Но понял, что добывать удачу (один раз ладно) удобнее не из недр
наградного отдела, а со стороны. Тогда-то он и вычислил для себя газету. И
именно нашу. Три следующих ордена он получил, похоже, без затруднений.
Одна из версий (в ней особенно подчеркивались мужские подвиги Деснина)
предполагала, что в наградном отделе осталась самоотверженная любовница
Деснина. Другие же версии (их большинство) склонялись к тому, что Деснин
добивался удач вовсе не сексуальными услугами, а, можно сказать,
талантливым управлением бюрократическими рельсами, стрелками, семафорами и
всем прочим. И надо было успокоиться. А ему захотелось еще и Звезду. То
есть он пожелал встать вровень с Чкаловым. И опять же добывал Звезду
опробованным мирно-бюрократическим ходом бумаг! Тогда бы могло сойти. А
дальше следовала война. В ней укрепился бы или затерялся наш лжегерой. А
Алексею Федоровичу потребовались не буковки в машинописных текстах, а
голос Лаврентия Павловича Берии. "Я вас прошу... наш сотрудник.. его
нельзя открывать... Да, Алексей Федорович Деснин.. Истинно герой...
Заранее благодарен..." Тут уж не требование золотой рыбке поступить в
услужение старухе, тут злее и дерзостнее. Тут и издевка явственно
чувствуется.
Над кем издевка? Или над чем? Вышло, что над собственной жизнью.
Существовали и разные версии конца авантюры. Деснина расстреляли. Как
взяли, так и расстреляли. Ясно же - шпион, и немецкий, и японский, и не
исключено, что франкистский. И стремился разложить нашу армию и разведку
хитроумно-гнусным способом. Причем иные были убеждены, что расстреливал
сам Берия, у себя доме на Садовом, до того его взбесила выходка негодяя
(такое действие Берии видится мне возможным, но отчего-то я в него не
верю). Иные же, оригиналы, полагали (и якобы слышали истории,
подтверждавшие их предположения), что, напротив, дерзость Деснина чуть ли
не восхитила Берию, и он оставил его в живых и даже доверил ему агентурную
работу, а возможно, тот стал порученцем Берии, скажем, добывал для хозяина
девок. Мне такие предположения представляются нелепыми.
Кем же он был, Алексей Федорович Деснин? Загадка его личности
занимает или даже волнует меня до сих пор. Был ли он просто проныра и
аферист, которому фартило и которого до поры до времени волокла по жизни
глупая удача? Или... Дня через два после разговора с Нинулей меня в буфете
познакомили с журналистом "Советской России", в пору Деснина он начинал в
нашей газете мальчишкой репортером и был как раз (дважды) соавтором
Деснина. И его посадили вслед за Десниным, в лагерях он пробыл до
пятьдесят пятого. Не так уж и богатый годами, он выглядел лысым стариком.
И весь как бы исходил доброжелательностью ко всем и ко всему, словно
опасаясь ввести хоть одного из собеседников в раздражение или, не дай Бог,
во гнев. Когда же я назвал фамилию Деснина, он помрачнел, погас глазами,
воскликнул: "Плут! Прохвост! Более я о нем ничего вам не скажу!" Я был
вынужден отругать себя за бестактное любопытство. Но плут и прохвост - это
разные натуры. Чичиков - плут, и Фигаро - плут. Их плутовство имело
совершенно очевидные причины и смыслы. И они были из породы игроков.
Утверждали, что и Деснин был из породы игроков. Садиться с ним играть в
карты или шахматы якобы не советовали. Один из эпизодов легенды сообщал,
что первый свой орден Деснин добыл на спор. Было известно, что он ходил на
ипподром и там выигрывал, "имел систему", якобы на ипподромные деньги он и
позволял себе кутить в "Астории", Доме летчика (ныне "Советской"), в
модных тогда ресторанах "Динамо" (южная трибуна) и "Бега". Подруг водил
туда явно дорогих. Он наверняка проявлял себя щеголем, впрочем, щегольство
его скорее всего (в соответствии с образом) выходило однообразным -
командирская гимнастерка и начищенные до блеска сапоги хорошей кожи.
Видимо, и зимнее пальто со смушковым воротником. Зная об умении
Деснина подчинять себе движение документов, можно предположить, что и
деньги он добывал каким-нибудь доступным ему манером, а необязательно: на
ипподроме. Говорят, что он мечтал о машине, но его и так возили на черной
редакционной "эмке".
То и дело я вынужден оснащать легенду о Деснине словами: "наверное",
"скорее всего", "говорят", "можно предположить" и т. д. Увы, увы...
Со студенческой поры мы с Костей Алферовым и Валей Городничим завели
игру: "Кем бы я был..." Кто-то из нас (по очереди) называл дату, страну
или даже город, и начиналась игра. Скажем, Алферов объявлял: "Февраль 1650
года, Москва, Псков, Новгород". Тут случай простой. Россия Алексея
Михайловича последствия Столбовского договора. Отечественная история. Вот
условие посложнее: "1521 год. Новый Свет, еще не ставший Америкой,
Монтесума, Кортес". То есть предлагается ситуация с завоеванием ацтекской
столицы. Иногда мы начинали игру сразу, импровизировали. Иногда, чтобы
избежать халтуры и вранья, брали паузу, обкладывались книгами и
знакомились с эпохой или исторической драмой, дотоле для нас туманной.
Коли предоставятся случай и время, попытаюсь рассказать об одной из наших
игр поподробнее. Смысл же их состоял в том, чтобы представить себе (без
всяких самооправданий, жалостей и уловок), кем бы я стал и как бы себя
повел в предложенных мне исторических обстоятельствах. То есть мы словно
бы устраивали для себя умственно-нравственную машину времени. Валя
Городничий, тот сейчас же помещал себя вовнутрь какого-нибудь
значительного персонажа (Монтесумы, к примеру, или Кортеса, раз уж они
названы). И совершал всяческие поступки, на которые, по его понятиям, он
был способен. Меня же чужие обличья привлекали редко, я пытался выяснить,
как именно я, со своими устоями, понятиями о чести, со своим складом ума и
особенностями натуры, со своими физическими и ремесленными навыками и
прочим своим, единичным, повел бы себя, что бы смог, что бы выдержал, а
что нет, было бы мне стыдно или бы я сумел жить достойно. Естественно, я
не мог не рассмотреть себя в обстоятельствах Гражданской войны и тридцать
седьмого года, я давал себе разный возраст, разные профессии, разные
степени сцепления с жизнью, то есть чисто физические нужды в ней. Что бы
случилось со мной в Гражданскую, я так и не смог представить себе
определенно, наверное, то, что и с моим дедом, крестьянином, по
определению зануд - середняком. А в тридцать седьмом я скорее всего орал
бы: "Да здравствует!.. Собакам собачья смерть!.." и пел бы: "Кони сытые
бьют копытами, встретим мы по-сталински врага..."
А вот в положении Алексея Федоровича Деснина увидеть я себя не мог. И
мотивы его действий, и сам он оставались для меня неразъясненными,
загадочными и потому-то волновали, томили меня. Проще всего его действия
можно было бы объяснить дурью и бесшабашностью. Это было бы для меня и
неинтересно... Нечто фантасмагорическое усматривалось в его решении
устроить (преобразовать) свою судьбу голосом Берии. (Все размышлявшие
сходились на том, - а я и Алферову с Городничим рассказал позже историю
Деснина, - что имитатором Деснин вряд ли был, а просто изобразил
кавказский акцент, но и кавказского акцента было достаточно для
воздействия по правительственной связи.) Соединение же кавказского акцента
с именем Берии было присвоением себе личности Берии. На что рассчитывал
Деснин и ради чего отважился на лихой поступок? Из слов моей кофейной
собеседницы Нинули следовало мелкое, но существенное: Деснин знал, что в
профиль он похож на Бонапарта, умилялся этому совпадению, любил заказывать
фотографии в профиль и любил держать правую руку на животе, повторяя жест
корсиканского артиллериста. Впрочем, конечно, Нинуля, уставившаяся в
солонку, могла наплести черт-те что, но и ее слова давали моим мыслям
странные повороты. Ну, Бонапарт Бонапартом, а не мог ли Алексей Федорович
не ради себя и не ради какого-нибудь государственно-дерзкого подвига, а
ради облегчения чьей-либо дорогой ему участи произвести свой безумный, на
взгляд обывателя, звонок? Мысль была блажная, да и ответа ждать на нее не
приходилось.
- А откуда ты знаешь это все про Деснина? - спросил я Нинулю.
- Он мой отец, - сказала Нинуля.
Глупее всего было бы сейчас ее о чем-то спрашивать. Если не иссякла
ее потребность выговориться, и именно сегодня, она свои откровения
продолжит и чем-то их подтвердит. Но тотчас же мне пришло в голову, что я
выслушивал от Нинули романтизированное повествование о Деснине, в нем не
присутствовало ни любовниц, ни загулов, игр на ипподроме, и можно было
предположить, что Нинуля держит Алексея Федоровича даже и удальцом,
которому и ордена, и Золотую Звезду были обязаны вручить за несомненные
дела, а свой важнейший поступок он совершил как дерзостный вызов произволу
и гнету. Нашему народу вообще свойственно по прошествии времени превращать
и самых мерзких негодяев (к негодяям Деснина я не относил) в
добродетельно-расположенных героев, пострадавших или сгинувших ради людей
и даже ради всего человечества. Того же Стеньку Разина, к примеру, с его
утесами и ладьями. А бандит был отпетый. Чего ожидать от мечтательной
сухоручки, не допущенной судьбой к костюмам Большого театра? Да и почему
должно было ей верить? Нине-то Иосифовне Белугиной.
- Ас чего ты решила, что он был похож в профиль на Бонапарта? -
только и мог спросить я. - Ты его видела?
- Как же я могла его видеть, нелепый ты человек, Василий? - сказала
Нинуля. - Я родилась спустя полгода, как... Сейчас я принесу фотографии...
Поднялась она как-то тяжело и пошла в их с Зинаидой комнату
пошатываясь, вызвав мои опасения, но вернулась быстро. Впрочем, глаза
Нинули все же обеспокоили меня, они температурно блестели, а зрачки были
расширены.
- Вот смотри, - сказала Нинуля, - это моя мать, ей не дали даже
кормить меня, а увезли через неделю после родов, тоже расстреляли, она
работала в нашей газете... Сестра моей матери тетя Феня умудрилась
сохранить эти снимки... Вот здесь на фотографии он...
Фотографий было три. Он (изображение мутное) стоял именно боком,
заложив руку за пуговицы гимнастерки выше армейской пряжки, короткий
профиль его был, что называется, чеканным (чем же привлекал его Наполеон,
личность в ту пору безоговорочно вражески-отрицательная?). Мать же Нинули,
если той верить, на другом снимке выглядела хрупкой блондинкой,
комсомолкой-осоавиахимовкой, с челкой Лидии Смирновой из "Моей любви".
- А это кто? - ткнул я пальцем на пышноволосую красавицу в
динамовской футболке (третья фотография), положившую руку на плечо
объявленной матери Нинули.
- А ты не узнаешь? - удивилась Нинуля. - Это Зинаида. Они с матерью
лучшие подруги. Работали в Коминтерне с немцами. Зинаида так знает
немецкий, что ахнешь... Потому-то она и провела столько лет... в логове
зверя... Ой! Я тебе ничего не сказала!.. Я тебе ничего не говорила!..
Она замахала на меня руками, как на не предвиденное ею и неприятное
видение, чуть не рухнула, но ухватилась за солонку, словно та могла
удержать ее, то есть так нельзя сказать, она вцепилась в нее рукой и
взглядом, но медитации, видимо, уже не суждено было случиться. Следующие
два часа я был более занят не чтением полос (хотя и вычитывал их, что же
делать?), а ухаживанием за Нинулей. Перемена в ее состоянии оказалась для
меня неожиданной, я чуть было не вызвал врача из медпункта типографии, но
не стал, довел бесчувственную совершенно Нинулю до их с Зинаидой кабинета,
сдвинул стулья, уложил на них Нинулю, подсунув ей под голову не самые
жесткие папки и книги. Кого-нибудь из других отделов и уж тем более
уборщиц я не призвал, опасаясь конфузов. Бросить я ее не мог, а когда, по
моим расчетам, до сигнала остался час, я внятно произнес ей на ухо: "Через
час сигнал. Будут развозить. Встанешь!" На секунду глаза ее открылись, она
прошептала: "Через час..." И ровно через час она очнулась, солонку
поставила на стол, вспомнив о важном, схватила сумочку и отправила в рот
беленькую таблетку: "Все, все, Василий, я в норме. Зинаиде ни слова!"
В коридоре шестого этажа (я повел Нинулю спуститься к автомобилю)
метрах в двадцати впереди себя я увидел К. В., Кирилла Валентиновича.
Слава Богу, он не обернулся и ни о чем нас не спросил.
А мне в голову пришло: "Если для Лолиты востребовался Пантелеев, то
для Наташи Ростовой - К. В. оказался Андреем Болконским, что ли?" И это
Андрей Болконский учил меня: "Циником надо быть, Куделин, циником..."?
***
Взгляд на меня Зинаиды Евстафиевны был мрачный, Может, и гнев
утаивала она в себе.
- Что это вы, Василий, учудили вчера с Нинулей?
- А что мы учудили? - удивился я.
- Ну хорошо, если не учудили, то что она тебе такое нарассказывала?
- Она просила не говорить.
- Говори. Она небось не обидится.
- Про отца. Про мать.
- И про меня?
- И про вас.
- И фотографии показывала?
- Мутные. Три.
- Ты не расстраивайся, что мне докладываешь. Ты ей слова молчать не
давал. А для меня важно ее здоровье. И она передо мной уже плакалась. Да я
и сама знала, что она наболтает... А таблетки она глотала?
- А я откуда должен был догадываться про таблетки? - теперь уже
проявил недовольство я.
- Ладно, ладно, не ворчи, - сказала Зинаида. - Тут я виновата. И это
мне с ней, а не с тобой надо будет проводить разговор.
- Она все сочинила?
- Что все?
- Про отца. Про мать. Про вас.
- Тебе все знать не обязательно. Особенно про меня.
- Я про вас и не спрашиваю. Я спрашиваю только: сочиняла ли она мне
или нет.
- Кое-что, видимо, и сочинила. Она с воображением. Но она дочь
Деснина, если это для тебя важно. Он, наверное, у нее был и белым
офицером, и дворянином, этот босяк-то... Его же назвать отцом можно с
допущениями. Его будущий ребенок мог и не интересовать... Хотя Елена, мать
Нины, ему и открыла... Я не была в том году в Москве, все это ведомо мне
со слов Фени, Лениной сестры... Лена его любила... Они не были расписаны,
но и ее расстреляли...
- А откуда - Нина Иосифовна Белугина?
- И это тебе не обязательно знать.
- Ее воспитывала, - помолчав, все же спросил я, - тетка?
- Если бы тетка, - вздохнула Зинаида Евстафиевна. - Если бы тетка или
кто из родных, у нее не было бы ни шрамов на лице, ни скрюченной руки и
всяческих болячек! А я смогла встретиться с ней, когда ей уже исполнилось
десять...
- Зачем этому Деснину, в его-то случае, была нужна Золотая Звезда? -
На Зинаиду Евстафиевну я не смотрел, ее ни о чем не спрашивал, а как бы
размышлял вслух.
- А я почем знаю! - воскликнула Зинаида Евстафиевна. - И представить
себе не могу. Меня-то и медали не интересовали!
Она будто бы спохватилась, словно "медалями" этими приоткрыла мне
нечто запретное.
- Все, Василий! - сказала она строго. - С Нинулей более никаких
разговоров о Деснине не веди... А если увидишь таблетки... Нет, ничего...
Это уже мои заботы! И меня от расспросов уволь. Про немецкий язык, к
примеру... Всякие небылицы люди любят распускать... Все, Василий!
В своей коморке я долго смотрел на солонку. Башкатова все еще держали
в отдалении космические дела, говорить о солонке было не с кем. Впрочем, о
вчерашних общениях с солонкой Нинули я ему, естественно, рассказывать не
стал бы. Не звонил я пока Алферову с Городничим, этим - сам не знаю
почему, может, ожидал появления в газете нашей с Марьиным статьи, а если
они откопали бы что-то путное, сами разыскали бы меня... А не Нинуля ли
упрятывала в солонку крестик и костяной талисман? Не составные ли это
некоей ее житейской игры? Мне захотелось подарить Нинуле солонку. Но
почему подарить? Из жалости к ней? Оделить человека с изуродованным
детством игрушкой? В этом случилась бы явная неловкость. Или просто
сказать ей: "Возьми солонку, она мне не нужна, а тебе, может, и
пригодится..." Но тогда вышло бы чуть ли не расчетливое вынуждение Нинули
продолжить разговор о человеке с профилем Наполеона, и я нарушил бы
обещание, данное Зинаиде, а Нинуле возможно бы и навредил. Не исключено,
что эта фарфоровая птица способна притягивать несчастья и неудачи. (Меня
они уже посетили, что ли? Следопыт Башкатов что-то не просит передать ему
солонку в собственность, соображение об этом пришло ко мне впервые!)
Ладно, решил я, пусть солонка стоит здесь, коли в ней опять возникнут
крестик и талисман, придется деликатно поинтересоваться у Нинули, не ее ли
они... И вообще, что будет, то будет...
И все же несколько дней я не мог освободиться от мыслей о Деснине. А
не осталось ли, подумал я, свидетельства о личности Деснина и его
пребывании в нашей редакции, в самой газете? Ведь публиковались же
заметки, соавтором которых назывался Деснин. Может, проскочила фотография
его с орденами. В библиотеке я пролистал подшивки газеты предвоенных лет
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг