Но из Москвы исходила еще одна опасность. И никакие приказы и
установления не могли заставить меня забыть о ней. Как и о ее источнике.
Впрочем, слово "опасность" вряд ли было теперь уместно. Я это понимал...
Марьин, естественно, узнал мой адрес и наверняка раскусил уловку
отъехавшего гражданина Куделина оказаться в месте тихоньком. Старикам я
смог отсылать по семьдесят пять рублей в месяц. До востребования. До
востребования им и писал. Тратил деньги лишь на пропитание (а позже - и на
поездки в Тобольск) и позволил себе выписать два журнала: "Науку и жизнь"
и "Вопросы истории". Вписав на турпасской почте в бланк название журнала,
я сам себе удивился: с чего бы это "Вопросы истории", отчего бы не
оставаться читателем "Вокруг света" и "Юности"? Однако рука будто сама
вывела эти "Вопросы истории". И журнал-то был скучный. Две трети его
составляли набитые цитатами из классиков Эм-Эл исследования тех или иных
периодов партии Победителей... И все же встречались там публикации
интересных мне авторов - В. Янина, Р. Скрынникова, А. Ронинсона, В.
Буганова, А. Зимина, А. Кучкина, А. Клебанова, С. Шмидта. И других. Но уж
совсем возрадовался я (это уже через год), обнаружив в свежем номере
журнала заметки К. Алферова и В. Городничего. Приятели мои защитили
кандидатские и намеревались стать докторами.
В турпасских подразделениях нашего строительно-монтажного поезда и
мехколонны работали и семейные, тридцати - и сорокалетние, но больше всего
было молокососов, ребят моложе меня. Они и на лыжах бегали, и мяч по
выходным гоняли по снегу. За столовой, я уже упоминал, имелось поле с
воротами, угадывались и площадки для баскетбола и волейбола. Стадион. В
сенях общежития лежали двухпудовик и штанга с легкими блинами. И, увидев
поутру, как я стал подкидывать гирю, уже известный мне шустрый активист
Толя Соколенок (из-под Витебска) поинтересовался, что я умею. Летом от
Тюмени и до Нижневартовска устраивались чуть ли не Олимпиады.
- Бегал раньше, - сказал я. - Спринт. Средние. Но это в далекой
юности... В футбол играл. Вот травка зазеленеет, посмотрите, буду ли я вам
чем полезен...
Травка зеленеть не спешила. Но в середине мая распушились,
расклеились березы, залиловел багульник на холмах и увалах, заспешила вода
в речке Турпас, и в ней заторопыжили катера и баржи, приветливой оказалась
прииртышская земля. Повесили сетки на воротах и между столбами
волейбольной площадки. Выяснилось (для меня), что шефы нашего СМП из
Марийской республики подарили ребятам неплохую форму и кое-какой
инвентарь. Я решил без приглашений на поле не выскакивать и вообще
поначалу поглядеть, какие у нас в Турпасе спортсмены. Парни были помельче
меня, но все крепыши, резкие и азартные. Однако сюда они приехали из
деревень, в частности и из марийских, и технику имели не то чтобы
дворовую, а - нулевую, про таких в Москве говорят: "Им играть в валенках.
Или босиком". Я понял: коли позовут в команду, чтобы не прослыть
московским пижоном, надо будет прикинуться "колуном", неспешным и
неуклюжим. И уж только потом, если игра пойдет всерьез, проявить себя как
следует.
В поселке я уже имел прозвище Москвич. Ребята в бригаде называли меня
Василием, а люди плохо пока знакомые здоровались: "Привет, Москвич!"
Должен заметить, что в ту пору к москвичам в Сибири относились чрезвычайно
почтительно, будто к людям особой государственной породы, чуть ли не
сверхчеловекам. Хотя строители, прибывшие на трассу с путевками из Москвы,
в чем мне позже пришлось убедиться, оказывались отнюдь не лучшими
работниками, а многие, утомившись и заскучав без баловства, сбегали от Оби
и Иртыша к столичной речке. А Москву тогда любили и вовсе не считали ее
жителей паразитами, обирающими страну... И после того как я в двух играх
повозился с мячом дурак дураком, да и передвигался по полю почти пешком,
Толя Соколенок чуть ли не всерьез расстроился: "Ничего себе москвич!" Но
однажды в воскресенье к нам приехала команда из Салыма, горемовцы (ГОРЕМ -
Головной ремонтно-восстановительный поезд, с времен войны, что ли?). В
состав брать меня не было повода, я сидел на трибуне (из двух рядов сбитых
скамеек), поглядывал на игру. Салымские оказались настырными, грубыми,
играли в кость. Трое из наших захромали. А счет к перерыву был 2:0,
горемовский. "Ну что, Василий? - подскочил ко мне Соколенок. - Может,
побегаешь? Так, чтобы хоть отвлечь кого-нибудь из них. А то ведь они
всыпят еще гола четыре. Срам ведь выйдет..." Я зашнуровал свои размятые
кеды, встал на место правого защитника, но полагал все же, что
выкладываться не стану, а тихонько отбуду на поле сорок пять минут. Вскоре
получил раза три по ногам от салымского правого края, и далее все пошло,
как в банальных спортивных кинофильмах послевоенных лет. Я разозлился, сам
лосем дважды протащил мяч от своих ворот к чужим (два голевых удара "с
треском"), мог бы и еще забить, но, успокоившись, сделал два верных
момента, выкладывая мяч чуть ли не перед пустыми воротами на ногу своему
инсайду. Значит, силенки остались, да и умение за зиму не пропало. Но
публику-то я и впрямь удивил. И сейчас же должны были пойти совершенно
ненужные мне вопросы. Они и пошли. "Да ты в мастерах, что ли, играл?" - "В
каких мастерах! - махнул я рукой. И ляпнул несомненнейшую глупость:
- Так, в юношах ходил в школу "Динамо"..." Что я сморозил? В какое
"Динамо"? В юношеские секции стадиона "Буревестник" я ходил. Бегал, играл
на "Буре" в футбол, зимой надевал там "норвеги" и "гаги". "Буревестник"
сто лет, наверное, украшал Москву в Самарском переулке в десяти минутах
хода от моего дома. Теперь нет ни "Буревестника", ни Самарского переулка.
С чего в голову мне пришло "Динамо"? Позже я решил, что своими школьными
годами и динамовской секцией я просто попытался увернуться от лишних
интересов. Про мой университетский диплом в Турпасе не знали (трудовая
книжка В. Н. Куделина осела в Тюмени), общество "Буревестник" было
студенческим, и потребовались бы объяснения, почему я занимался спортом на
"Буре", вот тогда и выпрыгнуло это "Динамо". А я болел-то не за "Динамо",
а за "Торпедо", но, видимо, в ту пору мне совершенно никого не хотелось
допускать в свое московское прошлое. И вот после игры с салымскими
прозвище Москвич от меня отпало, а приклеилось новое - Динамо: "Привет,
Динамо!", "Динамо, ты не на танцы?" Понятно, что и по трассе, хотя бы от
Салыма и до Оби, пошли дурацкие слухи о том, что в Турпасе, в СМП, завелся
какой-то динамовец, чуть ли не игравший некогда за мастеров. Естественно,
я клял себя за футбольные подвиги, но изменить ничего уже не мог. Скоро
явился по мою душу (или - по мои ноги) спортивный инструктор из Тобольска
и сообщил, что меня будут пробовать в сборную участка. Я взъерепенился,
заявил, что приехал в Сибирь строить дорогу и прочее, что с салымскими у
меня вышло случайно, здешним советами я постараюсь помочь, а насчет всяких
сборных - извините! "Посмотрим, посмотрим, - заявил инструктор. - Есть и
комсомольская дисциплина!"
Позже, в июле, августе и сентябре, мне все же пришлось выезжать на
местные спартакиады. Интерес к моим спортивным возможностям проявил Вадим
Константинов, если помните, начальник комсомольского штаба стройки.
А его дурачить и тем самым вызывать у него новые подозрения я не
хотел. А потому несколько раз бегал спринт и средние, играл в волейбол и
футбол в Тобольске, Тюмени и Сургуте.
В Тобольск я теперь рвался.
Прораб и мастера мои не то чтобы на меня дулись (матерились в
мыслях), но все же они явно держали меня за работника особенного. Коли он
у начальства на заметке как спортсмен, то что с него спрашивать? Однако
все я исполнял с толком и старанием и - мастеровые люди скоро признали -
умело, на четверку с плюсом, а то и на пятерку. Да и на стадионе, все
видели, я не халтурил. А потому к моим отлучкам (они и не были долгими -
сутки, двое, ну три дня) относились без ворчаний и даже поощряли
наставлением: "Нас там не подведи!" В том времени по душе мне было
отношение моих сверстников к спорту. Нынче в почете и корысти олимпийские
и денежные дисциплины (для исключительных), все же остальные наши граждане
помоложе - качок на качке, нога свистит над виском врага. Опять же мода,
средство для престижа и профессиональных удач, непременное добавление к
мобильному телефону и тонированным стеклам иномарки. Ворчу, ворчу, пожилой
человек, вот и ворчу... Ко всему прочему в ворчании моем сказывается
давнее отношение, свысока и даже с чувством жалости любителей открытых
пространств - бегунов, футболеров, всадников - к силовикам, борцам и
штангистам, легких атлетов - к тяжелым, к натужникам, или в обиходе у нас
к п... (не могу на бумаге воспроизвести это слово, неизящно), ну скажем, к
ветрогонам либо к ветродуям, или, выражаясь стилем кроссвордовых загадок,
к отравителям воздуха в зале. Но опять же ворчу, ворчу. Стало быть,
досадую. Или даже завидую. Но качкам - качково. А их нанимателям -
тренажерные залы и фитнес-центры. И прекращаю ныть... В пору же моей
турпасской жизни мне было приятно расположение молодых людей к трате своих
энергий (работа - сама собой) на беговых дорожках, на игровых площадках,
стадионы были живые, шумные, цветные. Простодушные чувства, но что было,
то было. Профсоюзами проводились всевозможные соревнования и турниры
"низовых производственных коллективов", где борьба шла именно не "за
корову", а удовольствия ради. Ну и за какую-нибудь салатницу с гравировкой
по серебру.
Вот и я был взят под присмотр профсоюзных и комсомольских,
естественно, старальцев и включен в сетку не только тюменского, но и
западносибирского календаря - бег, футбол, волейбол, зимой - лыжи. Однако
я выговорил право на некую независимость. И мог, сославшись хотя бы на
нужды бригады, поездки выбирать.
От Тобольска я ни разу не отказывался.
Уже в первый свой футбольный приезд в Тобольск (бежал еще и эстафету,
сто и двести метров) я получил указание судьбы. Городской Тобольский
стадион главной своей трибуной (в шесть рядов) совмещался с белеными
стенами Гостиного кремлевского двора. В оконных проемах второго этажа
Гостиного двора, заложенных кирпичом, крепились раскрашенные эмблемы
спортивных обществ, в их числе и нашего ведомственного "Локомотива". А под
эмблемами бежали желтые слова на синей ленте: "Счастливых стартов в учебе,
труде и спорте во имя нашей великой Родины!"
Под сводами же тобольского Гостиного двора лежали бумаги Сибирского
архива.
Сколько раз приходилось мне потом вспоминать слова желто-синего
приветствия: "Счастливых стартов в учебе, труде и спорте!" Когда с
усмешкой. Когда с горечью.
Соседство стадиона с Гостиным двором не было для меня открытием. Во
время шефского праздничного посещения Тобольска я, естественно, не мог не
заметить трибуны и футбольные ворота. Показал их Марьину. Большинству
здравомыслящих людей присутствие стадиона на Соборной площади в Москве или
рядом, на Ивановской, показалось бы неуместным или даже кощунственным. А
тобольская София, как Успенский собор для России, была духовным столпом и
покровом для всей Сибири, от Урала и до Аляски. Мы тогда с Марьиным
повздыхали, попечалились, а эпизод со стадионом в статью включить забыли.
Да и не нашлось бы у районного городка денег вывести стадион в какое-либо
иное место. Вот и занимал он бывшую торговую площадь бывшей сибирской
столицы, примыкая южной своей трибуной к Гостиному двору, западным боком
находясь на расстоянии метров тридцати урезанной им же Красной площади от
огромного сооружения средневекового оборонного вида, глухо называемого
горожанами Тобольским тюремным замком (но о нем старались помалкивать).
В первый свой приезд в Тобольск я как следует и не рассмотрел
Гостиный двор. Потом было время почитать о нем. Положение Тобольска
притягивало к нему купцов из государств дальних и странных. Караваны с
товарами приходили сюда из Китая, Индии, Персии, бухарцы же обустроили в
городе торговую слободу. А потому и возник здесь меновый или Гостиный
двор, второй (местное непоколебимое убеждение) по размаху и коммерческой
энергии после Гостиного двора московского. В мучимом пожарами Тобольске
при замене деревянных строений на каменные одним из первых по чертежу
Ремезова и встал в Кремле наш Гостиный двор. Нынче он был не только
искажен, но и изуродован переделками. Однако своеобычность его
угадывалась. Строили его как русскую крепость - башни, почти боевые, с
шатровыми кровлями и машикулями. И как восточный караван-сарай - торг во
внутреннем дворе, аркады галерей (внизу - лавки и кладовые, над ними -
купеческие номера, попросту - кельи). Европа и Азия. Опека двуглавой
птицы, взирающей на запад и на восток... Увы, шатры башен были утрачены,
арки двух ярусов заложены, в номерах и палатках пробиты прямые анфилад:
устраивали присутственные места, а потом и архивные службы.
Все эти мизерно существенные для многих подробности я привожу здесь
исключительно по причине приязненной слабости к тобольскому Гостиному
двору. Отчего она возникла, прояснится позже.
А в тот день, когда я прочитал пожелание "счастливого старта", я
вышел на поле в команде сэмпээшников против мостовщиков. В старом фильме
на манер "Вратаря" "Рельсы" бились бы с "Мостами". Макушкой трудов
строительно-монтажного поезда считалась укладка рельсов, мостовщики же,
понятно, седлали Иртыш, Обь, а уж потом какие-нибудь Уренгой и Надымы.
Болельщиков на трибунах и у кромок поля собрались сотни, я давно не
играл при столь оживленном внимании публики. С первых же минут раздались
возгласы: "Дуля! Дуля!", призывающие, по моим понятиям, сейчас же всадить
"дулю", то есть гол. Потом сообразил, что призывы эти звучат лишь при
атаках "Мостов", а от нас "дули" никто не требует и, возможно, не ожидает.
Это меня раззадорило. В перерыве мне разъяснили, что обид на зрителей
держать не надо, они справедливы, а возгласы их обязаны взбодрить
всетюменского любимца, центрфорварда "Мостов", имеющего фамилию именно
Дуля. Я уже имел возможность понять, что это за "девятка" играет против
нас. И в командах мастеров таких таранных центровых, да еще и с умным
ударом, видеть приходилось редко. Но не трудно было сообразить, в чем
слабости Дули по имени Федор. Я принялся давать советы ребятам, опекавшим
его, мол, играйте на опережение, не давайте мячу долетать до "девятки", он
засохнет, сам же мяч добывать не станет. Но кто я был таков, чтобы лезть с
советами к ветеранам сборной "Рельсов"? Выскочка по чьей-то прихоти, да
еще и с сомнительной легендой какой-то турпасской провинции. Но к
прощальному свистку на меня уже не косились. Я волок игру и забил два
мяча, один, правда, добил с пяти метров, второй же влепил из-за штрафной
площади под планку. А любимец сибирских народов Дуля всадил нам три гола.
При ничейном раскладе, три на три, мы тогда и разошлись.
Позже мы играли в связке с Федей Дулей в сборной трассы. И много
забивали. Дуля статью и осанкой напоминал мне Анатолия Бышовца (правда,
был повыше его), а ноги имел чугунные, словно от баварца Герда Мюллера.
Мои удары выходили неплохими, но в сравнение с Дулиными не шли (бить Дуля
умел самыми разными способами, но особенно любил - в прыжке-полете через
себя, тут уж срывал аплодисменты). Я мог смести двух защитников, коли они
мешали моему ходу. Дуля же, если при нем был мяч, укладывал на траву и
четверых. Но его следовало обеспечивать мячом, что и приходилось делать
мне. Однако на футбольном поле моя натура не могла находиться в послушании
или услужении кому-либо, и Дуля это понял. Отплатить же мне своими
услугами он не был способен, не дано, единственно уводил за собой
защитников. А я, создав ему момент, забивал и сам, но уже лишь
собственными стараниями. Но и при всех слабостях своих Дуля, по моему
убеждению, не ослабевшему и теперь, мог играть в лучших командах страны.
Пожалуй, и в сборной. Мощью своей, прямым танковым ходом к воротам он
вызывал у меня мысли об Александре Пономареве (я, правда, видел поздние
игры форварда-легенды). А в раздевалке Дуля представлялся мне добродушным
и ленивым хохлом, печально жующим травинки, чрезвычайно скрытным (видно,
из-за каких-то житейских обстоятельств) и, скорее всего, жадным. На мое
удивление, от чего он при своих способностях не желает быть в большом
футболе, а ишачит сварщиком, Дуля вяло махнул рукой: "А на кой ляд мне эти
тренеры и мастера!" Лишь когда Дуля ощутил, что от меня не следует ожидать
подвохов, он рассказал мне о "перекосяках" жизни. Нередко приезжали в
Тюмень и Сургут знаменитости, ветераны московских клубов ("за нефтяными
рублями"), играли с нами, о Дуле отзывались восторженно. (Меня тоже,
похвастаюсь, похваливали, но из вежливости - забивал им, вовсе не так, как
Дулю.) Купцы-селекционеры из команд второго дивизиона - Тюмени, Кемерова,
Новосибирска, Омска, Красноярска - зазывали ребят поспособнее к себе в
составы. А Дулю - улещивали обещанием златых гор, автомобилей и квартир. И
вроде бы он не выдержал. Печальное известие пролетело по трассе: Федя
Дуля, мол, уехал в красноярский "Локомотив", клуб по тем временам с
репутацией. Но потом выяснилось, что Дуля пропал. Пропал и исчез. Искали
его красноярцы, искала милиция. Потом ребята из мостопоезда признались. Им
Дуля объявил, что уезжает туда, где его не достанут. И разошелся секрет
Дули, мне им открытый.
В свои двадцать девять лет (мужик по сравнению со мной, мужиком он и
выглядел) Федор Платонович Дуля трижды побывал главой семейства. И все
невкусно. И дети ему противны, а матери их - тем более. За мастеров Дуля,
естественно, уже играл, сначала у себя в Донецке, потом, мобилизованный,
за один из СКА. И повсюду его достигали алиментные гарпуны. А на кой ляд
ему платить деньги отпавшим от него малолеткам и их стервозно-ненасытным
маманям - одной официантке и двум торговкам. Здесь все шло хорошо,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг