- С путевкой, - кивнул я.
- Вот и хорошо, - сказал Горяинов, будто бы комсомольской путевкой я
его обрадовал или развеял какие-то его сомнения.
- Я еще и письмецо от Марьина привез, - вспомнил я.
- Давай, давай! Прочтем.
Жил Горяинов в километре от управления в пятиэтажном панельном доме,
относительно свежем.
- Шапка у тебя хорошая, - заметил Горяинов по дороге. - А пальтецо-то
никудышное, московское. Это сегодня у нас теплынь, аж снег не скрипит. Ну,
мы тебе тулуп овчинный выпишем, потом оплатишь сорок три рубля. И валенки
не помешают. Подшитые, в три слоя. Тоже дадут на складе. Эти без денег.
Как спецодежду.
Встретила нас жена Горяинова Ольга с сыном Иваном на руках. За столом
она посидела с нами недолго, ушла укладывать сынишку. Подана была дичь -
жареные, с корочкой, рябчики и тушеный заяц. К зайцу и картошке полагалась
клюква. И конечно, были выставлены закуской запомнившиеся мне по Тобольску
соленые голубые грузди со сметаной. Естественно, все это было основанием
для дружеского принятия жидкостей.
- Рябчики и заяц - моя добыча, - пояснил Горяинов. - У нас тут в моде
охота и рыбалка. Еще с Абакан-Тайшета. И участки на сады-огороды стали
брать, но без охоты и рыбалки жизнь неполная... Ты не охотник?
- Нет, - сказал я, осознавая свою ущербность. - И не рыболов.
- Вовлечешься, - обнадежил меня Горяинов. - Здесь вовлечешься.
От зайца я брал куски маленькие, с детства не мог есть кроликов,
натура не принимала братцев, начитался сказок дядюшки Римуса, а вот
рябчики Горяинова, да еще и с клюквой, были чрезвычайно хороши.
- Водкой-то не брезгуй, - призывал меня хозяин. - Она на кедровых
орешках. Я ведь помню, как вы в Тобольске с Коржиковым и Успенским в
застольях держались молодцами.
- Это мы тогда пыль в глаза пускали, - сказал я. - Хотели показать,
что не слабее сибиряков. А так-то я не ахти какой умелец. Просто здоровье
позволяет...
- Да ты не оправдывайся! - рассмеялся Горяинов. - Ничего дурного в
этом нет! А как там Коржиков, морской волк? А как там радионяня наша,
Эдуард Николаевич Успенский?
Ни с Коржиковым, ни с Успенским после Тобольска я не встречался, но
чтобы не удивить хозяина своим незнанием, я выговорил Горяинову якобы
достоверные последние сведения о них. Разговор сразу же пошел о Москве.
Горяинов кончил МИИТ, был распределен на Абакан-Тайшет, начинал прорабом
на станциях Курагино и Кошурниково, в Саянах и дослужился до должности
начальника строительно-монтажного поезда, СМП, теперь же он (зам. главного
инженера управления) лицо на трассе значительное. Прорабом в Саянах он и
познакомился с Серегой Марьиным.
- Ты хоть знаешь, где МИИТ-то? - спросил Горяинов, наполняя рюмки. -
Стоит МИИТ-то?
- Стоит! - и я был уже разгоряченный. - А то не знаю, где МИИТ!
Каждый день мимо него на работу ездил. Ты Трифоновскую знаешь?
- Еще бы! - обрадовался Горяинов. - Общежитие театральных вузов.
Будущие звезды! Жена не слышит... Мы туда отчаянные ходоки были!
- А Солодовников переулок?
- И там бывал...
- А я там исключительно жил!
- И в банях Рижских парились!
Мы чуть не прослезились. Мы ощутили себя если не родственниками, то
уж земляками - точно. Я сейчас же вспомнил, что несколько моих
одноклассников оканчивали МИИТ. И вообще из нашей школы многие поступали в
МИИТ, правда чаще - на мосты и туннели, чтобы остаться в метро и в Москве,
но некоторые учились и на горяиновском строительном факультете.
Обнаружились и общие знакомые. Среди прочих - кавээнщики.
- И Сашка Масляков был у нас заводилой! Ты знаешь Сашку Маслякова?
- Я не знаю Сашку Маслякова, - резко заявил я.
- Ну как же ты не знаешь Сашку Маслякова! - то ли обиделся, то ли
рассердился на меня Горяинов. - Если ты кавээнщик...
- Да я в кавээнах был по случаю, - начал оправдываться я. - Я все
больше по спорту...
Все же мы выпили и за МИИТ, и за МГУ, и за Серегу Марьина, и за
других общих знакомых, и за КВН, и за Сашку Маслякова. И тогда Горяинов
спросил:
- Вот что, друг Василий, ты меня просвети. Да, у меня есть письма
Сереги Марьина... У тебя там какие-то проблемы, коих не следует
касаться... Но все же ты меня просвети... Чего это вдруг ты...
- Приперся к вам сюда? - подсказал я Горяинову.
- Ну... примерно так... - кивнул Горяинов.
- Юра, - сказал я, - по образованию я историк. В науке у меня ничего
не вышло. Учитель из меня никакой. И журналист, похоже, не получается...
Как ни странно, я ожидал услышать возражения хозяина: "ну как же, вон
вы с Марьиным статью о Тобольске отгрохали!", но не услышал. Как
выяснилось позже, Горяинов и многие его коллеги статью не читали, она не
касалась их интересов, Тобольск был лишь станцией с вокзалом на их трассе.
- Годы я сидел в Бюро Проверки, - продолжил я. - Тебе этого не
понять. Словечки да циферки сверял. Надоело. Коли ты историк, сказал я
себе, то и займись-ка этой историей, как множество твоих сверстников в
Саянах или на пути к Ямалу, а не поглядывай на них с седьмого этажа здания
возле Савеловского вокзала.
Последние пафосные слова были мне противны. И произносил их не просто
резонер, а демагог и обманщик. Но что я мог еще сказать Горяинову? Мой
собеседник молчал. И долго молчал. В глазах его читалось: не хочешь со
мной откровенничать, ну и не откровенничай. И вдруг мне пришло в голову: а
не принимает ли меня Горяинов за какого-нибудь ревизора с полномочиями? Из
ЦК или из непременного тогда "Комсомольского прожектора"? Или за
соглядатая, засланного выяснить истинное положение обстоятельств на
стройке? Я же еще - и из "Бюро Проверки", сам сейчас признался...
- Ну ладно, - сказал наконец Горяинов. - Твое дело. Марьин обратился
ко мне с просьбой, я его просьбу уважу... теперь вот что. Я понял, что
никакой строительной специальности у тебя нет.
- Нет, - вздохнул я.
- На что же ты рассчитывал?
- Думал, курсы здесь пройду какие-нибудь скорые... Я к ремеслам
способный... В крайнем случае грузчиком могу или подсобным рабочим...
- Ну а с чего ты можешь начать-то?
- Плотничать умею. В стройотрядах плотничал. Каменщиком могу...
Однажды даже печь выкладывал... И топила... Нормально топила...
- Вот в плотники тебя и определим. Тем более что в путевке ты и
записан плотником. Дома в поселках при станциях, опалубки труб под
насыпями и прочее. А вот где тебя устроить? В Тобольске при вокзале? Или
за Обью, за Сургутом, к Самотлору поближе?
Тобольск и приближение к Самотлору и были указаны мне Марьиным.
- А нельзя ли меня для начала, - сказал я, - определить в
какое-нибудь тихонькое место? Чтоб оно не гремело на всю страну?
Слова мои явно удивили Горяинова.
- Себя надо проверить. Чтобы не опозориться, - принялся разъяснять я.
- Если дело у меня пойдет, хотя бы плотницкое, тогда можно и на
Самотлор... И еще... Опять же для начала. Мне нужно оборвать со всем
московским. Кроме моих стариков, конечно... Чтоб даже Марьин на первых
порах не знал, где я. И главное, чтоб об этом не знали мои приятели. И в
особенности - подруги.
В глазах Горяинова тотчас появился очевидный интерес.
- Да, да! - поспешил я подбросить в костер сухие поленца. - Во всей
этой моей истории существенными были именно лирические обстоятельства. Как
мне ни стыдно в этом признаться!..
- Да чего уж тут стыдиться-то! Василий, я тебя прекрасно понимаю!
Горяинов будто бы обрадовался моему признанию, холод, возникший в нем
после моих резонерств и пафоса, возможно, исчез, во всяком случае ссылка
на лирические обстоятельства вряд ли могла быть признана им враньем или
прикрытием истинных причин моего путешествия в Тюмень.
Мы выпили, и я продолжал лакомиться жестким, с горчинкой мясом
рябчика, искусно, надо признать, приготовленного. О чем я в порыве
удовольствия и сообщил Горяинову.
- Так. Куда же тебя определить? - раздумывал Горяинов. Он подошел к
карте, прикнопленной к обоям. - Где же у нас место-то тихонькое?..
Менделееве?.. Но рядом - Тобольск... Салым?.. Это уже близко к Сургуту...
Скучная местность... Или вот - Турпас? На полдороге между Тобольском и
Демьяновкой...
- А-а-а! Давай Турпас! - махнул я рукой.
- Турпас... Турпас... Деревенька невдалеке от Иртыша... Фронт работ
там у нас малый... Не станция, а скорее разъезд... Особого развития не
ожидается... Но там как раз плотники и нужны!.. Дома четырехквартирные
ставят, доделки всякие. У нас ведь отрапортуют, а потом двадцать лет будут
доделывать... Сам знаешь... Но столовая там замечательная. Ну, Турпас так
Турпас...
Похоже, Горяинова уже устраивало мое намерение поселиться в месте
тихоньком, откуда и разглядеть суть стройки было бы затруднительно.
Подозрения (или хотя бы недоумения) по поводу моего загадочного появления
в их краях у Горяинова несомненно оставались.
Утром Горяинов представил меня Вадиму Константинову, начальнику штаба
ударной комсомольской стройки. По дороге к управлению при свете дня я
углядел две живописные церкви, белые с зеленым (цвет - куполов), явно
семнадцатого века.
- Сибирское барокко! - воскликнул я.
- Что? - удивился Горяинов.
- Сибирское барокко! - подтвердил я. - С элементами барокко
украинского... В Тобольске этот стиль особенно проявлен... Но и эти
замечательные...
Похоже, мои восторги по поводу, как выяснил позже, Знаменского собора
и Сретенской церкви вызвали новые недоумения Горяинова... Вадим
Константинов был дылда, на полголовы выше меня, светлым лицом своим он
чрезвычайно соответствовал образу молодежного лидера, и можно было
предположить, что Вадим сделает хорошую карьеру. Разговор он вел со мной
любезно-добропочтительный, но словно бы и нервничал, и я подумал, что
подозрений и недоумений я вызываю у него куда более, нежели у Юрия
Аверьяновича Горяинова. И развеять их я никак не мог. Беседовали мы с ним
часа полтора. Из некоторых вопросов Константинова я вывел предположение,
что Вадим прикидывает, как бы использовать меня в своем ведомстве, в
организаторы ли какие произвести или еще в кого... Но видимо, было уже
обговорено - отправить меня именно в тихонькое место, вглядеться в меня,
распознать, в чем моя блажь либо хитрость, а уж потом посмотрят...
- Ну что ж, Василий, удач тебе в Турпасе! - благословение свое
Константинов подкрепил улыбкой и рукопожатием штангиста.
А я, утепленный на складе тулупом, рукавицами и валенками, рабочим
поездом отправился в Турпас.
***
Далее в моем повествовании время уплотняется. События же в нем пойдут
скачками. То есть упомянуты будут лишь те события, какие можно посчитать
продолжением уже рассказанной мной истории. То, что происходило собственно
со мной и оказалось важным для меня, то есть моим личным, постараюсь
передать покороче.
Итак, я прибыл в Турпас. Солнце встретило меня. Снежок скрипел.
Вблизи временного вокзальчика стояли щитовые дома. Деревья же виделись к
западу от станции, где-то за ними - и вовсе не рядом - был закован льдом
Иртыш. Местность казалась всхолмленной, лесной. Позже узнал: росли здесь,
кроме сосен и елей, березы, осины, пихты и кедры. Узнал также, что рядом,
среди русских поселений, были разбросаны и "юрты", деревушки сибирских
татар, тех самых, с предками которых и воевал Ермак Тимофеевич. Среди них
были и "бухарцы", то есть выходцы из южных туркестанских земель. Иртыш,
Иртыш приводил их сюда (Приводил? Дозволял доплывать!)... Годом позже мне
пришлось быть свидетелем очередного порыва радетелей процветания
сограждан. Ради удач в производстве мяса райкомом было велено создавать в
"юртах" свинофермы, что привело к конфузам и трагикомедиям. Впрочем, иные
"юрты" оказались партийно-послушными, исполнителей тошнило, но их шайтаны
давали приплод и привес... Койку с тумбочкой мне определили в общежитии
типа барак, в комнате на четверых. Удобства были, естественно, на улице,
что в морозные дни к удовольствиям не приводило. Но скоро я привык и к
соседям, и к особенностям турпасского бытия. В дядьки,
инструктором-плотником, мне назначили Павла Алексеевича Макушина, вятского
мужика тридцати двух годов. Материл он меня всего две недели, пока мои
руки и мозги вспоминали навыки, приобретенные от отца и в стройотряде.
Осенью я уже сам ходил плотником-инструктором. Но часто приходилось
заниматься делами, в которых не нужны были навыки, а требовалась лишь
мускулатура. То расчищать от снега площадку для фундамента семейного дома,
а расчистив - и долбить ломом землю. То разгружать составные щитовых
домов, прибывшие из Тобольска или Заводоуковска. И прочее, и прочее. В
России, при ее-то просторах, издавна, а в пору Транссибирской магистрали -
в особенности, строительство железных дорог признавалось символом
прогресса и оптимистического развития нации. Так было и в конце
шестидесятых (а потом прогремит БАМ). Среди ударных комсомольских строек
стальные трассы почитались самыми замечательными. Но в тридцатые, военные
и послевоенные годы железные дороги укладывали заключенные, а почти до
конца пятидесятых годов - оргнаборовцы, то есть вымолившие себе паспорт
хронически понурые и голодные колхозники. Ими и помыкали как быдлом - что
тратиться на технику! Но и теперь, когда машин и всяческих механизмов
имелось куда больше, чем в Саянах, на Абакан-Тайшете, ухарски-лихое
"Раззудись плечо, размахнись рука" было в ходу и в почете. Возможно,
где-то на горячих километрах, крупных станциях, на подъездах к буровым и
нефтепромыслам все и решалось механизмами. Здесь же, в месте тихоньком, с
доделками и достройками, "размахнись рука" была вполне уместной. "Эх,
дубинушка! Эх, ударная!"... А потому с первых же дней в Турпасе я оказался
не только не бесполезным, но, пожалуй, одним из самых полезных. Со многими
перезнакомился. И ни от кого пока не услышал вопросов о том, что за
судьбина или причуда приволокла меня в Турпас.
Первые недели я уставал, приходил, отужинав, в общежитие и падал на
койку. Были случаи - и не раздеваясь. Потом привык и даже стал ходить на
танцы. Летом подчинялись ритмам на дощатой площадке, сбитой возле
стадиона, зимой же танцы устраивались в столовой. Аттестация Юрием
Аверьяновичем Горяиновым здешней столовой оказалась справедливой, кормили
у нас вкусно. Фирменное блюдо - беляши, в праздники, говорили, угощали
пельменями. Ну, понятно, летом - свежая жареная рыба из Турпаса и Иртыша.
Деревенские турпасовцы завидовали нам. Тем более что еда в нашей харчевне
стоила копейки (буквально, плотный обед - тридцать семь копеек). По первым
наблюдениям я понял, что самый обильный прием пищи происходит здесь по
утрам. Парни, в особенности из мехколонны, на завтрак брали по два первых,
полных, естественно, или при одном первом - два вторых. Уминалось и не
урчало. Я смотрел на них с удивлением. Поначалу заказывал на завтрак
винегрет, чай или стакан сметаны. В случае крайнего обжорства - глазунью.
Но потом согласился со вкусами и потребностями бывалых людей Турпаса и
опускал себе на поднос (в восемь утра) тарелку с супом и две тарелки с
вермишелью и котлетами (ну, там еще закуски и десерты). Всего на двадцать
три копейки. Подавальщицы и поварихи относились ко мне вполне
доброжелательно. Я становился в Турпасе своим. А барышни на танцах без
капризов принимали мои приглашения. Днем я их видел в валенках и сапогах,
на танцы же они являлись в лаковых туфлях на шпильках.
Телевизионные новости я смотрел редко, и теперь Москва отдалилась от
меня именно на две с лишним тысячи километров. Мог бы успокоиться и
выкинуть из сознания Сергея Александровича Кочерова. Но никак не
успокаивался. К своему стыду и удивлению, то и дело ожидал подвоха или
нападения. Когда вблизи меня останавливался самосвал, я чуть ли не
вздрагивал. А не выскочит ли сейчас из кабины Торик Пшеницын с монтировкой
в руках? Или с автоматом. Или с ледорубом... В конце концов я отругал
себя: да что я будто Троцкий в Мексике? И Сергей Александрович в Иосифы
Виссарионовичи не годился, и тратить ценные для государства усилия на
столь мелкую тварь, вроде меня, вряд ли бы бухгалтерия на известной
площади с монументом взамен фонтана сочла целесообразным. И я приказал
себе более не вздрагивать и не ждать ледорубов. Что Москве было до
начинающего турпасского плотника? И я потихоньку прекратил вздрагивать и
ожидать дурного.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг