владетельную распорядительницу бала. Какими нарядами она удивит публику,
какими драгоценностями! Она заключила: "И гостям надо дать радость на всю
жизнь!"
Отношение мое к Валерии Борисовне не изменилось. Ну, сваха! Ну,
распорядительница! Ей нравится, и замечательно! И отчего же не блеснуть
бархатами и рубинами богатой светской даме! (А каковы будут мои старики?)
Но, распрощавшись (с родственными объятиями и поцелуями) с Валерией
Борисовной, я захотел принять что-нибудь успокоительное, скажем, две
кружки пива. Тут-то и явилось предсказанное Башкатовым: "А не удавиться ли
тебе, брат Аркадий?" Куда я попал! В какой круг меня, удостоенного,
вводят! Это и не свадьба будет, а прием в Кремле. Торжество в Георгиевском
зале Большого дворца. Может, меня, в пошитом черном костюме, заставят
шествовать и в полонезе из "Ивана Сусанина", Польский акт. Может,
пригласят какую-нибудь правительственную Зыкину, и зазвучит "Течет Волга"
или еще что-нибудь монотонно-псевдо-родное. Тогда уж и мне для приличия
надо будет звать от широких общественных масс соседа Чашкина. (А ведь,
пожалуй. Костя Алферов и Валя Городничий садиться за те столы не явятся.
Но впрочем, может, и явятся. Из исторического интереса.) За столами-то
разместятся сподвижники И. Г. Корабельникова, а по протоколу верховного
дружества - и некоторые из тех, кто НАД И. Г. Корабельниковым, то есть
личности совершенно исторические. А вдруг и приятельницы Валерии Борисовны
уговорят прийти на смотр своих туалетов и драгоценностей мужей? Они-то -
ведомо кто!.. Куда я попал! Куда я попал! А меня и еще куда-то направят и
поведут. Не допустят же, чтобы лишь на моих шишах основывался уровень
семейного довольствия юных представителей их круга. Нашего круга! Тем
более что женишок - благонамеренно-перспективный, с лучшим материалом
месяца (глупость какая!) и с резолюцией в картотеке "Мосфильма" -
"положит. персонаж". Уж точно, вцепятся, направят и определят, поводком
одарят и дадут ход. А не удавиться ли тебе, брат Аркадий?.. Бог ты мой,
еще ведь и кольца золотые заставят надевать! (Кстати, кампанию по
возобновлению колец десять лет назад произвела именно наша газета -
посетило меня уже холодное соображение. Да ведь и Юльке была противна
затея с кольцами - "Это что-то из жизни пернатых или из забот
орнитологов", - говорила она.) Батюшки-светы, принялся я тут же
урезонивать себя. Про Юлию ты как бы и забыл. А свадьба-то намечалась у
меня не с Иваном Григорьевичем Корабельниковым, не с государственными
мужами и женами, не с системой распределения чинов и благ, а с Юлькой.
Любимой и единственной. Я уже красовался (и перед самим собой, перед
самим-то собой - в первую очередь) готовностью, коли Юльке будет грозить
погибель, а моя жизнь ее спасет, отдать свою жизнь. И это не было пафосным
преувеличением и враньем. И теперь я полагал, что ради Юлиного
благоденствия, ради того, чтобы быть с ней навсегда, я перетерплю многое
(свадьбу эту и чиноположение столов). Многое, кроме одного: себя
переделывать не стану. Просто не смогу. И если даже, уговорив себя, опять
же ради благ Юлии, соглашусь принять правила круга Корабельниковых,
разрешу надеть на себя поводок и отправлюсь в Продвижение, толку не
выйдет. Даже если буду пыжиться и стараться, в конце концов я лишь огорчу
доброжелателей, коим предстоит углядеть во мне перспективного. Крякнут они
в досаде: "Экая бестолковая и дубовая натура!", и иссякнет у них охота
давать мне направление и ход. И это должен понимать единственно
необходимый мне человек. И я знал, она это понимает. И знал, что у Юлии
кремлевские замахи свадьбы могут вызвать куда более бунтарские мысли и
действия, нежели у меня. Мне еще придется отговаривать ее от акций
протеста. И убеждать в том, что особенно огорчать старших не следует, а
надо что-нибудь учудить, но легкое и не обидное.
Уже в редакции, когда я сидел в своей коморке и без смыслов
переставлял с места на место солонку, я сообразил, что Валерия Борисовна
не зря известила меня о сановном благословении Ивана Григорьевича в
отсутствие дочери. Та бы взъерепенилась, взъярилась, узнав об этом
благословении, и я бы ее поддержал. Теперь же выходило, что Валерия
Борисовна как бы получила мое, пусть и промямленное, одобрение своих затей
и могла уже ссылаться на него. И еще я вдруг понял, что меня волнует вот
какое обстоятельство. Сообщила ли Валерия Борисовна, рекомендуя меня мужу,
что Юлин женишок когда-то был представлен ею же Ивану Григорьевичу и даже
имел с ним разговоры за чаем, но тогда он числился ухажером старшей дочери
Виктории. Возможно, что и перспективным ухажером. А может, и не сообщила,
и Иван Григорьевич отворит очи, признает во мне былого неудавшегося хахаля
да и выгонит под зад коленом!.. Какой же я раб (©девятьсот восемнадцатый),
какой же трус, бросился я на самого себя, в каком же я страхе и
самоуничижении вырос, если меня беспокоит - признает ли меня достойным
гражданского акта Иван Григорьевич Корабельников?!. Часами назад я уже не
отрицал, что готов быть взятым на поводок, направленным и не
сопротивляться ходу сановных установлений. В конце концов, я бы к ним,
видимо, привык и приноровился. Что же теперь ропщу? Но не могу возжечь в
себе искру сопротивления? А зачем? Была бы Юлия.
***
Самоедские мысли, возвышенные или глубинные, навели мне своим
угнетением. Я решил укоротить их и занялся расстоянием до солонки,
находившейся в моей руке. "Дай-ка откручу голову Бонапарта, - решил я и
посмотрю, не уместила ли что-либо там Нинуля".
Голову фарфоровой птице снять я не успел. Гостем ко мне вошел Глеб
Аскольдович Ахметьев.
- Мы с тобой... - начал Глеб Аскольдович, - то есть я... хотел тебе
нечто объяснить... И опять же я предложил тебе посидеть в тишине,
поговорить... Если у тебя есть время...
- Прямо здесь?
- Нет, конечно, лучше не здесь. - Тонкая рука Ахметьева произвела
неспешное и протяженное движение, как бы давая понять, что в это "здесь"
вмещается все наше редакционное здание.
Глеб Аскольдович стоял передо мной в темно-коричневом в полоску
костюме, двубортном, тройке, бостоновом, безупречном, и сам он выглядел
безупречным государственным экземпляром. Неделю он работал над документами
на берегу Черного моря вблизи светлейших резиденций, то ли у Черной речки,
то ли в Форосе, для меня это не имело значения. Он хорошо загорел и
благородно в черноморских волнах осунулся. Я как-то сообщал мимоходом, что
наша редакционная фронда к сотрудникам, своим же, обрядившимся (без
определенных поводов) в костюмы, относилась с неодобрением, а то и с
недоверием или даже с жалостливым презрением. Внешность, осанка и манеры
Глеба Аскольдовича костюмы на нем оправдывали. Они нас не раздражали. К
тому же было известно, что там, на исторических площадях, откуда Глеба
Аскольдовича призывали к написанию всенародно-специальных текстов, штатные
персонажи летом непременно носили серые костюмы, зимой - синие и лишь по
необходимости дипломатических присутствий - черные. (Это мне, стало быть,
под наблюдением Валерии Борисовны возьмутся шить костюм дипломатический?)
А потому коричневый да еще в полоску костюм Глеба Аскольдовича не должен
был вызывать недоумений и наших фрондеров, в нем явно читался вызов серому
и синему.
- У тебя какие-то затруднения? - попытался объяснить мое молчание
Ахметьев. - Или что-то во мне не так?
- Нет, никаких затруднений, - вздохнул я. - И у тебя все так. Просто
я смотрю на твой костюм... И у меня возникла необходимость пошить костюм...
- А-а-а!.. Понимаю, понимаю... - заулыбался Ахметьев. - Это приятная
необходимость... Можно только поздравить...
- Какие тут поздравления... С костюмом-то... - я махнул рукой, словно
бы стараясь отогнать от себя мысли о костюме и собственном смущении. -
Завтра у тебя есть время... для разговора?.. Днем? Часа в два?
- Есть, - кивнул Ахметьев.
- Ну и хорошо! - сказал я. - У меня завтра отгул. Из-за футбола. А в
состав меня не поставили. Потерял форму. Приезжай ко мне в два в
Солодовников переулок. Дом и квартиру помнишь? Соседей никого не будет.
Если кто вдруг случайно и появится, отправимся куда-нибудь, хоть бы в наш
дровяной сарай. Там у меня и столик, и табуретки...
Цыганкову утром я оповестил о намерении съездить в Солодовников
переулок, поглядеть, все ли в порядке в квартире, и отоварить талоны на
муку. "Съезди", - поощрила меня, проглатывая кусок омлета, в девичестве
Цыганкова. По привычке ничего от Юлии не утаивать я сообщил ей - правда,
как-то вскользь и невнятно, - что мне сегодня предстоит разговор с
Ахметьевым. "Посоветоваться или проконсультироваться, что ли, он желает со
мной... по истории..." - добавил я на всякий случай. Юлия кивнула, но,
похоже, сообщение мое в уши не впустила. Опять же на всякий случай я
пробормотал нечто о беседе с Валерией Борисовной, о благословениях Ивана
Григорьевича и предполагаемой дате свадьбы. Юлия поморщилась: "Я знаю!
Знаю!" Более ничего вразумительного она не произнесла, произвела лишь
некое ворчание, возможно, при этом бранила про себя мамашу с папашей. И
меня - за то, что в ответ на напор Валерии Борисовны не сумел выдавить из
себя что-либо путное, мямлил да поддакивал. Вообще Юлия была озадаченной,
мыслями - явно вдалеке от будущего семьи, а к моим словам -
невнимательной. Это меня опечалило.
Чуть выше я писал, что в ту пору продукты и товары в магазинах были.
Но странности случались. То пропадал с прилавков сахар, то - спички, то -
мыло, то, предположим, - гвозди. Сейчас возникли затруднения с пшеничкой.
С тремя паспортами я двинул на Вторую Мещанскую в холостяцкую Солодовку.
Там, на первом этаже, находилось 17-е отделение милиции и наше
домоуправление. Начальственное распоряжение вынудило как раз наших
домоуправителей отоваривать мукой и дрожжами граждан по месту жительства.
Я уже не помню, сколько полагалось муки на душу. То ли по два кг, то ли по
три, скорее всего - по два. Я набил белыми пакетами сумку и отправился
домой. По дороге купил хлеба, помидоров и три банки бычков в томате. Взял
и пять бутылок пива. Как я и предполагал, квартира была пуста. Конопацкие
с дачи еще не вернулись. Супруги Чашкины трудились, он - на "Калибре", она
- в аптеке, дочурки же их получали дошкольное образование, резвились или
дрались в детском саду.
Ахметьев позвонил в дверь ровно в два. Был он в светлом иноземном
плаще, возможно, из шкафов "Березки" или с укромных спецприлавков ГУМа, с
чрезвычайно редким тогда худощаво-деловым чемоданом, называемым поначалу
"джеймсом бондом" и лишь потом переименованным в "дипломат" или
"атташе-кейс". Бумаги, похоже, в нем в тот день не лежали. Ахметьев достал
из него бутылку коньяка "Одесса" и два лимона. При этом он, как бы
признавая себя нарушающим приличия, стал объяснять мне, что армянские и
грузинские коньяки нынче на Западе не в цене, а вот на бессарабские есть
спрос, коньячный спирт, что ли, в Тбилиси и Ереване уже не тот... Я же,
ссылаясь на разгар дня и теплынь бабьего лета, попытался выставить
охладившееся пиво. Но Ахметьев понял меня по-своему. Он сегодня в форме и
расклеиться себе не позволит. Я вскрывал банки с бычками (пусть они и
вульгарны, может, и кощунственны вблизи коньяка), резал лимоны, помидоры,
хлеб и счел нужным предложить Ахметьеву посидеть на кухне. "Знаешь, -
сказал я. - Оно тут спокойнее. Я все же надеюсь, что мой любопытный сосед,
радиоумелец, убрал свои изделия из моей комнаты, но вдруг... А на кухне, я
убежден, устраивать акустические капканы он не стал бы..." - "Можно
посидеть и на кухне", - согласился Ахметьев. Он взглянул на будильник.
"Слушай, - сказал я. - Если будешь говорить про будильник, про медведя и
быка из глины, про чайные ложки, это выйдет лишним. Здесь все ясно. Мало
ли с кем, да еще и в рассеянном состоянии, могут случиться оплошности...
Важно нам, людям в возрасте, не допускать беспечности..." Но думал я
теперь вовсе не о будильнике и ложках. Коли Глеб Аскольдович ничему не
удивился и не пожелал спросить меня что-либо о соседе и его акустических
засадах, можно было предположить, что Ахметьев уже знал о соседе и что ему
рассказали об особенностях постфутбольного застолья с упоминаниями Михаила
Андреевича и уже попросили не быть беспечным. Сейчас меня испугала,
обожгла иная мысль. Попросить-то попросили, а про соседа, может, и не
упомянули. И теперь Ахметьев намерен проверить меня. Не докладывал ли о
его высказываниях людям зловредным именно я? Нынче он выложит мне
какие-нибудь важные (а может, и ложные) сведения, а потом и станет
отслеживать, не всплывут ли они где... "Нет, это невозможно! - убеждал я
себя. - Ни в коем случае. Глеб - не такой человек. Он бы спросил меня
впрямую..." Сам я не отваживался открыть ему свои сомнения. Мне предстояло
ждать...
Тем временем кухонный стол был накрыт. Я все же достал бутылку
"Жигулевского", а лимон посыпал сахаром. Глеб снова пиву отказал, а по
рюмке одесского мы выпили.
- Ты прав насчет наших оплошностей, - сказал Ахметьев. - Но стыдно
же, стыдно! Не из-за того, что разоткровенничался спьяну по поводу этого
дьячка и цитатчика, а из-за будильника с керамикой и ложками. И случаи-то
учащаются. Это плохо. Это дурной симптом.
Ахметьев замолк. И я уже не думал о нем как о человеке проверяющем.
Месяц назад, чуть больше, ночью я сетовал в тоске: нет для меня
душеприемной жилетки, куда бы я мог морду уткнуть и выговорить слова о
своих невзгодах, об одиночестве своем. И Ахметьев был теперь несомненно
одинок...
- Ты видел в коридоре у нас объявление? - спросил Ахметьев.
- Какое?
- В среду - открытое партийное собрание...
- А-а... это... видел, - кивнул я.
- И повестку дня видел?
- Мне-то она зачем? Для меня в те часы полосы снизу подымут.
Позволительно будет собрание пропустить. Небось Миханчишин станет
паясничать...
- Одним из пунктов повестки, - сказал Ахметьев, - значится: "Прием в
кандидаты в члены КПСС". Выведено-то как монументально!
- Ну и что?
- Ну и что! - Ахметьева моя недогадливость чуть ли не рассердила. - А
то, что кандидатом в члены будут принимать Ахметьева Глеба Аскольдовича.
Вынудил себя, подлец, написать заявление.
- А-а-а... - протянул я как бы с пониманием и сочувствием.
- Что скажет маменька моя, когда узнает, а ведь узнает, - и Глеб
Аскольдович опустил лицо в ладони, может, и глаза его стали мокрыми. - Она
ведь проклянет меня, проклянет. И сама. И от имени всех Ахметьевых,
мертвых и по случайности живых. Нет, она и проклинать меня не станет, она
будет тихо плакать по вечерам, я сведу ее в могилу... А узнав, она еще
отправится в церковь и свечки поставит ради спасения моей души. А где
душа-то моя, будто бы нуждающаяся в спасении? Ее уже спасти невозможно...
Я сидел в растерянности. Посчитал, что в духовники или полемисты
сейчас Глебу Аскольдовичу предложить себя не могу, или даже не должен, а
лучше мне быть соучастливо-поддакивающим собеседником, следует дать Глебу
выговориться, если у него есть в том нужда, тогда, может, он успокоится.
- А Василий Витальевич Шульгин что подумает обо мне? - продолжил свои
сокрушения Ахметьев. - Мы с ним беседовали не раз, две недели назад я
ездил к нему во Владимир, мы были откровенны друг с другом, как же
огорчится старик!
- Насчет матери твоей это действительно печально, - согласился я. -
Но разве она не знает, в какой газете ты работаешь? Теперь же ты вынужден
подчиниться правилам служебных приличий, не тобой заведенных.
- А ты готов подчиниться этим правилам? - отнял ладони от лица
Ахметьев.
- Я волен не думать об этом. Хотя бы до двадцати девяти лет.
Комсомольский возраст...
- Это не ответ, - сказал Ахметьев.
- А я и сам теперь не знаю, - вздохнул я.
Вот именно теперь и не знаю. После благословения Ивана Григорьевича
Корабельникова. До того мне совершенно неинтересны и необязательны были
мысли о всяких там кандидатствах. Но у нас ведь ни от сумы, ни от тюрьмы,
ни от партии зарекаться не приходится. Коли уговорят, что ж...
- Если подопрет, ты вступишь... И акт этот воспримешь безразлично...
Ну, в крайнем случае тебе будет неловко... или неприятно... А для меня и
для моей матери ситуация не просто неприятная, а подлейшая... Я бы сказал:
трагическая! Но это звучит слишком пафосно и красиво. Остановимся на -
подлейшей.
- Но ведь ты сам написал заявление.
- Я. Я и есть наипервейший подлец! Оправдывался сам перед собой:
иначе я не исполню то, что мне предназначено исполнить. И сыскался
злободневный повод. Или - или. Или мне назначат завотделом какого-нибудь
карьерного дурака, или... ну уж дудки! И эти-то, небесные
документоизвергатели, косились с подозрением: допущен, а - б/п, с чего бы
это? Скверно! А уж со стороны-то как скверно: ходил в независимых,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг