сторону Шеврикуки, а по поводу слов Кышмарова лишь надменно недоумевает.
Теперь же он открыто проявлял симпатию к Шеврикуке, рекомендуя его чуть ли
не героем с линии огня. И Шеврикука должен был это оценить.
- Я не отозван, - мрачно сказал Шеврикука. - А вызван. Желто-серой
повесткой.
- К кому? - насторожился Концебалов.
- К Увещевателю, - сказал Шеврикука.
- Наконец-то! - захохотал Кышмаров. - Поделом плуту! Да небось тебе не
впервые дерут уши! К какому номеру Увещевателю-то?
А Концебалов уже отступил от Шеврикуки на шаг.
Шеврикука назвал номер.
- Ну... К этому! - протянул Кышмаров, гаерская улыбка его стекла с лица, а
сапоги заскрипели. - Эдак тебя! И что же, будут отстирывать? Или
вразумлять? Или вздергивать? Или враздрызг? Должок-то как?
- Вздергивать, - сказал Шеврикука. - И враздрызг. Враздрызг. В распыл. И в
рассев.
Подол пурпурной тоги с малиновой каймой колыхнулся, Концебалов уже не
отходил, а отпрыгивал от Шеврикуки, спеша при этом произнести:
- Я не имею возможности вам помочь. И вы зря остановили меня. Я не понял
сути ваших прошений. И я уже не помню ваших слов. И вы мне не сможете
ничего приписать даже в ваших фантазиях!
- Не потеряйте сандалии, - сказал Шеврикука и пошагал в свою очередь.
- Пропадет должок-то? - За спиной его Кышмаров, видно, искал понимания у
китайгородско-римского патриция. - И наследников у него небось не
отыщется. Или определят конфискацию. А? Или как?
29
Еще два сидельца в приемном покое были впереди Шеврикуки. "Назначили бы
время, - ворчал про себя Шеврикука. - Как у людей на бормашину!" Но вот
повлекли в кабинет Увещевателя и его.
Указали сесть на табурет и оставили в одиночестве. Увещеватель или убыл по
необходимости сквозь стены, или был рядом и всюду, неслышный, незримый, но
чуткий. Кышмаров не ошибся, да и не мог ошибиться, Шеврикуке приходилось
выслушивать увещевания, и не раз. Но о всех прошлых случаях он однажды
приказал себе забыть. Память о них и впрямь не держал в голове и во всей
натуре. Но теперь, вопреки его постановлениям, воспоминания о неких
частностях прежних случаев стали в нем возникать. Без явленного Шеврикуке
Увещевателя лучины вокруг горели кротко и тихо, а может, и неохотно, и в
полумраке стало Шеврикуке казаться, что он и не в Обиталище Чинов под
Гостиным двором, а в чьем-либо логове или пещере. Метрах в трех перед ним
лежал на полу или на земле лютый зверь, злыдень, волк, или рысь, или
медведь, с соображением, что от него требуется, собеседники Увещевателей
были ясны ему насквозь. Шеврикука задержал дыхание, ни единая мышца в нем
не имела теперь свободы. Но вскоре он понял, что зверя живого к нему не
приставили, а лежит перед ним медвежья шкура. Но и она могла ожить. То ли
глаза Шеврикуки попривыкли, то ли подрос огонь лучины, но некоторые
подробности наряда кабинета (конечно, не логова и не пещеры) он смог
рассмотреть. Угадывались четыре стены или хотя бы панели, а прямо перед
Шеврикукой, за медвежьей шкурой, и некий проем, то ли ниша, то ли
углубление для трона или кафедры, то ли зев камина, то ли еще что.
Прояснились и предметы, украшавшие парадную, как предположил Шеврикука,
стену кабинета. А возможно, и не украшавшие, а служившие гербовыми знаками
Важной Особы. Справа от проема на выбеленных холстах крепились три
кочерги, слева - три печных ухвата. Над ними на полках либо на выходах
досок из стен - чугуны для щей и каш, самовар и сбитенник. Возникла и
некая мерцающая полоса, и в ней стало передвигаться смутное,
серебристо-серое, изредка со взблесками разноцветья, похожее и на чашу, и
на ендову, и на братину. Но сейчас же соображениям Шеврикуки о смутном,
серебристо-сером положило предел явление Увещевателя.
Шеврикуке показалось, что Увещеватель выехал из темного проема, но вряд ли
так случилось в действительности. Сидел Увещеватель сейчас в кресле перед
медвежьей шкурой и перед Шеврикукой. Лучинам была прибавлена яркость, но
светом управляли, и Увещеватель остался сидеть во мраке и неразличимости.
Зато очевидным стало для Шеврикуки, что за спиной Увещевателя не было ни
проема, ни каминного зева, а стояла белая широкоплечая русская печь,
способная держать тепло в доме о трех покоях и возить на себе по воду к
говорящей щуке пятерых Емель. "Со скольких таких печей я сваливал
дремлющих нерадивых хозяев-балбесов", - пришло в голову Шеврикуке. Ничего
глупее вспомнить он не мог.
А на медвежьей шкуре лежали теперь вилы, топор, пила и наточенный кухонный
нож.
- Ну-с, братец, - произнес Увещеватель. И замолчал. Молчал он долго.
Шеврикуке почудилось, что на печи нечто возвышается. И он знал, что там и
впрямь нечто возвышается. Однако увидеть это нечто он не мог. Его
коробила, мяла, мучила мысль о том, что он догадывается о назначении этого
нечто, и о том, что оно сцеплено сутью с чрезвычайно важным и для него и
для всех, почти что догадывается, и вот-вот догадается и отыщет название
или имя, но его догадки и муки ускользали в никуда, оставляя его с
ощущениями бессилия, немощи, незнания и невозможности знания.
- Ну-с, братец, - опять произнес Увещеватель. И опять замолчал.
Можно было подумать: он просматривал историю существования Шеврикуки (для
него - историю болезни, нравственной и дисциплинарной, останкинского
домового-двухстолбового), все, что копилось об этом бестолковом упрямце в
коробах и дубовых колодах. ("Копится, копится, неизвестно где! Но
копится". Как же, известно где!) И вот это накопленное, собранное
пчелками-шишами когда по полглоточку, когда по глоточку, когда по ушату,
когда по вороху, было сейчас слито, склеено, сдавлено и подано для
скорейшего ознакомления его Значительности, Важной Особе, возможно,
утомленной повседневными подвижническими занятиями. "Утомленной, ладно, -
подумалось Шеврикуке. - Главное, чтобы не удрученной и не раздраженной...
А то, что листает наспех, это, может, и к лучшему". Но Увещеватель ничего
не листал. Высветленные на мгновения руки его были пусты и спокойны. И это
не были руки старца. Лицо же его показалось Шеврикуке старческим. То есть
именно показалось или старческим соткалось в воображении, увидеть лицо
Увещевателя Шеврикуке не было дано. Глаз его ему точно не открыли ни разу.
В секундных перетеканиях световых пятен возникали лишь космы или лохмы
бледно-серых волос (а может, и седых?), космы же бровей, нос картофелиной,
большой рот в кущах усов и бороды, острые, без мочек уши. Увещеватель был,
несомненно, заросший. Что-то в нем есть от льва, вообразилось Шеврикуке.
Световое пятно повело взгляд Шеврикуки вниз. "Неужели в бурках?" - чуть
было не обрадовался Шеврикука. Нет, на ногах Увещевателя были тапочки.
Войлочные, не первого сорта, подшитые сукном или байкой, без задников, с
тесемками, стягивающими подъем. Такими тапочками снаряжали в путешествие
по останкинским паркетам посетителей славного музея творчества крепостных.
На босу ли ногу, на вязаные ли носки, а может, все же и на бурки были
натянуты тапочки, Шеврикука разглядеть не мог. Зато он сообразил, что
левый тапок завершает правую ногу Увещевателя, а правый соответственно
левую. "Это же лешие так фасонят! - удивился Шеврикука. - Неужели он
выбился из леших?"
- Ну-с, братец, - в третий раз произнес Увещеватель и словно бы отодвинул
от себя бумаги, в коих отпала нужда. Но никаких бумаг не было.
Теперь он заговорил. И надолго. Шеврикука был готов к тому, что услышит
стенобитный глас (может, и с хрипотой от состоявшихся уже увещеваний),
глас разгневанного, аки льва, начальника, призванного вразумлять, стыдить
и взыскивать. А Увещеватель заговорил сонно и как бы с ленцой. И будто бы
он страдал астмой, трудно дышал и сдерживал кашель. И уж совсем в
противоречии с направлением собеседования в кабинете то и дело звучал
смешок Увещевателя. Иногда приглушенный, иногда словно вызванный цирковой
репризой. Услышав хихиканье Увещевателя, Шеврикука взбодрился. Важная
Особа-то, видно, успела сегодня заскучать и теперь пожелала вести разговор
на веселый лад. Но огорчительно быстро Шеврикука понял, что смешок никак
не соответствует сути произносимых Увещевателем текстов и не окрашивает
их, а скорее всего, имеет происхождение нервическое. Или в нем, Шеврикуке,
содержались аллергены (по-людски), вызывавшие трудное дыхание и
нервический смешок. Пока он все это соображал, увещевание продвинулось от
общесословных ценностей и достижений к истинным правилам твердости и
вот-вот должно было, соединившись с вразумлением и бичеванием, обрушиться
на отдельную, изъятую из всецелого благоприличия, личность. На него,
Шеврикуку. Шеврикука напрягся, тормошил в себе адвоката, пытался в себе же
отыскать или разбудить благосклонных к нему присяжных заседателей. Но
ожидаемого обвала яри на его, Шеврикуки, личность все никак не
происходило. "...Терпение растягивается на десятилетия, - уже бубнил
Увещеватель, - в ожидании, не откроются ли наконец в том или ином доможиле
дарования, не смягчатся ли нравы, не воспоют ли добродетели..." Эта
катаемая из года в год фраза могла быть применима к любому домовому.
Действительно, по давним установлениям полагалось не спешить, увещевать
без сдирания шкур, до пяти раз, в надежде, что дарование раскроется, а
посредине шершавых листьев лопуха засияют васильки. Но терпение
истреплется, напомнил Увещеватель, буде окажется детина непобедимой
дурнонамеренности, свирепый до драки, скорый на скандалы, охочий до
авантюр и безобразных помыслов, для которого увещевания, что пряник
вяземский. Шеврикука нисколько не обиделся на детину, детина так детина, и
все слова, приложенные к детине, его не напугали, ими опять же корили
многих, а следствием их опять же могло быть лишь умеренное наказание. Либо
назидательное попечительство благонравного. Либо временное сидение на
месте службы без права выхода за пределы. Или, пошло говоря, - домашний
арест. "Это ладно!" - заблагодушествовал Шеврикука. Но тут же и
встрепенулся: а возьмут и назначат ему в попечители и опекуны прохиндея
Продольного, он теперь в благонравных! Нет, уж этого не надо! Придется
писать протесты и челобитные!.. Увещеватель продолжал неукоснительно
тянуть льняную нить устыжения не оправдавшего надежд. Подхихикивал. Тогда
слова его будто прыгали. "А ведь голос-то его знакомый... - стало являться
Шеврикуке. - Если бы не эти подхихикивания и кашель, я, может, и отгадал
бы его..." Увещеватель между тем дотянул до неустанных, вечных и
благонаправленных трудов, коим не способствует упомянутый детина. Пошли
слова о всяческих грехах и слабостях, свойственных, впрочем, не одному
лишь нашему детине. О пронырстве, в частности, ложно развитой
любознательности, вынуждающей совать нос, уши, глаза, руки и еще что не
надо в запреты и в зазамочья, о неуважении ко многим, расположенным над
ним, об увлечениях сладкими страстями (тут звуки снова запрыгали в
хихиканья, Шеврикука даже отчасти обиделся, в смешке заросшего
Увещевателя, пусть и нервическом, ему учудилось ехидное сомнение), об
удручающих связях с неположенными предметами, существами и воздушными
образованиями. Конечно, все это может быть вызвано, заметил Увещеватель,
чужими наущениями, кознями незримых и бессовестных врагов, но... "Пошел бы
он подальше! Надоел! - осерчал Шеврикука. - Этак он спровадит меня в
блудные дети, а там уже пахнет не только попечительством и домашним
сидением! Нет, хватит! Надо прекратить его слушать!.." И он опустил веки.
А вскоре пребывал и в полудреме. Тем более что сегодняшнее увещевание
можно было признать и добросовестной колыбельной. Пассаж Увещевателя о
нарушениях заветов предоставленных предков вызвал в Шеврикуке лишь вялое
движение мысли. Обычно же эти канонические слова взвинчивали его. Что это
за предоставленные предки? Кто их предоставил? И зачем? Или тут вцепилась
ошибка, какую никто не вправе истребить? Может, не "предков", а
"предками"? Может, не предков предоставили, а предки сами предоставили
заветы? Хотя опять же как это - предоставить заветы? Недоумения Шеврикуки
натыкались лишь на невнятные ответы и на кивки в адрес каких-то ученых
мудрствований с комментариями. А кто-то посоветовал Шеврикуке зашить рот
или хотя бы держать между губ палец. А теперь после знакомого пассажа
Увещевателя Шеврикука задремал глуше.
Разбудило его слово "предосудительно".
- Предосудительно ли совершать... - размышлял Увещеватель. - Многие могут
назвать эти деяния предосудительными...
"Что, что предосудительно?" - взволновался Шеврикука. А он уже сообразил:
колыбельная отзвучала. Голос Увещевателя его более не укачивал.
- Предосудительно ли возомнить себя неким творцом или хотя бы начинателем
и новоделом, создать тень-привидение утомленного жизнью чиновника Фруктова
и заставить ее гулять по зданию...
"Не возомнил я! Мне и в голову не приходило возомнить! Я так...
Пошутил..." - готов был начать защитительную речь Шеврикука. Но
Увещевателю, оказалось, не нужны были его оправдания и объяснения, или
пока не нужны, он продолжил:
- Интерес к привидениям в рассматриваемом случае вообще чрезмерен. А не
вреден ли он? Не пагубен ли? И не была ли безрассудным нарушением приличий
пролаза на смотрины дома Тутомлиных, расположенного, заметим, в
историческом отдалении от Останкина?..
- Тут любопытство... - принялся бормотать Шеврикука. - Именно ложно
развитая любознательность...
Но Увещеватель не пожелал слушать его бормотания.
- А история с Тродескантовым. Гибель или исчезновение честного и
трудолюбивого домового Тродескантова при исполнении тем, обратим внимание,
дежурных занятий... Не предосудительно ли в ответственную пору угрозы со
стороны наглых зломыслителей...
- При чем я и Тродескантов? - искренне удивился Шеврикука. - Я тут ни с
какого бока ни при чем!
- А потакание безоглядной похоти ученой дамы Легостаевой, направившее
женщину в известное положение?.. Хорошо ли это? Праведно ли? Или
противоестественно? И нет ли тут легкомысленного выхода из круга
оправданных полномочий?..
- Я же по Перечню услуг. Я ее не вынуждал, а по ее заявке... И если
возникнет младенец, то он от Зевса. Или от следователя из крепости... Или
еще от кого...
- И можно ли назвать прилежным и соблюдающим радетельные нормы труженика
домосодержания, если он обижает своего же квартиранта Радлугина и даже
издевается над ним, в частности, из-за того, что тот норовит проявить себя
добродетельным гражданином? И не печально ли становится оттого, что некто,
как бы прикинувшись представителем уважаемых структур, обременяет
солидного человека дилетантскими поручениями, да еще и заводит странное
"дупло" из странного существа подозрительного происхождения, с дурной
легендой и раздражающим именем?..
"Так... - протянул про себя Шеврикука. - Приехали и к Пэрсту-Капсуле..."
- А приступы безрассудства и честолюбия или гордыни, подтолкнувшие к
доверитетьным отношениям с Отродьями Башни, и одним из самых ловких,
назвавшимся Бордюром, и опасными исполнителями типа Б. Ш. или М. Д.?.. И
это в пору, о какой лучше не говорить...
"Так... - только и мог повторять теперь Шеврикука. - Так..."
- При этом очевидно и стремление пробиться в коммерческие дела под видом
якобы паркетчика, и уже обещаны за заслуги месячный оклад в сорок пять
тысяч с индексацией и катание к местам якобы паркетных настилов в
автомобилях иностранных пород...
"Мало ли чего наврет Дударев! И не слышал я пока о сорока пяти тысячах и
катаниях!" - хотел было заявить Шеврикука, но сразу понял, что в
возражениях его нет смысла. Не слышал ("пока"!) и никогда не услышит.
- Коммерции и добывание пустых средств можно было бы объяснить пагубным
влечением к известной особе, но вроде бы подарки, побрякушки и цветы более
не нужны, вроде бы с известной особой происходит разрыв... Не так ли? А?
Значит, страсти и пороки могут устремиться и к иной, не менее пагубной
цели...
"Пожалуй, хватит. Можно ведь и оглашать конец. Что далее утруждать себя.
Все ясно..." - уныло, обреченно думал Шеврикука. Выходило, что он был не
готов к этакому протеканию разговора. Самонадеянным растяпой отправился в
Китай-город. Но если бы и был готов к разговору, что бы изменилось? Ему бы
теперь горевать о себе, а он начал досадовать о том, что не отладил
неисправные контакты в светильнике Бабякиных на пятом этаже И может
случиться замыкание. Обещал отладить и не отладил. И Пэрст-Капсула
потеряет без него кров. Хотя Пэрст небось не пропадет...
- Шеврикука... Шеврикука... Имя-то откуда возникло?.. Ах да, помним... Лет
полтораста назад в Капельском переулке между Мещанскими, Первой и Второй,
стояло деревянное строение в один покой, проживал в нем землемер Шеврикука
Николай Андреевич с домочадцами. Был там, естественно, домовой. Имел право
называться Шеврикукой, коли б захотел, отменив прежние имена... Или вот. В
полесских землях в мокрых местах водятся куки. Кукиш изобрели вовсе не
они, не они... И появлялись там иногда, утверждают иные, шеврикуки...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг