субъект всеравнокакого возраста, в очочках волостного писаря, в
голубенькой толстовке, с ходиками без кукушки, свисающими с плетеного
пояса. А на ногах его в проеме стола Шеврикука углядел бурки. "Вот бы
увидел их Пэрст, - подумал Шеврикука, - вот бы порадовался!" Увещеваний
ожидали домовые разных свойств, все больше схожие с Шеврикукой во взглядах
на красоту тела, практические манеры и стиль жизни, но сидели среди них и
карлики, и уроды, и стручки, и шуты гороховые в телогреях из козьих шкур.
А судя по ерзанью и скрипам стульев, присутствовали здесь и существа
невидимые. От особенно нервно скрипевшего невидимого несло моршанской
махоркой. Вызванные были из ближних и дальних московских местностей,
знакомых среди них Шеврикука не обнаружил "Хоть не один", - стал
успокаивать себя Шеврикука. Вроде бы в очереди его прегрешения, проказы и
ошибки сползли с него, раздробились в мелочь и разделились между всеми
ожидавшими сурового слова. Узнать, кто и каков нынче Увещеватель и какой
оборот принимают с ним беседы, не было возможности. После увещеваний
домовые, надо полагать, кто с легким умственным испугом, кто с
помрачнением основ, а кто и вовсе пинком в распыл, убирались из кабинета
серьезной особы, минуя приемный покой. В строгонравственном городе
Берлине, слышал Шеврикука, есть почитаемая народом пивная "Последняя
инстанция". Четыре столетия благоухает она ячменным напитком прямо за
красным зданием городского суда. Тех, кого оправдывали в красном здании, и
тех, кого приговаривали к казни, вели в "Последнюю инстанцию".
Предоставляли по две кружки пива. Но это в Берлине. В Китай-городе и
полстакана кваса в иссохшую глотку не плеснут. Впрочем, и от пива и от
кваса отказался бы теперь Шеврикука, лишь были бы оставлены ему
возможности утолять жажду по месту службы в Останкине.
Вот уже трех набедокуривших или имевших склонность бедокурить
помощник-регистратор в порядке очереди направил к Увещевателю. Хотя,
подумал Шеврикука, необязательно набедокуривших. Увещеваниям подвергались
и домовые, впавшие в задумчивость, и ослабшие натурою по причине
чувственных неудач, и обольстившиеся колдовством, и полуграмотно толкующие
гадательные книги, и босяки-эпикурейцы, опустившиеся до поедания моренных
химией насекомых. Всех не упомнишь. Иных распекали кротко, чуть ли не
ласково, они были на счету, от них ожидали расцвета дарований, однако
текли десятилетия, менялись уклады, а расцвет не наступал. Но Шеврикуку на
счету не держали. Он-то был из тех, кто способен набедокурить. Или хуже
того...
А коридором мимо очереди с Шеврикукой прохаживались или сновали домовые, к
каким не было сегодня проявлено внимание Увещевателей. Их привели в
Обиталище Чинов дела, надо полагать, первостепенные. Одни из них не
спешили, возможно, в коридорах и укатывали свои сложности, другие же
вертелись волчками или же неслись с разлетом рукавов, будто сейчас же
должны были ввинтиться в решение проблем и комиссий. Шеврикука им
позавидовал. Но зависть его была мимолетная. Зависть ожидавшего
Увещевания. Некоторые пролетевшие или продефилировавшие домовые были
Шеврикуке знакомы, и в обычные дни он им не завидовал. Они служили в
знатных или сановных домах, а потому и сами считали (и сознавали) себя
знатными и сановными. Другие служили в домах суетных и богатых, как те же
упомянутые "Савой" и "Детский мир", и многие полагали, что тамошние
домовые процветающие и состоятельные. Шеврикука уверял себя и всех, что
знатность и состояние его не занимают. Коли бы хотел, он несомненно бы
пробился во всякие министерские, торговые, коммерческие здания или в те,
где жителей развлекают, поят, кормят осетриной по-монастырски и укладывают
в приятную койку под шелковые одеяла. А он не хотел. Его и звали в
знатно-сановные, состоятельные места - в прошлом, увы, в прошлом! - а он
отказывался (не всегда, случались нарушения житейской доктрины, и не раз,
но о них промолчим, о них разговор особый). Он желал быть сам по себе, то
есть суть свою сословную проявлять при домашних очагах, а дело иметь с
людьми, с жильцами, пусть теперь и квартиросъемщиками. В знатных и богатых
зданиях люди не жили, а лишь добывали средства и возможности для сносного
человеческого существования. Часто и за счет других. Часто и топча этих
других. Либо же подличали, угодничали и раздували мыльную пену. Там были
сановники и прихвостни. Там были управители и всякая шваль на побегушках.
Короли и блохи. Души с плетьми и в наручниках и колодках... Строг бывал в
своих мысленных построениях Шеврикука! Домовых же в те здания набивали с
перебором, доверяли им разные мелкие чепуховины, кто из них приглядывал за
лифтами, кто за туалетами, кто инспектировал скомканную бумагу в деловых
корзинах, они, правда, считались ответственными работниками, но были
попросту челядью. Тоже швалью на побегушках. Часто и с унизительными
поручениями. Никогда бы Шеврикука не оказался в положении морильщика мух
при кабинете члена коллегии, но и состоять генералом морильщиков или же
опекунов розеток и штепселей было неугодно его натуре (При нынешних,
отмечу, житейских постановлениях Шеврикуки, при нынешних!)
Дав понять, что все его мускулы удручены неподвижным сидением, Шеврикука
потянулся, чуть ли не крякнул, встал и на глазах у очереди посреди
приемного покоя стал производить отжимания. При счете "десять" он
подпрыгнул и выпрямился, дальнейшую его гимнастику могли признать и
наглостью. Помощник-регистратор и теперь глядел на него как на наглеца и
негодяя, но, похоже, не знал, какие ему применить меры усмирения. "Сейчас
сяду, - успокоил его Шеврикука. - А то все затекло". Но к месту своему он
направился кругосветным путем, пройдя мимо стола помощника в бурках.
Мимолетным взглядом он рассмотрел на целлулоидной таблице регистратора
итоговые отметины уже прошедших увещеваний. Таблица была расчерчена на
клеточки, и в них словно бы играли в "морской бой" или в "нолики и
крестики". Среди ноликов сегодня имелись два фиолетовых креста. "Стало
быть, и третьего не миновать", - подумал Шеврикука.
- Шеврикука! - окликнули его из коридора.
Шеврикука взглянул на помощника-регистратора, тот не произнес ни слова,
должно быть, окликавший Шеврикуку был достоин почтительного отношения.
Окликал Шеврикуку полнощекий господин, радикально остриженный, будто был
арестант или персонаж жизнеописаний Светония. О Светонии Шеврикука
вспомнил и потому, что господин был в сандалиях на босу ногу, с плеч же
его спадала пурпурная тога с малиновым окаемом.
"Какой-то римский день, - озадачился Шеврикука. - То Колизей с
гладиаторами прибыл в голову, теперь тога и сандалии. К чему бы это?"
Когда было дозволено домовым свободное, в телесном виде, посещение людей,
бдящие чины именно из здешнего их Обиталища предлагали тут же ввести
единообразные одеяния, дабы они напоминали о соблюдении всеми обязанностей
сословия, а надзирающие службы отчетливее могли бы углядывать действия,
огорчающие параграфы, и нравственные несовершенства. Но ветры свобод не
напрасно веяли. Вольности нельзя было уже укоротить и упихать в униформу.
Конечно, рекомендовали одеваться без вызова, без претензий и чудачеств. Но
кому в Москве могло бы прийти в голову посчитать чудачеством пурпурную
тогу и сандалии из дорогой кожи?
"Это же Концебалов! - сообразил Шеврикука. - Он же Брожило!" Он подошел к
Концебалову. Поздоровались. Концебалов-Брожило был и впрямь весомый
сановник, много мелких и расторопных дрожало при его окриках, один из этих
мелких наверняка был облагодетельствован должностью сандальничего и в
полночь отскребал Концебалову пятки.
- Удивительно! Иду и вижу, Шеврикука прогуливается! - Концебалов будто бы
не мог поверить в подарок судьбы.
- Да... - глубокомысленно протянул Шеврикука. - Прогуливаемся...
- Дела привели сюда?
- Да... И дела...
- А я ведь на днях вспоминал о вас, - сказал Концебалов. - Вы мне нужны.
Пройдемте-ка отсюда чуть подалее.
Шеврикука обернулся: не подоспела ли его очередь? И тут же усмехнулся: о
чем беспокоиться! Позовут. Добудут. В очереди казусы не случаются.
- Вот, - отозвался Концебалов. - Здесь в камнях щелей нет. Проверено. Вы,
Шеврикука, мне нужны Если бы я сейчас на вас не наткнулся, я бы вас
разыскал.
- И чем же я могу быть вам полезен?
- Совершить одно... Или, скажем, исполнить одно поручение. Деликатное. И
рискованное. Конечно, есть и другие способные. Но я вспомнил о вас.
- Мы с вами годы не виделись, - сказал Шеврикука. - Помнится, тогу и
сандалии вы не носили.
- В доме, где я теперь, - разъяснил Концебалов, - всегда с вниманием и
уважением относились к римскому праву.
Гордость отзвенела в словах Концебалова. Дом этот Шеврикука, естественно,
знал. Стоял он в версте от Обиталища Чинов. А то и ближе. По причине
государственного предназначения там должны были бы заглядывать в римское
право. Но всегда ли заглядывали с вниманием и уважением?
- С домом дело никак не связано, - быстро заговорил Концебалов. - Оно мое,
и ничье более. И я могу просить вас лишь о любезности. Вы проворный и
проникающий... Я помню.
- За годы наших невстреч я изменился, - сказал Шеврикука.
- Не слишком, - возразил Концебалов. - Я наводил справки.
- Вы могли поверить ложным сведениям. Но дело и не в моих нынешних
свойствах. Я не способен сейчас содействовать вам или кому-либо. Я занят.
В занятиях моих наросли осложнения. И это не ракушки на днищах кораблей.
Ко всему прочему, возможно, и в Белом городе, и здесь, в Великом Посаде,
известно, что происходит за Крестовской заставой, у нас в Останкине.
Вот-вот гром грянет.
- Нам известно! - махнул рукой Концебалов. - Уж кто-кто, а мы-то знаем!
"Вы-то знаете! - согласился Шеврикука. - Но вас-то в Останкине нет!"
- К тому же, когда гремит гром, - сказал Концебалов, - не всегда
проливается дождь. И уж тем более что-то сжигает молния. Не всегда... И
здесь не дремлют. Вас ведь тоже небось вызвали сегодня в говорильню об
Отродьях?
- Не совсем, - замялся Шеврикука. Добавил: - И еще над Останкином завис
Пузырь.
- Знаю! И про Пузырь знают! За ним наблюдают. Пусть себе висит и висит! -
Обнаженная рука Концебалова была по-приятельски возложена на плечо
Шеврикуки. - Все это, уважаемый коллега, - и Отродья, и Пузырь, и всякие
занятия - никак не могут помешать вам быть милосердным. Это дело моих
душевных тонкостей, хрупко-интимное. Хотя отчасти и авантюрное. И вы не
беспокойтесь. Без вознаграждения не останетесь. Или без вывода. Помните,
при императрице Екатерине Великой гонорар именовали выводом.
- При чем тут вывод! - как бы возмутился Шеврикука.
- Да, да, не беспокойтесь! Вывод обязателен. Каким ему быть, определять
вам. Я, конечно, не калмыцкий президент и не фонд Сороса, но...
- Нет, извините, не могу, - решительно заявил Шеврикука.
- Будет огонь и лед. Будет опасно. Будет жутко. Но ведь это вам по нраву.
Вам, Шеврикука, придется выйти на Лихорадки. Только и всего.
- Я что - идиот? Или - удрученный? Выходить на Лихорадки! Да хоть бы на
одну из них! Нет! Извините!
Ощутив пробуждение интереса, возникшее в Шеврикуке, Концебалов снял
приятельскую руку с плеча собеседника и заговорил шепотом убежденного в
своей исторической правоте пропагандиста:
- Нужно. Нужно. И будет что вспомнить. Мне ли вам повествовать о
Лихорадках. Словно вы с ними не сталкивались! Нужно вернуть одну. Ну,
скажем, коллекцию. И уж если вы так нервны или заняты, ограничьте хлопоты
одной из Лихорадок. Для начала. А там посмотрите...
"Какой именно одной? Может, Зуботрясной? Или Кишечной?" - чуть было не
спросил Шеврикука. Но произнес, отворяя врата твердыни:
- И взялся бы. А не выйдет.
- Я ведь долго служил в доме Тутомлиных на Покровке, - сказал Концебалов.
- Хорошо знаю Гликерию Андреевну и некоторые ее обстоятельства.
- Вот как... - сказал Шеврикука. Ему бы сразу вытребовать у нанимателя
намек, что же такое интригующе-примечательное или полезно-подстерегающее
сможет Концебалов сообщить ему в обмен на услугу, даже и не в обмен, а в
доклад к выводу, или чем он способен будет удручить ему, Шеврикуке, жизнь
в случае его отказа. Но промолчал.
- Да, служил, - протянул Концебалов. - И знаю...
- Но вроде бы, - сказал Шеврикука, - там домовой - Пелагеич.
- Пелагеич! - рассмеялся Концебалов. - Это теперь он в доме один. А в
барскую пору нас было шестеро. Пелагеича мы обязаны были почитать. Но что
он значил - зимняя полудохлая муха!
- Я подумаю, - сказал Шеврикука.
- В деле есть срочность! Срочность! - Сандалии китайгородского римлянина
чуть ли не оторвались от ковровой дорожки.
- Если есть срочность, вам следует сегодня же обмыслить иные способы
разрешения забот. Перебрать колоду Других, как вы выразились, способных.
- Концебалов! Брожило! А при нем и Шеврикука! И вы здесь!
Шеврикука было обрадовался, что их с Концебаловым разговору случилась
помеха, но нарушителем беседы оказался буян и мошенник Кышмаров, сытно
служивший в домах с магазинами, трактирами, меблированными комнатами и
углами любви. Нынче он имел вид замоскворецкого купца, способного
возместить ущерб за побитие зеркал, кудри его были расчесаны на прямой
пробор, золотая цепочка на брюхе свидетельствовала о том, что Кышмаров -
при швейцарских учетчиках времени, а сапоги радовали любителей балчугским
скрипом и несокрушимым ароматом ваксы.
- Хорош! - одобрил Концебалова Кышмаров. - Москва - Третий Рим! Или -
Первый? Во! Москва - Первый Рим! Патриций Концебалов-Брожило! Я же без
зла! Я же шучу! Я бы на твоем месте вызвал сейчас рабов с носилками и
заставил их нести меня в бани. Еще и зонтик кто-нибудь надо мной держал
бы! А уж в баню были бы приглашены рабыни! Или мальчики? А? Мальчики?
Концебалов тонкогубо поморщился. Кышмаров был ему не ровня. Но в ссоре с
ним не возникло бы выгод.
- Шеврикука! Вот уж кого давно не наблюдал! Шеврикука! Висит над вашим
Останкином Пузырь?
- Висит, - хмуро сказал Шеврикука.
- И хорошо. Ты на него поглядывай. И своего не упусти. Но и про меня не
забудь.
- Ваши интересы внутри вас, - сказал Шеврикука.
- Не торопись! - загундосил Кышмаров. - Не торопись, Шеврикука. За тобой
должок.
- Какой еще должок? - удивился Шеврикука.
- А такой! Очень ягодный! Очень вкусный! Можно сказать, что карточный. А
можно сказать, что бильярдный. Но не тот и не этот. А ты вроде бы и
запамятовал? И я забыл. Но это из-за широты натуры. А теперь увидел тебя и
вспомнил. Я великодушный, но люблю, когда все цифры сходятся.
- Иные путают широту натуры с шириной штанов, - сказал Шеврикука. - А
никакого должка вам за мной не числится.
- Не раздражай и не зли! Я ведь могу и счетчик включить, хотя это и дурной
тон. Я ведь дотянусь, куда хочешь и до кого хочешь. Я загляну к тебе в
Останкино. Или пришли сорванцов, каких следует. Пока Пузырь висит. Я
объявил. Понял?
- Концебалов, он воспитанный, - сказал Шеврикука. - Он может и не отвечать
на ваши шутки о Первом Риме и банях. А я невоспитанный. Если вы вспомнили
о каком-то должке, то вспомните и еще о чем-то.
Возможно, Кышмаров вспомнил. Он заставил себя утихнуть и даже заулыбаться.
- Да, да, эти коридоры не для подобных разговоров. В нашей неразберихе
иногда ляпнешь что-либо, а потом сам не знаешь зачем. Хотя, конечно,
должок был, был, но ладно, не надо о нем теперь. Вас тоже, что ли, вызвали
на дискуссию о Неразберихе?
- Какую дискуссию? - спросил Концебалов. - О какой Неразберихе?
- Ну как же! О всеобщей Неразберихе И всеобщей Лихорадке. Создавать или не
создавать. Безотлагательно или как. Управление Неразберихи и Лихорадки.
Или Приказ с дьяками. Или Комиссию. Или Фронт. Или Окоп. Или Летучую
эскадрилью. А я полагаю, при всеобщих Неразберихе и Лихорадке возможен и
Самозванец.
И будто Кышмарова объял страх.
- И Лихорадки? - В голосе Концебалова было уже волнение. - Какой именно
Лихорадки? При чем тут Лихорадки?
- Я же говорю - всеобщей Лихорадки! Вы разыгрываете меня, что ли? И вас
небось вытребовали на дискуссию бумажкой с пунктами. А ты-то, Концебалов,
из-за одного своего адреса обязан знать обо всем безотлагательном,
таинственном и оперативном.
- Да, конечно, - с достоинством просвещенного сановника согласился
Концебалов. - Я знаю обо всем. Но я-то прибыл по вопросу более важному.
Обстановка накалена, Кышмаров, накалена. Отродья Башни. Да, они. Вот и
Шеврикука отозван в Китай-город. Почти что с линии огня.
В мгновения нападок на Шеврикуку гундосого мошенника Кышмарова
мраморно-благородный Концебалов ни звука не втиснул в разговор о должке,
но участием своих глаз, ресниц, губ он как бы давал знать, что держит
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг