стал помехой занятиям Иллариона. Иллариона увлекли встреча и разговор
двоих под дубом. Возможно, ему не терпелось увидеть, как будет покидать
компанию Павла Петровича гордец Александр Федорович. По протоколу уходить
от императора полагалось только пятясь. Каким манером главковерх
отправился на этот раз к поджидавшему его автомобилю, позволил ли себе
снова надеть бескозырку и шоферские очки и какие слова он, воитель с
монархией, смог напоследок произнести императору? В маленькой фигурке
Павла Петровича мощи и энергии ощущалось больше, нежели в балтийском
матросе. А он, Шеврикука, приставал к Иллариону со своими...
С чем он приставал? Да ни с чем!
Когда понял, что зря постучался к Иллариону, надо было и убывать. А он
остался в Гатчине. (Кстати, вспомнилось Шеврикуке, Илларион ведь в начале
века года два пребывал в Гатчине в первой российской авиашколе, слыл
летуном лихим, но, как отмечалось, не без хулиганских замашек, дважды
портившим строй синим кирасирам августейшей Марии Федоровны. Так что
Гатчина имела еще одно объяснение.) Стучался Шеврикука вовсе не в Гатчину.
Туда его занесло. Но нечего лукавить. Встретиться с Илларионом возникла
охота. Охота же, в частности, была вызвана желанием самоутверждения ("Я
никому не нужен? А вот экий у меня приятель. И принял. И не прогнал... А
прогнал!"), подновления душевного равновесия после "кышей" Продольного. И
корысть: вызнать хоть крохи полезного для себя у многоведающего.
Однако пастухи Шеврикуки могли уловить его желания и корысть. А уловив,
устроить ему мнимого Иллариона. В доверительной же беседе с глотанием
"Тамбовской губернской" тихонько выяснить намерения Шеврикуки, объекты и
способы его ожидаемых действий. Но сразу же ход размышлений Шеврикуки,
успокаивая его, оборвало одно соображение. Илларион не мог бы не ощутить
сотворение своего дубликата, муляжа, макета, куклы, умеющей пить и
закусывать, извлекать звуки из гортани и выпытывать для кого-то мелкие
тайны. Ощутив такое, Илларион, несомненно, рассвирепел бы, а устроители
подмены наверняка должны были бы знать о его силах и связях, зачем и ради
чего лезть им на рожон? При этом они еще и нарушили бы конвенцию о
нерасторжимых цельностях, за что уж точно были бы наказаны.
Хорошо, посчитаем: Илларион был подлинный. Но что он валял дурака с этим
своим заросшим Ухом для Надзора? Да, известно: Илларион склонен к
хулиганским замашкам. Но одно дело, оглушая непросвещенных лошадей треском
"фармана", чуть ли не задевая колесами острия пик, перелетая с аэродрома
на военное поле, дразнить кирасир, обращая их внимание на то, какой нынче
век. И иное дело ехидничать над ним, Шеврикукой, и без того растерянным,
сбитым с панталыку, раззадоривая его словами о бирюзовом камне на рукояти
чаши, о перламутровом бинокле и т. д. Не эта ли небритая рожа возникала в
памятный день забега на Останкинскую башню в телевизорах с заявлением: "От
синего поворота третья клеть"? Еще в Гатчине Ухо для Надзора показалось
Шеврикуке знакомым. Несомненно, в его облике было что-то и от самого
Иллариона. Но теперь визитная карточка разъяснила: Семен Камильевич
Брадобреев. Из этого следует вывести: прием в Гатчине Шеврикуки - один из
эпизодов службы развлечений Брадобрея. Так, что ли? Если так, выходит,
Шеврикука сам напросился в историю, для себя досадную и унизительную. И
тут сказано: "Кыш, Шеврикука!"? А посошок-то? С закусками и свежим пивом в
кружках. Основательный посошок. Какое уж тут "кыш"! А провести церемонию
посошка повелел император. Позвольте. Посох, посошок... Известно: Павел
редко расставался со своей тростью-дубинкой. А нынче (нынче!) прогуливался
без нее. Отчего так, узнавать было уже не у кого. Оставил в замке из
деликатности, из боязни, как бы не отдубасить в сердцах матроса Александра
Федоровича? Что за глупости лезут ему, Шеврикуке, в голову? Что ему
либерал из Симбирска и бедный северный Гамлет?
А Илларион мог развлекаться и бездумно, не предполагая заранее, какие
повороты сюжетов возникнут в его изначально бессмысленных сочетаниях
обстоятельств, мест и персонажей. Выдавил из Павла Петровича, пусть
вышедшего в парк без трости, обещание нечаянных польз от табакерки,
Шеврикуке же указали на необходимость соблюдения санитарных норм. И теперь
Шеврикуке следовало не удивляться и расстраиваться, а разгадывать мелочи
их с Илларионом общения и толковать их применительно к своим заботам и
предстоящим действиям. Илларион, конечно, с ним забавлялся, но наверняка
запрятал в пазухи своих забав подсказки Шеврикуке и предостережения. И
нечего было Шеврикуке обижаться на Иллариона и досадовать на него, а себя
считать ходом встречи униженным.
И он перестал обижаться и досадовать.
И решил сегодня же проникнуть на лыжную базу. И вот, пожалуйста, одна из
подсказок, рассыпанных Илларионом, всплыла и покачивалась сейчас перед
Шеврикукой. Прозвучала она в словах о влиянии привидений Приватных
(глюков, бегемотиков белой горячки, прочих епишек) на те или иные
личности. У Бушмелева, без сомнения, должен был быть именной епишка.
Бушмелев и напивался, случалось, до чертиков, и видения его посещали, а в
конце жизни его угнетали кошмары. Надо было отыскать епишку Бушмелева,
если он, конечно, сохранился, найти к нему подходы и склонить к душевному
расположению. Или хотя бы к историческому единению. Наверняка в
канцелярском столе или в компьютерной картотеке взаимоуважающего
соблюдателя Гори Бойса сведения о епишке Бушмелева Должны были неистребимо
сохраняться.
Помимо всего прочего, к походу на лыжную базу его подталкивала тоска.
Происхождение ее он объяснить себе не мог. Или не желал делать это. Без
сомнения, с тоской он вернулся из Гатчины в квартиру Уткиных. И это была
именно тоска, а не меланхолия Иллариона. "На Острове Тоски двадцать две
стальных доски..." Меланхолия Иллариона не требовала поступков, а
требовала забав. Но может быть, Шеврикука и ошибался.
64
Не успел Шеврикука известным ему ходом просквозиться в недра лыжной базы в
Останкинском парке, или места летнего обитания призраков и привидений, как
на него с грохотом надвинулся боевой, о двух тумбочках, стол
взаимоуважающего соблюдателя Гори Бойса.
- А-а! Пролаза Шеврикука! Заявился, не поленился! - загромыхал и сам Горя
Бойс. - А зачем? Давно не видали и видеть не желаем!
Очки, какие Горя Бойс смастерил из фанеры для убиений мух, были вскинуты
вверх, словно бы Шеврикука был приравнен соблюдателем к крылатым насекомым
и заслуживал свирепой казни.
- Не шуми и не грози! - скучно произнес Шеврикука.
И Горя Бойс успокоился.
- Я к тому, - сказал Горя Бойс, - что в Апартаменте нумер триста двадцать
четвертом никто вас не ждет.
- Тебе ли судить, где меня ждут, а где нет! - рассердился Шеврикука.
- Там просто никого нет.
- То есть как? - растерялся Шеврикука. - И Дуняши-Невзоры нет?
- Ни барыни, ни прислуги, - кивнул соблюдатель Горя Бойс, и можно было
подумать, миролюбиво кивнул, с сочувствием.
- А не гуляют ли они где-то? Не ведут ли беседы в гостях в номерах
четвертой сотни?
- В просторах четвертой сотни их нет.
- А где же они?
- Не могем знать-с. А если бы и знали-с, не имели бы права вас, сударь,
одарять знаниями. А если бы и имели право, то все равно вам, сударь...
- Замолчи, - цыкнул Шеврикука. - Мне эти барыни и прислуги сегодня нужны,
как... Ты вот что. Лучше скажи, был ли у Бушмелева личный епишка?
- Вот ты что! - покачал головой Горя Бойс. - На Бушмелева, значит, выйти
хочешь! Гордец и бестолочь! Горя бойся!
- Ты отвечай! Был личный епишка?
- Ну, был...
- Был? Или он и теперь есть?
- Ну, есть... - протянул Горя Бойс.
- Засунь клешню в картотеку и добудь оттуда его формуляры.
- Как же! Сейчас! А может, ты от Отродий Башни? Проваливай. А то возьму и
включу авральную систему! Что с тобой сделают при наших-то нынешних
непотребствах!
- Не пугай. И подумай. У тебя носков дырявых двадцать пар. А новые откуда?
Айвового варенья не ел полгода. Бабка Староханова, что ли, тебе его купит?
Смазь то есть. А вдруг на тебя опустятся посильные вознаграждения?
- Откуда? - хмыкнул Горя Бойс. - Из Пузыря, что ли? Или - еще лучше! Не из
тебя ли?
Тут уж взаимоуважающий соблюдатель расхохотался.
- Ну а почему же и не из меня? - чуть ли не оскорбленный, сказал Шеврикука.
- Подкуп при исполнении кадровых бдений! - взвыл Горя Бойс. - Миллионы лет
непорочных сидений за доверенным столом. В минуту и все порушить? Ну уж
нет! Полиция! Милиция! Понятые! Свидетели! Взаимоуважающая следительница
Староханова! Караул! Вербуют!
- А ну замолчи! - Шеврикука перепугался, не хватало еще, чтобы на крики
командира, причитая, кликушей явилась пропахшая лыжной мазью следительница
бабка Староханова или кто другой; он бросился к тощему соблюдателю, зажал
ему рукой рот.
Горя Бойс дергался, мычал, ногой пытался достать до секретной кнопки
вызова внутристенных бойцов, но потом замер, без всяких усилий отвел руку
Шеврикуки, сплюнул и сказал:
- Вот что, Шеврикука. Твое счастье, что и у меня к этому Бушмелеву... Если
ты ему насолишь, я порадуюсь. А так греметь бы тебе сейчас в кандалах. Или
еще что похуже. Ишь ты, учудил! Миллионы лет беспорочного сидения, и на
тебе - подкуп! Про подкуп-то ты, конечно, не забудь, ради своего душевного
просветления... Про посильный-то... Не забудешь?
- Не забуду, - шепотом пообещал Шеврикука. - А ты поищи, что у вас там в
компьютерах на бушмелевского епишку.
- Что искать уже отысканное. Вот! Не зевай! - Горя Бойс стукнул кулаком по
столу, один из ящиков выдвинулся с треском, выстрелил серой папкой с
лиловыми тесемками. Горя Бойс подпрыгнул, изловчился поймать папку,
протянул ее Шеврикуке. - Держи. Там и фотографии, и дактилоскопия, и
состав слюны, и размеры, и прочее. Здесь не смотри, а где-нибудь один, в
тихом углу...
- Быстро вы! - восхитился Шеврикука.
- А чего уж быстро, - скромно произнес Горя Бойс, - я уж три дня знал, что
ты придешь и зачем придешь...
Взаимоуважающий соблюдатель спохватился и замолк.
Шеврикука в волнении не успел осмыслить и уразуметь суть слов Гори Бойса,
а уже услышал:
- Барыню, что из триста двадцать четвертого нумера, не ищи. Ты ее сейчас
не отыщешь. А вот служанка ее без головы... или с головой... прости ее
грехи и чудеса... может обнаружиться в Лавандовом саду... может... а может
и не обнаружиться... и эта... тоже чудесная... Увека-Векка... там
лепестки, случается, нюхает...
И опять Шеврикуку забрала тоска. Не гатчинскими ли водами омывается остров
Тоски? Тоска, хорошо знакомая Шеврикуке. В ней удручало однообразие тихой
боли разума, замком затворявшей действия и решения. Впрочем, сегодня
никакие замки Шеврикуку ни в чем не стесняли. Шеврикуке захотелось
поинтересоваться у Гори Бойса, а тот глядел на него с умилением, отчего же
Гликерии нет нигде поблизости, ведь ей определено всего лишь домашнее
содержание, да еще и с послаблениями. Или изменился режим содержания? Но
проще было бы вызнать об этом у Дуняши-Невзоры, если она повстречается. А
спросил он вот о чем:
- Неужели у вас не прекратились гуляния в садах? При ваших-то клокотаниях?
- Вот именно при клокотаниях! - согласился Горя Бойс. - А у нас и еще одна
забота вспухла. Но в садах гуляют.
- Какая забота?
- А бомжи, - сказал Горя Бойс.
- Какие бомжи?
- Ты, Шеврикука, "Дважды два" не смотришь? Бомжам ночлег предоставляют...
- Ну слышал. Смотрел. Предоставляют... Но ведь в бомбоубежищах. Бывших.
- В бомбоубежищах, - подтвердил Горя Бойс. - Но это где? А у нас им отдают
лыжную базу и лыжный образ жизни. Здесь, мол, сам воздух нравственно
целительный. А нам-то куда деваться летом?
И взаимоуважающий соблюдатель Горя Бойс зарыдал. Впрочем, сначала он
выругался, произнеся: "Блендамед!" - а уж потом зарыдал.
Шеврикука стоял озабоченный.
Когда он выскочил из Землескреба в направлении лыжной базы, он увидел
Радлугина. Тот прикнопливал на стенд деловых объявлений прокламацию.
Прокламация была ксерокопией, текст ее начинался плакатно: "Всем! Всем!
Всем! Декрет!"
- Разве это декрет? - заметил Шеврикука. - По жанру это скорее воззвание.
И что это за исполнительный комитет? Это вы, что ли?
- Я хотел посоветоваться с вами. - Губы Радлугина обиженно сжались. - Но
связи нет.
- Нет, - строго сказал Шеврикука. - "Дупло" в потусторонних делах.
- Ах так, - успокоился Радлутин и будто бы обрадовался потусторонним делам
связного,
А Шеврикука пообещал себе сегодня же проведать спальню Пэрста-Капсулы и не
допустить, чтобы в получердачье возникли какие-либо поводы для
вмешательств Радлугина. Радлугин непременно должен был ринуться в
преследование бомжей. Если уже не ринулся.
- Пусть будет и воззвание, - согласился Радлугин. - Но нельзя, чтобы наше
бомбоубежище отдали бомжам. Тут речь идет и о боеспособности державы. И о
том, какие лужи и кучи вонючие, извините, появятся во дворах возле
Цандера. И там рядом - детская музыкальная школа.
- Мне это известно, - сказал Шеврикука.
Действительно, он то ли читал, то ли слышал о намерении чиновных
разумников разместить в пустующих бомбоубежищах ночлежки им. МХАТа им.
Горького для имеющих московскую прописку бомжей. Но известие это его не
задело всерьез. Как и мало кого в Москве. Повторялись лишь расхожие шутки.
Как теперь будут называть стратегические объекты гражданской обороны -
бомжеубежища, или бомжехранилища, или бомжележбища, или бомжеложи, или
просто ложи бомжей? Перекатывались с газетных страниц в зрительные
информационные пространства рассудительные мечтания о нарождении новой
жизнестойкой человеческой цивилизации. Понажимают все же нервные идиоты на
кнопки или АЭСы поломаются, ничего, многие передохнут, оно и к лучшему, но
после ядерной зимы ворота бомжеубежищ распахнутся, и на свет весенний
выйдут бодрые морозоустойчивые экземпляры. Обросшие, но цельные. "Только
бы потопа не случилось!" - нудили пессимисты. "Наши бомжи из любого потопа
выйдут сухими!" - отвечали патриоты. Шутки шутками, а ведь домовые могли
остаться без среды обитания и клубных помещений в Большой Утробе. А теперь
новость - бомжи претендуют и на лыжную базу.
- Ты что, Шеврикука? Заснул, никак? - поинтересовался Горя Бойс. Он уже не
рыдал. И мог снова произнести: "Блендамед!"
- Я думаю, - смутился Шеврикука. - Я соображаю. Говорили, что как только
все выберут из Пузыря и разделят, так в его пустую оболочку всех бомжей и
поместят. Наверняка и тех, что отписаны к вам, на лыжную базу, туда умнут.
- Я, Шеврикука, думал, что ты умнее. Когда это твой Пузырь будут делить и
выскребывать? А-а-а! Ты бы что-нибудь придумал, чтобы отвести от нас
бомжей. А то прогадаешь... Клокотание клокотанием, а сейчас, похоже,
многие сбились в кучу. Общий интерес. Общая оборона. А Бушмелева, из-за
его натуры и удали, готовы произвести в воеводы. И произведут. Вот тогда
мы и запляшем!
- Ладно, - сказал Шеврикука. - Отправлюсь-ка я в Лавандовый сад.
В Лавандовый сад и в другие оздоровительные места, с подогревом и
подсветкой воздуха, с романтическими посадками, родниками и тихоструйными
ручьями, Шеврикуке надо было бы спускаться в кабине лифта или в шахтном
подъемнике. Но он решил спланировать вниз сам, раскинув крылья душевности
и свойственной ему прыти. Но в самом начале вольного спуска был схвачен за
рукав куртки костлявой лапой взаимоуважающей следительницы бабки
Старохановой. Та словно бы не желала нарушать церемонию вхождения в недра
лыжной базы, изловила его и зашептала:
- Красавец ты наш писаный, рыцарь золотая мозоль, дело ты свое исполняй,
но Векку-то нашу, Увекочку, не прогляди, она ведь теперь как персик, как
Лиза Минельева, она даже лучше Лизаветы-то, а ножки-то у нее, ножки-то,
она не для бомжей, ты уж ее, барин ты наш ненаглядный, в обиду не давай!
- А ну проваливай, бабка! - взревел Шеврикука. - Когти свои убери, а то
лапу изувечу!
- Фу, грубиян, фулиганье! Бандюган! - прошипела бабка Староханова и
принялась вдогонку Шеврикуке скорострельно чихать.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг