65
А Шеврикука уже опустился на черноземы Лавандового сада. Или на
красноземы. Избалованные зимними погодами и зарослями в Оранжерее (лучшая
в стране, Главный Ботанический сад, Академия наук, бывшие теплицы Геринга,
две тысячи одних только кактусов, а сколько орхидей, кокосы на пальме,
цветение азалий), привидения и призраки годами бутетенили, выговаривая
себе летние компенсации. Над ними сжалились и, принимая во внимание их
ночные изнурения, одарили их местами оздоровительных променадов с
Лужайками Отдохновений. В частности, и Лавандовым садом. Лаванда росла тут
то ли на грядках, то ли на клумбах, то ли в кринах-горшочках, Шеврикука не
знал, огородник и садовник он был скверный. Ботаник - тем более никакой.
Спускаясь к ароматам лаванды, Шеврикука увидел на лужайках сада, друг от
друга отдаленных, и Дуняшу-Невзору, и Векку-Увеку. Дуняша кого-то кормила,
рассыпая орешки, а Увека с кем-то кокетничала. Пускай кормят и
кокетничают, решил Шеврикука, а он посидит на лавочке под желтой сливой и
подумает кое о чем.
Бушмелева, стало быть, норовят поставить воеводой. Что ж, именно такой
воин мог быть теперь и пригож. На смотринах дома Тутомлиных Дударев, тогда
приказчик-искуситель, связывал с Бушмелевым мрачные готические драмы и
тайны, какие всегда придавали историческим зданиям особый шарм, а стало
быть, и укрепляли им цену. Этот грешник и изверг, человек необузданного
нрава и опасных страстей, был миллионщиком, сибирским и окским заводчиком,
чье предложение, к несчастью, приняла одна из графинь Тутомлиных. Известен
был как деспот, душегуб и синяя борода. Графиню затравил. Сыновей пережил,
изломав им судьбы. Невдалеке от окских заводов держал в муромских лесах
разбойников. Мог - и не только своих работников - в назидание другим
сбросить в колодец или уморить голодом. Справлялся и с дворянами, в
особенности с мужьями приглянувшихся красавиц, не пожелавшими предоставить
жен для утех Афанасия Макаровича. Одного погубил, огнем уничтожив его
усадьбу, другого заманил на завод и приказал швырнуть его в расплавленный
чугун. Теперь воспрянул и рвется в воеводы. Скорее всего, и пройдет...
Да, и еще была у него, между прочим, история с Гликерией. Ну, это случай
особенный, и пусть пока подремлет в стороне.
Да. И проклятие. Будто бы он проклял Москву, покровскую местность, земли
родные, что было действием неприличным, и неоправданным, и опять же
греховным.
Ладно. Кого же кормила на Лужайке Отдохновений Дуняша-Невзора и чем? Очень
может быть, что и бегемотиков. Дуняша бегемотикам, особенно тихо
являвшимся когда-то в пивном автомате на Королева, пять, финансисту
Моховскому, симпатизировала. А бегемотики были из епишек.
Папка, коей облагодетельствовал его Горя Бойс, размещалась теперь под
легким свитером Шеврикуки и ремнем джинсов. В Лавандовом саду был заведен
купальный пруд для мелких особей. В одну из раздевальных кабин и
направился Шеврикука, хотя и не имел для того никакой пляжной надобности.
Надобность была вызвана интересом к епишке изверга Бушмелева. Сознавая,
что долго в кабине ему торчать не позволят, Шеврикука чуть было не оторвал
от папки тесемки и был вынужден ловить документы, планировавшие на
песчаный пол. Звали приватное привидение почтительно Епифан. На рожу
Епифана, анфас и в профиль, Шеврикука взглянул мельком. А вот фотографии
татуировок епишки Шеврикуке захотелось рассмотреть внимательнее. Плечи
Епифана украшали голые бабы, но отчего-то - на лыжах и до бедер - в
ватниках. В кружевной технике были исполнены изображения каких-то
производственных сооружений, возможно плавильных печей. И охранял Епифана
со спины злодейский молодец с кистенем в руке, по всему виду - разбойник
из муромских лесов. Шеврикука, торопясь, стал листать бумаги с текстами
(на одной из них объект именовался не Епифаном, а Герасимом), но в дверь
забарабанили. Папка полезла под ремень, Шеврикука открыл дверь и,
отстраняя торопыгу-купальщика рукой и словами: "Пардон, пардон, пардон!" -
поспешил к Дуняше-Невзоре.
Но прежде чем он достиг Дуняши, на асфальтовой тропинке он столкнулся с
Увекой Увечной, или Веккой Вечной. Он бы пронесся мимо нее, если бы она
сама не остановила его, произнеся нежно-томно: "Ах, Шеврикука, милый...
милый... Куда же вы несетесь, несносный?.." - и этак деликатно, явно не
для пожатия, протянула ему руку, ладонью вниз, что Шеврикука се сгоряча
расцеловал, но тут же и пробормотал: "С вашего позволения". В недавно
виденном фильме влюбленному офицеру напомнили о том, что прилично целовать
руки только замужних дам. Сейчас же офицер с дамами выбыли из головы
Шеврикуки. Он сообразил, почему сам не остановился. Он несся и успел
подумать: "Надо же! И Лайзы Миннелли тут даже разгуливают..." Подумал с
удивлением и иронией. Понятно, что натуральная дочка Джуди Гарленд в
Останкине, на лыжной базе, в Лавандовом саду разгуливать никак не могла.
Разгуливало подражание ей. А подражание чаще всего вызывает у нас улыбку.
Или ехидство иронии. Но Векка-Увека, пожалуй, не заслуживала ехидства или
язвительности. Совсем недурно выглядела барышня. В Ботаническом саду, под
маньчжурским орехом она имела короткий, прямой нос, ныне же он,
видоизменившийся, набухший сливой, забавный, ее не портил. И прелестной
стала удлинившаяся шея в вырезе летней блузки. А наивные, удивляющиеся
миру глазища! А, извините, пупок в свободном пространстве между блузкой и
пуговицей юбки ("неприкрытая реальность", как написала бы моя жена в
журнале мод)! А новая пластика Векки-Увеки, готовность ее рук, шеи, плеч,
возможно, и пупка ("Не знаю, не видел, - признался себе Шеврикука, - как
обстоит у Миннелли..."), но уж и ног и бедер сотворить такой танец, от
какого бы прекратилось движение в Лавандовом саду.
Так, вспомнил Шеврикука. Сегодня бабка Староханова посчитала нужным
сообщить, как о случае радостном ("наша-то лучше Лизаветы той,
ножки-то..."), об увлечении Векки-Увеки Лайзой Миннелли. У каждого из
осведомленных свои водопроводы знания. Что же еще кольнуло нынче Шеврикуку
там, наверху, в словах Гори Бойса? Что-то насторожило его. Что? Надо будет
вспомнить. "Потом вспомню, - пообещал себе Шеврикука. - Горя Бойс, Горя
Бойс, что же он сказал и что я забыл?.."
- А я издалека вас видел, - сказал Шеврикука. - Вы вели с кем-то светский
разговор. Может, вы и теперь спешили к разговору, что же было вас
задерживать?
- Ох, лукавый Шеврикука! - погрозила ему Увека пальчиком. - Какие у меня
могут быть еще разговоры и дела, если вы здесь? Как и прежде, я хочу быть
помощницей в ваших делах. Возможно, вы завтра будете рисковать и можете
погибнуть. Вам нужны помощники. У вас никого нет. Вы одиноки.
- Все это трогательно,- нахмурился Шеврикука. - Но давайте не будем
говорить о гибелях и одиночестве.
- Вы мне не доверяете, - опустила голову Увека. - Я вас сегодня
рассмешила...
- Чем же? - удивился Шеврикука. - А-а-а... Этим... Нет, нисколько... И мне
вообще симпатичны женщины с забавиной... А к увлечению яркостью я отношусь
с пониманием. И возраст у вас юный, впечатлительный... Главное, не
обезьянничать... Две-три подробности, ну четыре... А так носить все свое.
И на себе, и в себе... Вы от своего куньего хвоста небось не отказались?
- Какого хвоста? Какого куньего хвоста? - заговорила Векка-Увека будто в
испуге, глазища вытаращила и явно готова была сбежать от собеседника. -
Что вы, Шеврикука, помилуйте! Что же вы обо мне думаете?
- Но я... - Шеврикука смутился. Действительно, получилась неловкость. Из
слов недоброжелательниц Увеки, Шеврикукой слышанных, выходило: в мещанские
привидения тридцать шестой сотни она пробилась из кикимор, но и
пробившись, могла являться лишь тенью, скрюченной тенью, с горбом и в
чепце, сбитом на ухо. И все же она сумела преобразоваться и добыла на это
права осуществления. В рассказах о бесстыдствах Увеки, ее распутствах и
авантюрных вывертах упоминался и куний хвост. Будто бы Увека была одной из
тех, кто на гаданиях, оборачиваясь к бане голой задницей, просил протянуть
по ней куньим хвостом и, уверив себя, что почувствовал мохнатое, ожидал
богатства и фавора. И выходило так, словно бы Увека и впрямь жила под
опекой куньего хвоста. Но стоило ли упоминать куний хвост в связи с новыми
преобразованиями Увеки-Векки? А может быть, именно и стоило, решил
Шеврикука.
- Словом, извините, - сказал Шеврикука. - Вы ходили к маньчжурскому ореху,
как мы договаривались?
- Вот! Наконец-то! - обрадовалась Увека и отняла руки от лица. - Я уж
думала, что вы пошутили со мной и забыли. Да, ходила.
- И познакомились?
- И познакомилась.
- И что?
- А вот они отчего-то велели мне обо всем молчать и дело иметь
исключительно с ними.
- Уже не промолчали.
- Об этом-то условии я как раз должна была вас информировать. И они
просили передать: вам они благодарны.
- Ну и замечательно. Вы-то не жалеете, что вышли на Отродий?
- Нисколько! Напротив!
- Рад, что хоть в чем-то оказался вам полезен. И вовсе не нужно вам
оберегать меня от моих злосчастий.
- В моих чувствах к вам перемены нет, - сказала Увека. - А вы не можете
отнестись ко мне всерьез. Более навязываться к вам в помощники я не стану.
Она повернулась, готовая бежать, на этот случай не пожаловав Шеврикуку к
руке, но тут же и охнула:
- Совсем забыла! Ведь мне велели передать вам...
- Велено под маньчжурским орехом?
- Да, да! И там!
Увека подала Шеврикуке соску для умиротворений и ложных удовольствий
младенцев. Но Шеврикука тут же понял, что это не соска, а резиновая
затычка, с колечком, для запирания чего-то.
- Зачем это?
- Ухо закрыть! Правое ухо! Они так и сказали: только правое! А не левое! -
заторопилась Увека. - Ни в коем случае не левое. Когда спуститесь в
помещение, куда вам не нужно спускаться, завтра или послезавтра, вам лучше
знать, заткните правое ухо! Запомнили?
- Запомнил...
- Ну, я побежала. Я буду волноваться за вас!
- Спасибо... - пробормотал Шеврикука.
Он не стал сообщать Увеке, что затыкать ничего не будет; коли бы имели
Отродья соображения, они бы передали их с Бордюром, а не опустились бы до
поручений поддельной Лайзе Миннелли. Над ним изволили шутить шутки.
Шеврикука пожелал вышвырнуть соску-затычку. Но сунул ее в карман.
А бежала Векка-Увека красиво. И не топорщился под се лаконичной юбкой
куний хвост.
По слабости натуры Шеврикука стоял минуты три и следил за пластикой
движений недавней кикиморы, недавней скрюченной тени, недавней застенчивой
барышни, лишь когда кавалер обнял динамичную простушку с метровыми
ресницами, Шеврикука стыдливым скромником опустил глаза. Разглядывать
кавалера не стал. А зря. Но не мог же, скажем, погонщик амазонского змея
Анаконды Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, преподносить
гвоздики интересной даме в Лавандовом саду. Однако знал ли он, Шеврикука,
как следует Сергея Андреевича? То-то и оно... Но нужен ли был теперь Увеке
Крейсер Грозный?
А Дуняша-Невзора все угощала своих любимцев.
Шеврикука приблизился к Лужайке Отдохновений.
- Привет, - сказал он. - Чем ты их тут кормишь? И что - это одни лишь
бегемотики?
- А-а-а, это ты, Шеврикука. - Дуняша даже не обернулась. - Намиловался с
мордашкой-то прелестной, с нашей Лизаветой Кикиморовной? А? Поласкала она
небось твое самолюбие. А ты уж и раскис! Из-за твоего незнания света
получишь ты с Увекой затруднительные состояния.
- Ладно, - сказал Шеврикука. - Я спросил: это одни лишь бегемотики?
- Нет, - сказала Дуняша. - Есть и другие мелкие епишки. Которые не злые и
не наглые.
- И кто из них Епифан-Герасим?
Теперь Дуняша обернулась. Минуты две молча смотрела на Шеврикуку.
- Значит, ты желаешь выйти на Афанасия Макаровича Бушмелева? - Дуняша
глядела на Шеврикуку прищурившись, то ли сердито, то ли с интересом, в
надежде распознать в сегодняшнем Шеврикуке нечто путное и, уж во всяком
случае, - для нее и для ее госпожи - не совсем бесполезное.
- Не твое дело. Скажи лучше, кто из них Епифан-Герасим?
- Никто. А Герасима здесь нет. Он на спортивной площадке.
- Там же громилы! - удивился Шеврикука.
- Не с этими же малышами ему играть в горелки и в ручеек. Кроме того, там
есть особы женского пола. Сразу туда пойдешь? Или тут постоишь чуть-чуть?
- Здесь постою, - сказал Шеврикука. - То-то я смотрю, никто из твоих не
соответствует его фотографии. А потом - у него татуировки...
- Татуировки и у наших есть. Только ты их не разглядишь... Ну, комарье,
ну, деловые! Ну, налетай!.. У одного на спине с переходом на ноги наколота
конституция... То ли Монако, то ли Иордании, то ли Литвы... На ихнем
языке... Я сквозь лупу увидела ихнюю восьмую статью...
Из кисета, вышитого по канве несомненно самой Дуняшей, она стала бросать в
бетонные лотки ячменные зерна, крошки мускатного ореха и толченой пробки.
В фаворе у Дуняши - и давно - были наиболее добродушные или, можно
сказать, наиболее безобидные и вызывающие хоть малое сострадание личности
из Приватных привидений. Как известно, Приватные привидения (по вызову и
по назначению) были необходимыми персонажами кошмаров, раскаяний, страхов,
тоски (не приватным ли привидением Шеврикука являлся в Гатчину Иллариону
по вызову или по чьему-то назначению?), галлюцинаций, приступов белой
горячки (епишки, бегемотики) и прочего. Когда в Доме Привидений и
Призраков заколобродило, недра стали трястись, именно Приватные привидения
повели себя скандальнее прочих, большинство этих прыщей проявили себя
наглецами и дуроломами. Их урезонили, сбили в кучу, приставили к ним
смотрителей с кнутами и щупами. Но вот теперь посчитали возможным наиболее
присмиревших, добродетельных и наверняка усердных в служебных бдениях
поощрить удовольствиями в Лавандовом саду, зерном и крошками из кисета
Дуняши-Невзоры. Или даже позволили погонять мячи.
- Бинокль пускали в дело? - спросил Шеврикука.
- Тебе-то какие заботы? - сказала Дуняша и одарила зерном епишку, похожего
на крохотного зеленого бельчонка.
- А вдруг биноклю мои руки нужны...
- Учтем!.. Кушай, Петюля, кушай...
- Ничего себе Петюля!
- Этот Петюля, между прочим, приятель Епифана-Герасима. А Герасим, может,
тебя к себе и вовсе не подпустит. Он капризный.
- Посмотрим... Обойдемся и без Герасима... - сказал Шеврикука.
- Капризный и злой. И заспанный. Как заели Бушмелева и отринули, был без
дела. Каково столько лет бездельничать? Существовать без надобности.
- А сейчас он при надобности?
- Не знаю, - сказала Дуняша. - Захочешь - узнаешь.
- А где наша затворница? - спросил Шеврикука. - Отчего, если на нее
наложен домашний арест, ее нет дома? Или хотя бы здесь?
- Тише, тише! Давай на секунду отойдем от вольера... Нет, они без вреда,
но все же... Плохо, Шеврикука! Все очень плохо! Ей грозит... И она
содержится теперь... Не могу... Если есть желание, приходи завтра в это же
время сюда. Я сумею провести тебя к ней. Времени мало, и ничто не может ей
помочь... Придешь? Тут большой риск... Но... И бинокль я тебе добуду...
Придешь?
- Приду, - сказал Шеврикука.
- Вот и хорошо! И спасибо! А уж Гликерия-то как тебе обрадуется! - И
Дуняша прижалась к Шеврикуке, голову уткнула ему в грудь. Потом резко
отстранила его от себя, сказала: - Иди, куда собирался! Да, возьми-ка с
собой Петюлю, может, тебе в его присутствии удастся поговорить с Герасимом
доверительнее. То есть вообще поговорить.
Она поспешила к перильцам вольера, изловила в бетонном лотке зеленого
бельчонка, оглядела Шеврикуку, расстроилась:
- Ба, да у тебя просторного кармана нет. Я посажу Петюлю в кисет, только
посматривай, чтоб он не задохнулся и не зашибся. Да, еще. Ты, если выйдет,
пригласи Герасима с Петюлей в трактир и угости их...
- "Тамбовской губернской", - подсказал Шеврикука.
- Ну, можешь и "Тамбовской"... - удивилась Дуняша. - Откуда ты знаешь?
- Да так, - сказал Шеврикука. - Догадался.
- Петюлю не напои! Капельку ему! Иди, иди.
"Иду, иду. С мальчиком-с-пальчик в кисете", - заулыбался Шеврикука. Но
улыбка его моментально погасла. Опять подступила тоска. Гнетущая,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг