии, но и в иных людских
проявлениях) явилось позже. И состояло оно в том, что я играл вблизи стен
Гостиного двора, играл перед этими стенами, и не вблизи собственно
Гостиного двора, а вблизи собрания Сибирских бумаг, то есть Сибирской
истории. Посторонний человек посмеется над взбиванием мной сливок или
посыпанием печеного яблока сахарной пудрой и справедливо поступит. Но я
тогда был убежден и теперь убежден (хотя пафос растаял, а пудра
осыпалась), что сетка спорткалендаря не зря вынудила меня оказаться у
Гостиного двора, одарив меня знаком судьбы, и это нечаянное приближение
моей натуры к кладовой истории и вызвало известное воодушевление. Красиво,
скажете, но так оно и было. Иногда подобное случается... Я вроде бы
начинаю оправдываться... Заехал... Ну ладно.
Время до отъезда в Турпас у меня имелось, я со спортивной сумкой на
плече спустился в нижний город. При подъеме обратно в Кремль Софийским
взвозом в каменное ущелье подпорных стен инженера елизаветинских времен
Якова Укусникова на булыжнике взвоза я повстречался со Степаном
Леонидовичем Корзинкиным, упомянутым главами раньше. Степан Леонидович
Корзинкин, "отпетый краевед" (его слова), ветеран здешнего театра, был
моим Вергилием в прошлых прогулках по Тобольску.
- Ба! Чрезвычайно рад вас видеть, Василий... - Степан Леонидович
раскинул руки, никак не мог, видимо, вспомнить мое отчество, ему и
неизвестное, и оттого шаг навстречу мне не производил.
- И я рад вам, Степан Леонидович, и не надо отчества...
Мы обнялись.
- И все же для удобства бесед надо было бы знать, Василий...
- Николаевич, - подсказал я.
- Василий Николаевич, позвольте вас познакомить, - сказал Корзинкин,
- с нашим хранителем древностей Виктором Ильичом Сушниковым.
- Куделин, - протянул я руку.
Жаркая погода позволила Корзинкину прогуливаться в ковбойке, легких
брюках и сандалиях. Спутник же его вызывал мысли о чеховском Беликове -
зонтик в руке, брезентовая куртка, соломенная шляпа, курортная легкость не
была ей свойственна.
- Виктор Ильич, - произнес Корзинкин, будто подарок вручая, - а ведь
Василий Николаевич - автор той самой наделавшей шуму статьи о Тобольске.
- Соавтор, - сказал я. - Соавтор Марьина.
- Да, да, - подтвердил Корзинкин. - Того самого Марьина.
- Очень рад, очень рад, - закивал Виктор Ильич. В глазах его
выявилось удивление. - Милости просим к нам в гости...
- Непременно посетите ведомство Виктора Ильича, - еще более
обрадовался Корзинкин. - Вы уж там бывали. Но в отсутствие хозяина...
И Корзинкин назвал должность Виктора Ильича. Из скороговорки
Корзинкина я не понял: то ли Виктор Ильич заведующий архивом, то ли
исполняющий обязанности заведующего. Словом, хозяин-распорядитель.
- Вы снова у нас в командировке? - поинтересовался Корзинкин.
- Нет, - сказал я. - Я здесь уже полгода. Плотничаю на трассе. А
сегодня вот пригнали играть в футбол как раз перед вашим домом.
- Так это были вы, Василий! - воскликнул Корзинкин. - И мы сидели с
Виктором Ильичом на южной трибуне и восхищались... Я думал, "десятка"
похож на одного знакомого, но мне и в голову не могло прийти...
- Такой поворот судьбы, - попытался улыбнуться я.
- Да... такой поворот судьбы... - протянул Корзинкин, видимо
осознавая странность поворота.
Видно было, что собеседники мои озабочены, в особенности
обескураженным выглядел Виктор Ильич Сушников.
- Причины самые земные, - сказал я. - И увлечение москвича Сибирью...
- Василий Николаевич - историк по образованию, - шумно поспешил
поддержать мою репутацию добрейший Корзинкин. - Он окончил МГУ. Сибирский
архив его удивил и восхитил.
- Да, - согласился я. - И меня, не скрою, обрадовало, Виктор Ильич,
приглашение побывать в ваших стенах.
Повтора приглашения не последовало.
- Василий Николаевич проявлял интерес к Крижаничу, - отчего-то
вспомнил Корзинкин.
- К Крижаничу? - еще более удивился Виктор Ильич.
- Да, и к Крижаничу, - сухо сказал я.
- Но ведь Крижанич... - Виктор Ильич подбирал слова. - Но ведь
Крижанич... во многих отношениях... фигура сомнительная...
И было очевидно, что я становлюсь для Виктора Ильича еще более
сомнительной фигурой, нежели опальный хорват Крижанич.
- Но он же наш, тобольский! - воскликнул Корзинкин.
- Какой же он тобольский? - возразил Виктор Ильич.
- Все-таки почти шестнадцать лет у нас... Считай, что почти четверть
жизни, - не мог удержаться энтузиаст Корзинкин, но уже утихомиривал себя.
- Да мне бы просто побывать у вас, посидеть, юность студенческую
вспомнить, - сказал я. - И вовсе не из-за Крижанича... На бумаги Ремезова
взглянуть, Ивана Никитина, к основанию городов сибирских интерес есть, в
особенности в связи с нашей трассой...
Я говорил искательно, мне стало противно.
- Что же... Заходите, заходите... - вяло сказал Виктор Ильич, -
примем уважительно, раз вы историк и имеете интерес... Заходите.
А Степан Леонидович Корзинкин, загорелый, с чуть седоватыми кудрями
художника-передвижника, опять оживился:
- Василий Николаевич, а не продолжить ли нам беседу у меня в доме?
- Спасибо, Степан Леонидович, - ответствовал я. - Но мне уже надо в
Турпас.
- Жаль! Очень жаль! Вот мой адрес, это внизу, недалеко от театра. И
вот телефон театра, - Степан Леонидович вручил мне листочек, вырванный из
блокнота. - Завезут вас еще в Тобольск, не забудьте про старика.
И Виктор Ильич Сушников произнес или скорее пробормотал какие-то
подобающие вежливости расставании слова, суть которых я воспринял легко,
но и степень недоверия ко мне человека с зонтиком ощутил: "Да тако хлыща и
на порог в архив допускать нельзя".
"Ну уж нет, - пообещал я себе. - Через порог Гостиного двора я
перешагну! И не на полчаса!"
В октябре мы ставили в Турпасе восьмиквартирный дом для семейных. Я
уже был не только плотником-инструктором, но и в случае нужды заменял
бригадира. В ту пору в моду вошли комплексные строительные бригады. В них,
скажем, плотники обязаны были овладеть умениями столяров, каменщиков,
штукатуров, отделочников т. д. Это оговаривалось условиями всяческих
соцсоревнований и учитывалось при распределении переходных знамен,
вымпелов, грамот и денежных удовольствий. И мнится, мы столярничали на
втором этаже, к нам поднялся Паша Макушин, первый мой наставник в Турпасе
ныне замначальника участка, поехидничал, ценные указания обнародовал, а
потом объявил:
- А тебя, Николаич, человек из Москвы разыскивает, корреспондент
вроде бы... И с ним начальство...
- Найдет, коли разыскивает, - сказал я, не останавливая руку с
рубанком. Но тут же поднял голову:
- Мужчина или женщина?
- А ты женщину, что ли, ожидаешь? - рассмеялся Макушин.
- Нет, - я смутился. - Женщину я как раз не ожидаю... Просто
корреспондентом может быть и женщина, мужчина...
- Этот - мужик, - успокоил меня Макушин.
Мужиком, естественно, оказался Марьин. Хотя на мужика, худенький,
глазастый, остроносый, разве только с тяжелым подбородком, тогда он не был
похож. С ним приехали Юрий Аверьянович Горяинов и Дима Константинов, те
сразу отправились по объектам.
Сидели мы с Сергеем в одной из гостевых комнат общежития. Уважены мы
были (столичный визитер первым делом) угощениями и закусками. Словам они,
понятно, не мешали. Ради меня Марьин остановился в Турпасе часов на семь,
а так заботы ждали его в Нефтеюганске, Самотлоре и в Мегионе. Человек он
не менее, нежели я, сдержанный в проявлениях чувств, и все же мы находили
выражения приязни друг к другу.
- Чувства чувствами, - сказал Марьин, - а ждем-то мы новостей. Я про
тебя, будто бы схоронившегося в месте тихоньком, кое-что знаю, а кое о чем
и догадываюсь. Тебе же иные вести будут и в новинку. Самое смешное, что
движется дело с квартирой, не знаю, о чем писали тебе старики...
- О квартире ничего не писали, - сказал я.
- Впрочем, ничего смешного в протекании дела нет, - поправил себя
Марьин, - так оно и должно было происходить, если бы соблюдались правила и
законы, однако не соблюдаются... Но тут линейный корабль нашей
государственной газеты наехал на дредноут райисполкома, и всех засвистали
наверх, заскрипели перья, застучали машинки, и, глядишь, через год
уважаемый Николай Захарович Куделин получит ключи от квартиры, и не в
рухляди, а в новом доме...
- Через год... - протянул я как будто бы разочарованно.
- Ты меня веселишь, Куделин, - удивился Марьин. - Что у нас делается
в момент? Случай с Ахметьевым особенный. Он - и не с нами, а - в
надпространстве. А тут главное - возникла неизбежность выдачи ключей
ветерану Куделину.
Удальцом или заядлым артельщиком проявил себя Башкатов. Его,
бедолагу, как и прочих журналистов, окончательно не допустили в покорители
космоса, он осердился. Осердился и на нашу главную редакцию, не
отважившуюся выйти с его делом на Брежнева и добыть газете выгоду и славу.
Затея с квартирой для Башкатова - нескрываемый способ досадить Главным, в
частности и К. В.
- Башкатов, конечно, передавал тебе привет, - сказал Марьин. - И
просил напомнить - в резкой форме! - о каких-то двух солонках и какой-то
картонке, якобы ему принадлежащих. Они ему крайне необходимы.
- Перебьется! - сказал я. - Без меня их в Москве никто не отыщет.
Будешь передавать привет от меня этому самому Башкатову, поинтересуйся, не
объявилась ли моя солонка ©57. Она пропала перед моим отъездом. Не вернул
ли ее какой-нибудь шутник?
- Поинтересуюсь, - кивнул Марьин. - Но что-то я не слышал о ее
чудесном явлении.
- Мне без нее отчего-то скучно, - признался я. - И тревожно... Кому
она понадобилась? И зачем?
- Ты такую Анкудину, - помолчав, спросил Марьин, - вроде бы знал?
- Знал... То есть и теперь знаю.
- Ее арестовали...
- Во второй раз?
- Во второй раз...
- А Миханчишина? - вырвалось у меня.
- Что Миханчишина? - удивился Марьин. - При чем тут Миханчишин?
- В прошлый-то раз... - пробормотал я.
- Нет, Анкудину якобы забрали еще с двумя якобы
распространительницами чего-то, нам неизвестного... Но при чем здесь
Миханчишин?
В интонации Марьина ощущалось чуть ли не требование дать разъяснение
моего внезапного интереса к личности Миханчишина Я сгоряча готов был
просветить Марьина, при чем здесь возможен Миханчишин. Но вспомнил о том,
как однажды уже погорячился.
- Нет... Конечно, ни при чем, - заспешил я. - Это я так... сам не
знаю почему...
- Если у тебя на уме Миханчишин, - сказал Марьин, - то могу кое-что
сообщить о нем... Много ездит, много печатается. Поощрили поездкой в
Грецию на молодежный форум. Тоже остались довольны. Стало быть, теперь
выездной. В продолжение поощрений собрались его послать на два года
собкором в Румынию. И тут выяснилось, что наш пострел не во всем успел.
Очки-то он прикупил нормальные, а вот женой не разжился... И пришлось
неустроенному хлопцу, воителю с куркулями и всеми, кто надевает носки без
дыр, по срочности отъездного дела просить руки...
Марьин разулыбался, но вспомнил, с кем беседует, и поскучнел.
- Говори, говори, - сказал я, - меня ты вряд ли опечалишь...
- Все это на уровне сплетни, - поморщился Марьин. - Я-то с
Миханчишиным ближе не стал... Предложение он делал Юлии Ивановне
Цыганковой. Отказ получил в чрезвычайно вежливой, сострадательной,
добавлю, форме.
"Валерия Борисовна слезки небось вытирала со щек юноши с порушенной
любовью, - пришло мне в голову, - слова утешения рекла..."
- Но именно из-за срочности дела, посчитаем государственного, тут же
сыскалась иная подруга жизни, эта, кажется, дочь секретаря ВЦСПС...
- Да, Денис Павлович Миханчишин в Москву не шнурки ботиночные
добывать прибыл, - сказал я. - Но хватит с нем. Ахметьев как?
- На Ахметьева я и собираюсь перейти, - выразил недовольство мной
Марьин. - Потому как Ахметьев тоже, если верить молве, сделал предложение
Юлии Ивановне Цыганковой. В этом случае - пока думают.
Все кончится будильником, предположил я. И мне стало жалко Глеба
Аскольдовича. Но раз в осуществлении своих чувств (а из нескольких
разновременных реплик Ахметьева я понял, что он Юлией Ивановной увлечен,
серьезный человек, стало быть, всерьез) Глеб Аскольдович, соблюдая
приличия, приблизился к семейству Ивана Григорьевича Корабельникова, можно
было вывести, что его духовно-творческое пребывание среди аристократов
духа и мудрецов дивана происходит наилучшим образом. И нечего о его делах
справляться.
Марьин нечто уловил в моем молчании и более о Юлии Ивановне не
упоминал.
Из перечислений им всяческих редакционных событий, казусов, будничных
случаев, мне не безразличных, выходило, что за семь месяцев моего
отсутствия ничего ошеломительного не произошло. Все привычное. Кого-то
приютили в штате из дипломников журфака, кого-то из серых перьев,
напротив, попросили уйти, у Топилиных родился второй сын, Нинуля
по-прежнему хворает, но на службу ходит, Капустин в трауре, команда наша
заняла седьмое место, маэстро Бодолин брюзжит, но по ночам пишет нетленку,
К. В. во французском посольстве разрешили приобрести списанный "шевроле",
он с месяц попижонил, но вынужден был продать игрушку, нет запчастей. И т.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг