естественно, сознавал, что Зять - первостатейный журналист и
государственный человек, много чего совершил важного и время этого у него
не отнимет, но эти полные руки, эти старички (они-то и вовсе были мне
несимпатичны)! Что бы я потом существенное ни думал о Зяте, увы, эти
лобызания рук из памяти моей улетучиться не желали... И я мог представить
себе, как в тот предновогодний вечер Глеб Ахметьев, невысокий, но очень
ладный, с природной, видимо, осанкой (порода!) и грацией подходил к
сыто-веселому вельможе и говорил ему решительные слова. Действие это было
высоко по смыслу. Но и зрительно, возможно, выглядело изящно-убедительно.
И после него - мельчить стрельбой в фитюльку Миханчишина?
У меня это предприятие Ахметьева вызывало досаду. И осуществлялось
оно под надзором, о чем Ахметьев не мог не догадываться. Сергей
Александрович, ловец и перебиратель людишек, заверил меня в том, что
ничего серьезного не случится. Серьезного они бы не допустили. А
несерьезное - дозволили. Но зачем?.. В шашлычной Бодолин выплескивал свою
ненависть к Ахметьеву, но ни слова не произнес о своем секундантстве.
Отчего так? Или его Миханчишин призвал лишь вчера утром? Вопросы летали
надо мной, но ответить на них я не мог.
Можно было лишь предположить, что Сергей Александрович и "они" дуэль
допустили на всякий случай. Даже и от такого буффонадного приключения с
перевязью для левой руки они могли извлечь выгоды. И для Бодолина
напоминание о происшествии стало бы еще одними возжами. И если бы возникла
некая острота и щекотливость, можно было бы открыть глаза и самому Михаилу
Андреевичу: а не так уж этот Ахметьев и хорош, он и баловником себя
проявлял, шалил в Сокольниках с дуэльными пистолетами, будто нравы царских
времен не упразднены, залепил пощечину Зятю, стоит ли такому доверять?
Сейчас же я сообразил, что в моей мысли о пощечине случился логический
кульбит. О пощечине-то Михаил Андреевич наверняка знал! И скорее всего эта
пощечина могла вызвать лишь расположение Михаила Андреевича ("серым
кардиналом" его назовут через десятилетия) к мелкому клерку из молодежной
газеты. Если верить молве (а я в силу своего тогдашнего положения и
копеечной событийной информированности почти все время вынужден ссылаться
на молву, на чужие мнения и свидетельства), Михаил Андреевич ненавидел
Зятя. Опасался и его, и его нововведений, и в особенности - его будущего,
носил в себе обиды и досады. Не так страшен для него, то есть и для его
догм и цитат, был Тесть, как именно Зять. Умы в нашей газете полагали, что
и свержение Тестя во многом было вызвано охотой на Зятя, как бы он чего
далее не натворил.
Значило ли все это что-либо для меня? Ничего не значило. Разве только
как для спортивного статистика. На верхах осуществлял себя своего рода
спорт с особенными правилами, судейством, подкатами, подножками,
свистками, и мне казалось не лишним следить за ходом верхне-слойных
состязаний. Впрочем, я лукавлю.
Так или иначе, предновогодний поступок Глеба Ахметьева был достоин
упоминания в исторических сочинениях. Или даже - исследованиях.
Сокольническая же перестрелка вызывала лишь пожимания плечей в коридорах.
Впрочем, я не мог быть судьей Глебу Аскольдовичу...
И не мог я спросить его, не собирался ли он приглашать меня в
секунданты. Глеб Аскольдович был нынче где-нибудь в живописной местности,
с вежливыми горничными и хорошими поварами. Я не завидовал ему. Предстояли
торжества, и пеклись призывы, тезисы и речи.
Выпечка всяческих священных документов происходила в тайнах великих и
секретах. Государственные ритуалы требовали усилий жрецов и уж конечно
наличия этих самых жрецов, публике неизвестных и в невидимости своей тем
более влиятельных. Ахметьев, раз он болтался в нашей газете, в жрецы
возведен не был, но он непременно надобился жрецам как исполнитель. Отчего
способности Ахметьева были признаны ими полезными? Марьин считал Ахметьева
одареннейшим умельцем-стилизатором. По Марьину, умение Ахметьева, а оно
было посущественнее простого имитаторства, следовало признать чуть ли не
кощунством. Они ругались и спорили. Пари чаще выигрывал Ахметьев. Под
Чехова? Пожалуйста, две страницы под Чехова. Под Салтыкова-Щедрина?
Пожалуйста, очерк "Луховицкая старина". Под Джойса? Пожалуйста! Хочешь на
английском? Пожалуйста. Под Фолкнера? Отчего же и не под Фолкнера? "А вот
под Платонова у тебя не выйдет!" - горячился Марьин. Но у Ахметьева
выходило и под Платонова, а событийную суть для "Платонова" Глеб брал из
заметки Сенчакова о строителях туннеля. "Ты бы сам писал! Свое!
По-своему!" - возмущался Марьин. "А-а! - презрительно взмахивал рукой
Ахметьев. - Я заперт в неизбежностях времени!" Необходимости упомянутой
мной выше "отработки" заставляли Ахметьева исполнять "авторские статьи". В
отделе пропаганды авторами полагалось быть ветеранам партии,
военачальникам и весомым хозяйственным чинам. Ахметьев будто бы
удовольствие получал, превращая банальности обязательных догм в кружева
словесных узоров. Я как-то заскочил с вопросом в его комнату, Ахметьев
сидел, откинувшись к спинке стула, закрыв глаза, губы его двигались,
словно бы творя улыбку, он блаженствовал. Он почувствовал меня, открыл
глаза и обрадовался: "Знаешь ли ты, какие перлы сочинил сейчас Семен
Михайлович Буденный! Он поэт, несомненно поэт! Да, и про лошадок тоже! И
про рубку лозы! И про рубку голов!" - "А он подпишет свои перлы?" -
спросил я. "Подпишет, - успокоил меня Ахметьев. - Куда ему деваться! И в
книжку вставит. Он и не помнит случай, о котором я ему навспоминал. Я
выкопал его в старых газетах. Но какие у Семена Михайловича теперь
словеса, какие галопы и аллюры!"
При очередном нервическом аврале с каким-то обращением, или
манифестом, или воззванием текстовиков двадцать увезли под деревья корпеть
над документом, и там на глазах у соображающего сановного жреца Ахметьев
за сорок минут исполнил работу двадцати. Тогда и началось его продвижение
в искусные толкователи снов, навеянных человечеству рыцарями, чье оружие -
булыжник. Вскоре ему стали доверять не только общие документы, но и тексты
персональные, то есть тексты, какие озвучивали или подписывали
владетельно-должностные фигуры, чьи недоступно-застывшие лица по
праздникам смотрели вниз на толпу с боков столичного телеграфа. Тут-то и
пригодились способности Ахметьева, названные Марьиным стилеподражанием. Но
они были еще и способностями сутеподражания. После нескольких часов
общения с персонажами, после чтения прежних их выступлений Ахметьев
весело, Моцартом риторики, создавал упоительные для авторов тексты. Он и
шутки разбрасывал в меру надобные, для кого - народные, для кого -
интеллигентные. Естественно, тексты недорого бы стоили, если бы не были
оснащены на манер тех лет высказываниями классиков-авторитетов и образными
выражениями отечественных писателей. Управляться с цитатами Ахметьев был
мастак. Каждому вписывал выражения, чрезвычайно подходящие именно этим
натурам, причем свежие, не измызганные в употреблении. "Экая у тебя, у
шельмеца, память-то отменная! - умилялся сановник, отправляя очки на стол.
- Я ведь и сам хотел привести эти слова Фейербаха, но никак не мог
припомнить, в каком они томе..." Вообще у авторов ахметьевских текстов
создавалось впечатление, что они сами их и написали или хотя бы могли
написать, если бы у них было время посидеть за столом. (Завистники
Ахметьева - и не одни лишь завистники, - в частности и из наших,
редакционных, позже последовали по его тропе и сотворили личные сочинения
Леонида Ильича; Марьина и Башкатова, слава Богу, не было среди них и не
могло быть, а Ахметьев уже отсутствовал...)
Да, память Ахметьев имел отменную. И отменно был образован. Не в
пример многим. На старших курсах он для поддержания бюджета матушки и
сестер, проживающих в губернском городе Саратове, писал диссертации, и
кандидатские, и докторские, для мыслителей с философского факультета.
Оппоненты их чрезвычайно хвалили. Их удивляли кругозор мышления
соискателей и объем прочитанных ими - на разных языках - трудов,
перечисленных в библиографических справках. Ахметьев был внимателен к
наукам на шальном факультете журналистики, но более он занимался
саморазвитием, коли уж попал в столицу с ее библиотеками и архивами. А
прежде и в остатке семьи было кому поделиться знаниями или хотя бы дать
направление и охоту мозгам. Ахметьевы владели когда-то домами в Петербурге
и Москве, иные из них эмигрировали в семнадцатом или позже, иных
расстреляли или посадили, наиболее - на взгляд властей - безобидных, в их
числе и мать Ахметьева, выслали в Саратов и уездные города. При нынешних
странностях эпохи Ахметьев был взят в нашу газету в отдел пропаганды.
Конечно, он не выкрикивал направо и налево монархические лозунги, но
позволял себе называть, и я слышал, Великую Революцию "октябрьскими
беспорядками". "Дурачится он, - рассуждали старшие. - Фрондирует. Какие
тут короны и монархии. Это у него пройдет. А скорее всего, он просто
циник". Здоровый (в политическом смысле) циник, если помните, назидательно
назывался мне Кириллом Валентиновичем, К. В., как пример деятельного
созидателя. И впрямь, циникам-оптимистам дела и посты доверяли охотнее,
нежели не знающим сомнений простакам... Но не настораживал ли Ахметьев
Сергея Александровича и стоящую за ним Стену? Впрочем, что он мог
сейчас-то наделать? Вот и теперь ему дали подурачиться с пистолетом. За
что тут корить-то? Проявлено приятное созерцателю гусарское молодечество.
Не по курантам же с государственным боем стрелял... Оно так. Но я полагал,
что Сергей Александрович и Стена умнее и дальновиднее меня...
Однако в шашлычной Башкатов кричал, что я ему нужен, что есть
новости, наверняка относительно солонок, и я спустился искать Башкатова.
Он опять несся с бумагами к машинному бюро, и мои вопросы удивили его.
- Постой! - Башкатов принялся чесать грудь. - Не помню. Запарка. Идет
субботняя полоса. Что-то было, но я забыл. Хотел тебе звонить, но не мог
узнать твой номер. Кстати, его разыскивал и Ахметьев, но тоже не узнал.
- Зинаида знает, - расстроился я.
- Она сказала - не знает.
- Она могла так сказать, - вздохнул я, но при этом подумал: "Дабы
уберечь..." - А из чего хоть стрелялись?
- Из коллекционного оружия. - Башкатов взмахнул бумагами. - Я бегу.
Будет минута, я тебя найду.
В холле, где недели две назад Ахметьев говорил мне о солонке и
четырех убиенных, у стола для пинг-понга я увидел Цыганкову. Я должен был
пройти мимо нее, лишь проскользнув по ней боковым взглядом, как и по
теннисному столу, но нечто неожиданное в ее облике заставило меня поднять
глаза.
Цыганкова стояла остриженная под Котовского. То есть она не была
выбрита под Котовского. Светло-русый ежик в полсантиметра торчал на ее
голове.
Цыганкова шагнула мне навстречу.
- Куделин, мне нужно с тобой поговорить.
- Что это... - не выдержал я. Но не договорил. Она обращалась ко мне
на "ты", я же положил разговаривать с ней только на "вы" и теперь не знал,
как быть.
- А! Стрижка! - рассмеялась Цыганкова. - Жена Марьина подстриглась
недавно под американскую пловчиху. Мне понравилось. А что - плохо?
- Нет. Хорошо, - сказал я. И не соврал. Жена Марьина была женщина
красивая и рисковая, стрижка под американскую пловчиху ей нисколько не
навредила. У Цыганковой, когда она появилась в редакции, волосы были
длинные с прямым пробором и слоеным пучком, потом она укоротила их "под
мальчишку", а теперь вот и - под американскую пловчиху... Уши Цыганковой
забавно торчали, но уродливыми их назвать было нельзя.
- Куделин, мне надо поговорить с тобой, и срочно, - сказала
Цыганкова. - Но здесь не стоит. Пройдем к тебе в комнату.
- Хорошо, - сказал я.
Цыганкова, закрыв дверь моей комнаты, прислонилась, как и в первый
свой приход, к косяку (я уселся за стол) и сказала:
- Куделин, мне негде ночевать.
- А-а-а, - протянул я, опешив.
- Мне где-то надо ночевать неделю... Ну хотя бы три ночи...
- И... и... - похоже, я мычал.
- Дома и на даче я теперь не могу. В другом месте тоже. Я затрудню
тебя ненадолго.
- Но... - наконец мне удалось произнести ясные звуки, и я захотел
поинтересоваться, чем я вызвал такое доверие. Но я сказал:
- У нас всего одна комната...
- Твои родители за городом, - сообщила мне Цыганкова, - и до середины
октября не вернутся.
- Но я...
- Мы взрослые люди. Я не буду тебя стеснять.
- У нас, мягко сказать... неуютная... квартира...
- Я прекрасно знаю, какая у вас квартира, какой дом и какой двор...
"Откуда?" - чуть было не удивился я вслух, но успел выстроить
догадки. Я продолжил сопротивление, впрочем поначалу споткнувшись: все же
назвал Цыганкову на "вы", но этак я выказывал себя готовым к дистанции и
отказу, и я поправился:
- Вы... ты не представляешь, какие у меня соседи. И какой грязный у
нас туалет. Тебя стошнит.
- Не стошнит, - сказала Цыганкова.
Меня все еще волокло по течению.
- У нас нет горячей воды... И ванны тем более нет...
- Я все знаю, Куделин, - мое занудство заставило Цыганкову даже
поморщиться. - Зато рядом с вами баня.
- Вот тебе ключи, - сказал я. - Я освобожусь в два часа ночи. Этот,
маленький, от входной двери, этот - от комнаты. Постельное белье - в
комоде, найдешь. На кухне, у окна, в правом углу, холодильник "Оренбург",
мелкий такой, там жратва и бутылка "Тетры", кажется. Кури в комнате.
Соседям скажешь, что племянница... нет, двоюродная сестра, приехала
сдавать экзамены в институт...
- Откуда приехала? - спросила Цыганкова.
- Из Ярославля. Там у меня тетка.
- Идет, - согласилась Цыганкова. - Ярославль мне нравится.
- Может, тебе еще и институт определить?
- Мне его не определили и предки...
- А я смогу, - строго сказал я. - Записку соседям написать?
- Ну напиши, - лениво протянула, в московской манере, будто жуя
ириски, Цыганкова. Она, похоже, успокаивалась.
Я же успокоиться не мог, набрасывая записку (а то ведь Чашкин доложит
в милицию о нарушении паспортного режима), записка выходила
бестолково-глупой, а я то и дело поднимал голову как бы в соображении
поиска слов, сам же поглядывал на Цыганкову. Я и в разговоре смотрел ей в
глаза, иначе она посчитала бы, что я хитрю, стараюсь увильнуть от ее
заботы. Получалось, что я впервые разглядывал ее вблизи. Другое дело, что
мне было все равно, какая она вблизи, какая она вдали и какая она вообще.
Она была, она была живая, и она стояла рядом. Холодный же наблюдатель
рассмотрел бы в ней сейчас вот что. Издали, то есть в коридоре, в Голубом
зале, на улице, черты лица ее казались мне совершенно правильными. Теперь
же я углядел, что нос ее с правой стороны как бы заострен и вытянут, а
правый уголок рта очевидно длиннее левого. При новой стрижке Цыганковой,
так же как и торчащие уши, особенности носа и рта ее для меня замечательно
проявились. Она отчасти стала казаться мне похожей на известного
персонажа, сотворенного из полена. Нет, тут же я поправил себя, она похожа
на свою мать, Валерию Борисовну. Да, старшая сестра Вика выросла в отца,
Ивана Григорьевича Корабельникова, младшая же была истинно маминой дочкой.
Ивана Григорьевича я избегал и даже опасался. Валерия же Борисовна мне
нравилась. У нее были невыцветшие глаза. Это выражение моей матери. Она
как-то встретила свою давнюю знакомую и сказала дома: "Надо же! Сколько в
ее жизни случилось горя, а глаза у нее не выцвели!" Я как-то упомянул, что
Цыганкова имела глаза серые и лучистые. Лучистыми запомнились мне и глаза
ее матери. И были в них озорство и некая неутоленность. Да, Валерии
Борисовне решительно нравилось пребывать министершей (Иван Григорьевич
года три возглавлял союзный комитет и в благах был приравнен к министру,
дважды возникали вероятности - и не без оснований, - что его сделают
кандидатом в члены Политбюро, но не пофартило). Я понимал, что ни от каких
привилегий и причуд министерши Валерия Борисовна не намерена отказываться,
но и ощущалось, что, если вдруг вихрь закрутит ее, она сопротивляться ему
не станет. (А вихрь-то закрутил однажды Ивана Григорьевича...) У меня с
Валерией Борисовной отношения сложились странные. Иногда мне казалось, что
между нами возникают заговорщические единения, она будто бы подмигивала
мне. Но порой она смотрела на меня хмуро и устало, словно догадывалась,
что я не смогу стать ее старшей дочери подобающе-замечательным другом. И
она была права.
Теперь, глядя на стоявшую у дверного косяка Цыганкову, я сознавал,
что и статью она пошла в Валерию Борисовну. А та славилась своей фигурой и
вызывала искренние мужские комплименты. Цыганкова в своих движениях - не
знаю, по какой причине, но значит, нравилось - выказывала себя "гаврошем",
"своим парнем", что тогда было распространено, или же ей было удобнее
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг