какие уж тут посиделки! Слово требовалось подобрать более уместное.
Происходить будут в подвале. В каком - неизвестно. А может, и уже
происходят. Шеврикуку не призвали. "Ладно, - сказал себе Шеврикука. - Не
призвали и не призвали". Терпеть он не мог, проник в музыкальную школу,
все разглядел и прочувствовал. Стены остались, а полы второго этажа
попортили и стекла раскрошили. Рисунок на стене, размером с пачку сигарет,
признанный милиционерами подозрительным, Шеврикука рассмотрел.
Действительно, лавина будто бы неслась с горы. Или - с Башни? И некие
запятые и крючочки опадали там и тут. Может быть, это опадали неведомые
нам нотные знаки? "Музыкой поставлен предел объяснению мира..." Так.
Снежная лавина, песчаная лавина. Лавина опилок и стружек. Белый Шум.
"Белый Шум - это серьезно..." А М. Д., надо полагать, - Магнитный Домен? В
случае с исчезновением Петра Арсеньевича и газовым пожаром на Кондратюка,
несомненно, действовала иная сила. Теперь Шеврикука пожалел, что прохладно
отнесся к подробностям разгрома лаборатории Мити Мельникова. Просто принял
к сведению новость и сетования Дударева, а никаких прилежных исследований
не затеял. Но там как будто бы курочили, а не крошили. И там -
уворовывали. Хотя, конечно, лаборатория, из которой, между прочим,
происходили Оранжерейный змей-анаконда и отчасти эксперт по катавасиям
Пэрст-Капсула, - не дом для музыкального просвещения детишек и не ночной
приют домовых. Наверняка чем-то овладеть из нее Башне было целесообразно.
Если не всем. И исполнителей туда могли послать иных.
Ничего ни у кого из домовых Шеврикука не выспрашивал и уж тем более не
обращался ни к кому из устроителей экстренных подвальных посиделок.
Напротив, к нему стали подбираться, притекать всякие личности, знакомые и
неизвестные. И такие ничтожные, как Колюня-Убогий с Ягупкиным, и уважаемые
в Останкине Артем Лукич, Велизарий Аркадьевич, старик Иван Борисович, эти
уж непременно заседали в подвале. Шеврикука молчал. Его молчание лишь
усиливало интерес и старания навязчивых собеседников. Раз молчит - значит,
знает. А годами ходило мнение, что Шеврикука разведывал о многом
расторопнее других. "Ничего я не знаю. И знать мне ничего не положено, -
угрюмо говорил Шеврикука. - Что в моих подъездах - я знаю. И более
ничего". "Ну напрасно вы на нас обижаетесь, - вежливо укорял Шеврикуку
Велизарий Аркадьевич, по его мнению, целиком состоящий из высокой
духовности. - Мы ни при чем. Вас еще призовут. Перед вами извинятся". ("А
ведь Велизарий-то долго соседствовал и дружил с Петром Арсеньевичем! -
сообразил Шеврикука. - Как я запамятовал об этом!") "Неужели вы,
Шеврикука, не знаете о том, что..." - начинал старик Иван Борисович. "Ни о
чем я не знаю", - стоял на своем Шеврикука.
А из вопросов и гаданий собеседников он выяснил вот что. Иные считали, что
уже началось, вот-вот всех поднимут, напрягут и поставят под кочергу. Иные
придерживались мнения, что погром - разведка боем, что Отродья Башни были
намерены лишь припугнуть домовых, а в решительный поход пойти на них не
отважатся. Тихо и намеками говорили о будто бы предъявленном Отродьями
ультиматуме. Кому предъявленном? Неизвестно кому. Кому-то. Можно лишь
предполагать кому. И якобы в этом ультиматуме Отродья требовали передать
им некое достояние домовых, приобретенное и накопленное ими чуть ли не в
столетиях. Иначе, мол, достояние будет отобрано силой и техническими
средствами, а домовые опустятся на колени и станут мелкими услужниками
Отродий. Что это за достояние такое, какие такие добро, или клады, или
сокровища возжелали Отродья, домовые словно бы и не знали. Многие,
возможно, и впрямь не знали. Но кто-то ведь знал. Ведь тот же Велизарий
Аркадьевич наверняка знал. Хоть кое-что. Но помалкивал. "Двадцать старцев,
не скованных и не связанных..." - вспомнилось Шеврикуке. - "...Стережет
змей огненный, а под змеем ключ семипудовый... На море на Окияне есть
бел-горюч камень Алатырь. Под тем камнем сокрыта сила могучая, а силе нет
конца... Двадцать старцев..." Чушь какая! Годится разве что для
фольклорных сборников или антологий старинных диковин.
Неспокойно было в те дни в Останкине. Но новые нападения не происходили,
домовых пока не поднимали, не напрягали и не ставили под кочергу.
А не связана ли атака Башни со всполошением в Доме Привидений и Призраков,
подумалось Шеврикуке. Не повлияло ли всполошение на помыслы и действия
Отродий? Опять Шеврикука пожелал возобновить тень Фруктова и отвести ее на
лыжную базу. Шеврикука собрался было отправиться в жилище бакалейщика
Куропятова, но тут в квартире пенсионеров Уткиных начались преобразования.
И стены ее пропали, и будто бы исчез Землескреб, а Шеврикука оказался
внутри сполохов северного сияния. Электрические разряды происходили в нем,
сыпались искры, и нечто трещало. А потом Шеврикуку втянуло в лавину,
снежную или песчаную, летящую из высей, закрутило и поволокло в пропасть.
Он ослеп и оглох, не воспринимал никакие внешние шумы, но в нем
существовал пронзительный, противный, разрывающий все звук, он оставался
единственным ощущением жизни. Звук завершился визгом бензопилы, утих,
стены возвратили квартире Уткиных, Землескреб стоял в Останкине. Возле
Шеврикуки состоялось движение некой пластины, будто стальной или
платиновой. Пластина двигалась то рывками, то перетекая с места на место,
словно подчиняясь правилам компьютерной графики. Над пластиной угадывалась
голова посетителя. Она была плоская и резкая, как лезвие. Но, может быть,
голова эта примерещилась Шеврикуке.
- В вас, Шеврикука, возникла потребность, - прозвучало металлическое. -
Пребывайте в готовности.
Пластина вошла в стену, пропала, а в месте ее исчезновения на обоях
остался рисунок, виденный Шеврикукой в музыкальной школе. Подчиняясь
возникшему чувству, Шеврикука тут же отправился на кухню, горячей водой
намочил тряпку и попробовал рисунок стереть. Обои были моющиеся, и рисунок
исчез. "Конечно, будем пребывать - чуть ли не с отвагой (или с вызовом?)
пообещал кому-то Шеврикука. - Конечно, будем всегда в готовности!"
Он задумался. Сообщить ли о явлении Белого Шума Пэрсту-Капсуле? Одно дело
- лакированная карточка с золотым тиснением, адресованная товарищу
Дудареву О. С., другое дело - физическое присутствие Белого Шума в
Землескребе (физическое ли? метафизическое? или еще какое?). Кто бы ни был
или кем бы ни состоял Пэрст-Капсула, посчитал Шеврикука, его надо
оповестить. И оповестил. Пэрст-Капсула, найденный им, был жизнерадостен,
хотел о чем-то рассказать Шеврикуке, возможно, о подруге, которой был
намерен обзавестись или уже обзавелся, но, услышав о Белом Шуме, стал
серьезным.
- Принял к сведению, - сказал Пэрст-Капсула.
- И что же, тебе придется покинуть наш дом? - спросил Шеврикука.
- Не знаю. Еще не понял. Подумаю. Установлю. Я сам себе установление.
- Ну и хорошо, - сказал Шеврикука.
Он спустился из получердачья лифтом и вышел во двор. Тотчас же, будто
подстерегали его в стриженых кустах барбариса, к Шеврикуке подбежали
Колюня-Убогий и Ягупкин. В руке у Колюни-Убогого была бумажка, он ее
Шеврикуке и вручил.
- Уведомление, - сказал Ягупкин. - Мы посыльные. Велено передать. Тебе
назначена встреча с Увещевателем. Где и во сколько - указано.
- С малым Увещевателем? Или с очень большим? - Шеврикука хотел пошутить.
Но шутка вышла неудачной.
- С большим! - с трудом и будто страшась неминуемой немилости сильных,
выговорил Колюня-Убогий. - А может, и с самим. С Великим.
Так. Этого не хватало. Не только не призвали в подвал на экстренные
посиделки, но еще и назначили беседу с Увещевателем!
А может, оно и к лучшему?
Но, впрочем, все зависело от того, кого нынче определили в большие
Увещеватели.
Шеврикука вздохнул. Предощущение заставило его взглянуть на небо.
Над ним, над Останкином, над Москвой висел Пузырь.
- Что это? - удивился Шеврикука. - Откуда?
- Плюха какая-то, - сказал Ягупкин. - Обосновалась и не движется. Уже часа
полтора.
Пузырь был тот самый, что являлся Шеврикуке во сне. Как и во сне, он был
исполинский, границ вроде бы не имел, но вроде бы имел и границы.
Происходили преобразования его форм и свойств, при этом менялись и его
цвета, и внешние - оболочные, и доступные созерцанию внутренние. То они
были нежно-серые, то перламутрово-палевые, то бледно-фиолетовые, то
тихо-бурые. И будто волны неких колебаний или даже чувств исторгал Пузырь.
В наблюдателях (а уже много зевак глазели на небо вблизи Шеврикуки, стояли
среди них и Свержов, и давно не виденный Шеврикукой человекобык Бордюков)
они вызывали то тихонравие и ожидание благ, то тревогу и нервический зуд.
Остановился возле Шеврикуки проходивший к месту жительства после
подвижнической торговли мороженым в Медведкове Сергей Андреевич
Подмолотов, Крейсер Грозный. Подъехал и Дударев, теперь уже в серой
"тойоте".
- Дредноут какой-то плавает, - сказал Крейсер Грозный. Потом, подумав,
добавил: - Но народ не унывает!
А не встала ли в Останкине и Всемирная Свеча, озаботился Шеврикука. Нет,
Всемирная Свеча не встала. Внутри же Пузыря вспыхнули, замерцали
таинственные, томящие душу огни, Пузырь словно бы потянулся, выгнул спину,
как проснувшийся кот. И сразу успокоился, притих.
- Но народ не унывает! - подтвердил Крейсер Грозный.
Никто ему не возразил.
28
К Увещевателю Шеврикуке следовало отправляться в Китай-город, на
Никольскую улицу. Он мог не спеша пройтись туда Первой Мещанской,
Сретенкой и Лубянкой, но решил опуститься в глубины метрополитена. И
вышло, что в Китай-городе оказался раньше предложенного. Посидел на
скамейке возле первопечатника, разжевал плитку не раз спасавшего
футболиста Добровольского от истощения шоколада "Сникерс". Услышал: за
"Детским миром" при входе в "Савой" стреляли из "Калашникова". Известное
дело. Приятного, несомненно, мало. Разборка скоро утихла. Шеврикука стал
припоминать, есть ли у него знакомые домовые в "Савое" или "Детском мире".
Есть. В "Детском мире" даже двое. Каково им нынче-то на бойких и кипящих
местах? Хотя где теперь места тихо-мирные? К тому же всегда находились
любители мест именно бузотерных. Шеврикуке самому захотелось заглянуть в
"Савой" и, коли знакомец его не дрыхнет и не схоронился от житейских
безобразий в простенках, побеседовать с ним. Просто так, для естественного
развития. Как им тут, в Белом городе? И как вообще нынче в Белом городе?
Пузырь, нависший над Останкином, от первопечатника не был виден.
Однако беседу в "Савое" Шеврикука решил отменить. В следующий раз,
пообещал себе. В следующий раз. Если этот следующий раз будет возможен.
От Никольской предстояло передвигаться китайгородскими переулками и
дворами, из Большого Черкасского Старопанским подойдя к Богоявленскому
монастырю, в соборе которого хор Свешникова, пробивая звуком стены,
разучивал теперь "В низенькой светелке" на гастрольных языках, проникать в
Ветошный ряд, затем блуждать (или заблуждать кого-то), петлять и то и дело
отдаляться от Обиталища Чинов, хотя прямиком ходу до него было минуты две.
Будто шпики какие-то тянулись за Шеврикукой. Нет, шпики, похоже, за ним не
тянулись. Те, кому надо, о его путешествии знали. И все, у кого была на то
нужда, знали, где местится Обиталище Чинов. Но из уважения к преданиям и
легендарным случаям вызванному в Обиталище полагалось петлять, терять
дорогу и даже прикидываться пьяным, неразумно и неведомо зачем забредшим в
Китай-город.
Алкашом Шеврикука стать не пожелал, пусть смирных качает, и петлять как
следует не петлял, а все больше заходил в свежие лавки, преобразовавшие
Никольскую улицу. Месяца два Шеврикука не бывал в Китай-городе, и какие
тут нынче открывались ему перемены и оживления! Какие изобилия и
роскошества во вчерашних конторах с замазанными белилами стеклами! Прямо
Париж! Или даже Сингапур! Однако, предположил Шеврикука, не почувствуют ли
себя среди этих изобилий и роскошеств останкинские жители именно в
Сингапуре с четырьмя копейками в кармане? Впрочем, хорошо ли ему известно,
какие у кого в Останкине карманы и какие в них могут обретаться капиталы?
Естественно, нет. О карманах и капиталах своих подъездов он имел сведения.
Но сведения эти покачивались на окраинах его интересов и в дело не
употреблялись. А сейчас он отчего-то пожалел о своей всеостанкинской
финансовой неосведомленности. "Нет, нынче надо знать все наличности, -
сказал себе Шеврикука, выбираясь из ювелирного магазина в китайгородскую
толчею. - И узнаю. Озадачу Радлугина".
А зачем? Зачем? И зачем именно теперь замысливать нечто? Ведь из Обиталища
Чинов можно было и не выйти.
Ну и что? Ну и что?
И Шеврикука устремился к Обиталищу, голову и плечи выставив вперед, будто
ему мешали идти зловредные течения воздуха, а он был намерен преодолеть
их, ворваться в Обиталище, выкликнуть шаляпинским рыком: "Бойцы есть?",
всех разнести и навести порядок. Миновал бело-розовые палаты царского
изографа Симона Ушакова, Биржу на Карунинской площади, Рыбиным и
Хрустальным переулками обошел Старый Гостиный двор, чьи надземные, видимые
московскому пешеходу этажи примыслил Кваренги. Кто только не занимал
теперь эти этажи, кто только не бездельничал и не жульничал в них!
Впрочем, под ними обитали существа не лучше.
В Москве по привычке, исходя из хозяйских выгод, а порой и из почтения к
суевериям и предрассудкам, затевая новые строения, редко выламывали
подклети, подвалы стоявших здесь прежде палат и хоромин. Свежее дело
утверждали на древних основаниях. Пример тому известный нам дом Тутомлиных
(или дом Гликерии) на Покровке. А уж в Китай-городе, что ни здание, то с
подземельями. Иные из них засыпаны и замурованы, иные никому не известны,
и даже следопыты-архитекторы о них не проведали и, понятно, не ввели их в
государственный или хотя бы муниципальный учет, а иные, скажем, при
погроме Зарядья освободились от наростов столетий и из подвалов
превратились в Посольский двор Ивана Грозного и Братский корпус
Знаменского монастыря. Под Старым Гостиным укромных мест, и обширных
притом, было предостаточно.
Бывшие лавки бывшего когда-то шумно-кипящего московского торга с четырех
сторон окружали громадный двор. Туда Шеврикука и последовал. "Исполинское
сооружение-то какое! - явилось Шеврикуке при взгляде на непрерывные арки
трех этажей Гостиного. - Истинно Колизей. А я обреченный гладиатор. На
меня сейчас и натравят оголодавших хищников из Карфагена". Мысль эта
тотчас показалась Шеврикуке выспренней, вывернутой к тому же, как
перелицованное пальто. Аркады обегали Колизей вовсе не с внутренней
стороны, трапеция Китайгородского торга не походила на овал римской арены,
а уж сновавшие здесь существа никак не выглядели оголодавшими хищниками.
Наверно, имелось во многих из них и звериное, но на него, Шеврикуку, они
пока не рычали. Они его и в упор не видели. И то ладно. И главное -
обреченный гладиатор! Гладиатор! В самоназначении гладиатором было желание
пожалеть себя. Но жалеть себя нынче было опасно.
Поднятый вверх в Колизее большой палец императора оставлял поверженного
воина в живых и даровал ему право продолжать смертельные игры. Палец,
опущенный вниз, назначал несчастному убиение. Каким будет нынче указующий
жест Увещевателя?
Спуститься в Обиталище Чинов в Старом Гостином можно было разными
лестницами. Шеврикуке определили спуск номер одиннадцать. Шеврикука
вступил под одну из арок, двое мужиков катили перед ним бордовые бочки с
завлекательными словами: "Полюбите нас, и вы отдохнете на Мальорке!", он
чуть было не наткнулся на бочку, пробормотал "Пардон" и втиснулся в
невидимую мужикам щель в белом камне.
При входе в Обиталище, по благочестивому обычаю, следовало снимать шапку,
и Шеврикука нечто воздушное с головы стянул и потряс им, выражая почтение
и к самому Обиталищу, и к его силам, его чинам и посетителям. Кивком он
заменил требуемый традицией поясной поклон, определив, что и кивка
достаточно, и стал спускаться в деловые недра винтовой кирпичной лестницей.
Гладиаторские чувства покинули Шеврикуку. Шел он присмиревший. И
осмотрительный. И вот он оказался в одном из протяженных коридоров
Обиталища. Коридоры эти хоть и напоминали о людских учреждениях или об их
ведомственных поликлиниках, все же отражали сословную самостоятельность
здешних хозяев. Уместны в них были короткие светильники-лучины (пусть и в
стеклянных колпаках) под коробовыми сводами и ковровые дорожки из
крашенной луком и крапивой мешковины. При встречах коридоров имелись
пространственные расширения для пересудов ожидающих чего-либо домовых, для
меняльных лотков и буфетной торговли. Ремонтов, переездов столов и кресел
в последние годы в Обиталище вроде бы не затевали, и Шеврикука
предположил, что увещевания и нынче происходят в известных ему кабинетах.
Так оно и было. Шеврикука скоро отыскал приемный покой одарившего его
своим вниманием Увещевателя и заступил в очередь.
Сидели тихо. В помощники-регистраторы Увещевателю был назначен сухонький
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг