облезлой шапкой, помогаю приподнять Ерпалыча - он кажется мне легким и
пустым, словно внутри у него ничего нет - и тетя Лотта застегивает
последнюю пуговицу, удовлетворенно причмокивая.
- Эй, хвостатый, - через плечо бросает она Фолу, - бери-ка... Да не
растряси-то, его нельзя трясти сейчас! Ишь, какой ты вымахал здоровущий,
на тебе воду возить...
И случается невозможное: Фол подкатывает к дивану и, прежде чем взять
Ерпалыча на руки, неловко целует тетю Лотту в щеку, а она треплет могучего
кентавра по лохматому затылку, как дворового мальчишку, выросшего у нее на
глазах.
- Довезешь? - спрашивает Ритка у Фола.
- Довезу.
И я понимаю - да, довезет.
До неотложки, а если понадобится - то и дальше.
Куда надо будет, туда и довезет.
9
Храм неотложной хирургии находился на другом конце города, в трех
автобусных остановках от Горелых Полей. С северо-запада он примыкал к
лесомассиву, достаточно благоустроенному, чтобы летом там было полно
влюбленных и выпивох - ценителей природы, кучковавшихся в укромных
беседках; на восток от неотложки располагался колоссальный яр, за которым
уже начиналась Дальняя Срань.
Я взбежал по ступенькам, слыша за спиной тяжелое дыхание Фола и лязг
цепи, которой Ритка наскоро приковывал свой мотоцикл к врытой в землю
скамейке; распахнулись стеклянные двери, укоризненно глянул сверху
Спиридон-чудотворец, епископ Тримифунтский, осуждая суету в святом месте -
и я оказался в просторном холле.
В пяти метрах от меня за столом восседала молоденькая дежурная:
пухленькое, в меру симпатичное существо в накрахмаленном халатике и таком
же чепчике с красным крестом вместо кокарды.
Брошюру листала: "Влияние ворожбы на эфферентную иннервацию"...
небось, зимнюю сессию завалила!
- Дежурная сестра милосердия... - привычно затараторила она и
осеклась, когда следом за мной въехал курящийся паром Фол с Ерпалычем на
руках.
Появление же хмурого Ритки в засыпанном снегом казенном полушубке без
погон, казенных сапогах и цивильном вязаном "петушке" ввергло сестру
милосердия в ступор.
Она даже моргать перестала.
Ритка замер у двери, словно по служивой привычке собираясь на всякий
случай блокировать выход. Фол уложил Ерпалыча на кушетку у стены и
принялся разминать уставшие руки, нервно подергивая хвостом; и я понял,
что пора разряжать ситуацию.
- Вы понимаете, девушка, - вежливо улыбаясь, я безуспешно пытался
заслонить собой кентавра, - мы до "скорой" не дозвонились, вот и пришлось
своим, так сказать, ходом...
Нет.
Она по-прежнему не моргала.
- Больного принимай, - буркнул от дверей Ритка-сержант. - Чего
вылупилась-то?..
Вмешательство Ричарда Родионовича лишь ухудшило положение.
- Я на улице подожду, - догадливый Фол покатил к стеклянным дверям,
но они раскрылись сами. И, отодвинув Ритку, в холл вошел высокий черноусый
мужчина лет сорока пяти, одетый в дорогую дубленку, из-под которой снизу
торчали полы белого халата.
- Идочка! - зарокотал он, привычно крестясь в сторону красного угла
на другом конце фойе. - Ну почему в челюстно-лицевом вместо Пимена
Печерского-Многоболезненного опять Агапиту Печерскому кадят?! Я же вас
просил перезвонить! До каких пор...
Начальственный рык мигом вернул сестру Идочку на нашу грешную землю.
- Генрих Валентинович! - лепечет она, поглядывая то на черноусого, то
на Ритку с Фолом (я и Ерпалыч как бы не в счет). - Генрих Валентинович,
тут... ой, тут такое!..
Но великолепный Генрих Валентинович уже видит все, что должен был
увидеть.
К его чести, первым делом он направился к кушетке с Ерпалычем.
Проверил пульс, заглянул под веки, расстегнул кожух и приложил ухо к груди
старика - после чего повернулся ко мне.
Фола и Ритку он демонстративно игнорировал.
- Ваш родственник? - строго интересуется черноусый.
- Нет, - почему-то смущаюсь я. - Так... сосед.
- Ясно. Документы на него есть?
- Какие документы?! - не выдерживает Ритка. - Вы что, не видите:
человек умирает!
Генрих Валентинович не видит.
Ослеп.
- Я - старший сержант патрульно-постовой службы! Вот мое
удостоверение, и в случае чего я подам на вас рапорт в областные органы!
Вы слышите меня?!
Генрих Валентинович не слышит.
Оглох.
- Я - заместитель главврача, - говорит он мне. - У больного, по всей
вероятности, инсульт. Без документов я не могу узнать, какие обряды
больной совершал в последние шесть месяцев, но... Идочка, я пройду к себе,
а вы оповестите реанимацию. Хорошо? Пусть готовят отдельную палату,
капельницу и алтарь в западном крыле.
Идочка бросается к телефону, а Генрих Валентинович покидает нас.
Впрочем, не сразу - проходя мимо красного угла, он вдруг останавливается,
словно собака, услышавшая хозяйский окрик, с минуту глядит в стену и
наконец уходит, но шаг Генриха Валентиновича уже не столь уверен, как
раньше.
Мы ждем.
Дежурной бригады, или кто там должен был явиться за стариком, все нет
и нет. Я спиной чувствую, как начинает закипать Ритка, сестра Идочка сидит
как на иголках - и с облегчением выдыхает воздух, когда возвращается
Генрих Валентинович.
Лицо его строго и спокойно, дубленку он снял и теперь сияет кафельной
белизной; он чист и холоден, как зима за окнами - только ноздри
породистого носа с горбинкой раздуваются чуть больше обычного, портя общую
картину.
- Мы не можем госпитализировать больного, - тихо говорит Генрих
Валентинович, и голос его чрезмерно спокоен для того, чтобы быть таким на
самом деле. - Его надо в неврологию с реанимационным блоком, а там нет
свободных мест. И опять же - документы... я не имею права, основываясь
только на вашем заявлении... необходимо сообщить, уведомить, а пока...
Ритка устраивает безобразную сцену. Он кричит, угрожает, топает
сапогами и размахивает своими синими "корочками", порывается звонить
непонятно куда, но это не важно, потому что в телефонной трубке урчит
знакомый нам зверь - а я смотрю на бесстрастного Генриха Валентиновича,
который предлагает везти больного в окружную храм-лечебницу, но все машины
сейчас в разъезде по вызовам, и посему... я смотрю на бледную Идочку, на
вспотевшего Ритку, на Фола - и кентавр понимает меня без слов.
Он неторопливо подкатывает к кушетке, проехав так близко от Генриха
Валентиновича, что замглавврача умолкает и невольно отшатывается,
застегивает на Ерпалыче кожух и вновь берет старика на руки.
После чего выезжает через стеклянные двери.
Промокшая насквозь джинсовая попона лежит на спине кентавра с
достоинством государственного флага, приспущенного в знак скорби; и прямая
человеческая спина Фола красноречивей любых воплей и скандалов.
Я иду за ним. У входа я оборачиваюсь и вижу замолчавшего Ритку. Ритка
стоит и смотрит на Генриха Валентиновича, смотрит долго и страшно, и я
начинаю опасаться, что белый халат зама сейчас начнет дымиться под этим
взглядом.
- Я т-тебя, с-сука...
Ритка вдруг начинает заикаться, не договаривает и, резко
повернувшись, почти бежит за нами.
ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА...
Наверное, годам к пятидесяти он малость обрюзгнет, обзаведется лишним
жирком, складки на талии обвиснут за ремень, и бритый затылок в жару
придется часто промокать платком, сопя и отдуваясь. Но все это случится
потом, если случится. А сейчас он по-хорошему широк в кости, массивен без
тяжеловесности, при желании легок на ногу; и ранние залысины на висках, да
еще глубокая морщина между бровями - они тщатся, пыжатся, из кожи вон
лезут, и все никак не могут придать солидности его курносому лицу.
И еще: привычка закладывать большие пальцы рук за ремень, покачиваясь
с пятки на носок.
Вот он какой, старший сержант Ритка...
Последнее, что я вижу: сестра милосердия Идочка что-то взахлеб
говорит черноусому, а тот глядит мимо нее, и глаза Генриха Валентиновича
полны болью и страхом.
"Откройте пещеры невнятным сезамом, - бормочет кто-то у меня в
голове, - о вы, лицемеры, взгляните в глаза нам!.. взгляните, взгляните, в
испуге моргните, во тьму протяните дрожащие нити..."
Голос затихает, я вздрагиваю и выхожу за Фолом в снег и ночь.
10
На автобусном кругу, метрах в пятистах от проклятой неотложки и
сволочного Генриха Валентиновича, мы остановились.
Снег перестал идти. Небо блестело холодными искрами, вокруг было тихо
и пустынно. Следы наши на этой девственной белизне выглядели уродливо и
нелепо: две колеи от колес Фола и Риткиного "Судзуки", две цепочки обычных
следов, моих и Риткиных, поскольку бравый жорик шел пешком, ведя мотоцикл
за рога, и дорожка крестиков, оставленных любопытной вороной, скакавшей за
нами от самой храм-лечебницы.
Фол наклонил голову, прислушался, дышит ли старик, и обеспокоенно
нахмурился.
- Я поеду через яр, - тоном, не терпящим возражений, заявил кентавр,
- а ты, Алик, обойди по мостику... Знаешь, по какому?
Я знал - по какому. В первый раз, что ли?
- Встретимся на той стороне у бомбоубежища, - продолжил Фол, - и
оттуда ко мне. Договорились? Посидишь со стариком, а я по Срани помотаюсь.
Что у нас, своих лекарей не найдется?
- А я? - недоуменно спрашивает Ритка. Одинокий фонарь раскачивается
над ним, и тень сержанта елозит по снегу, словно пытаясь освободиться и
убежать. - Я с вами!
- Не надо тебе с нами, Ричард Родионыч, - Фол в упор глядит на Ритку,
и в голосе кентавра звучит уверенность пополам с симпатией к собеседнику.
- Никак не надо. Наши не тронут, раз ты со мной, - так ваши не простят.
Кто тогда этого Генриха достанет? Я? Или Алик? Вот оно как, сержант...
- Ночью, через яр... - бормочет Ритка, с сомнением кусая губы. - Ты,
Фол, не опасаешься, а?
- Не опасаюсь, - улыбается Фол.
- Ну а когда там... Снегурки да Деды-Отморозки пьяные гуляют?
Захороводят ведь?!
- Так ведь и я там не всегда трезвый гуляю, - уже откровенно смеется
Фол, но я его не слушаю, потому что никак не могу избавиться от ощущения,
что за нами наблюдают.
Желтый свет фар мечется по улице, и из-за проволочного заграждения
вокруг неотложки показывается приземистый "микро" специализированной
скорой помощи. Открываются ворота - хотя я не вижу возле них ни одного
человека - и машина, ворча и разбрасывая снег, приближается к нам.
Останавливается.
Хлопает дверца.
"До чего же мне осточертели белые халаты!" - думаю я, глядя на
высунувшегося из машины парня.
- Чего надо? - неприветливо интересуется Ритка.
- Я сейчас открою заднюю дверцу, - вместо ответа сообщает парень, -
так вы его туда и заносите... На койку положите, она в стену встроена.
Потом, наконец, до парня доходит.
- Я - заведующий кардиологическим отделением, - торопливо добавляет
он. - Мне Идочка сейчас звонила... В общем, наплюйте вы на Генриха.
Известный перестраховщик. Морду бы ему набить - да нельзя.
- Жалко, - понимающе кивает Ритка.
- Кого жалко? Генриха? Вот уж кого ни капельки...
- Жалко, что нельзя. А то я уж было решил, что можно.
Парень смеется. Смех у него хороший, искренний, и я сам не замечаю,
как начинаю улыбаться в ответ. Фол тем временем объезжает машину и, судя
по звукам, принимается загружать Ерпалыча внутрь. Слышен приглушенный лязг
(инструментов, что ли?) и женский немолодой голос:
- Юлик! Готовь шприц! И помоги мне снять с него этот жуткий кожух...
Фол выкатывается из-за машины. Руки его пусты, и в первый момент это
мне кажется ненормальным. Потом я замечаю, что руки кентавра слегка
дрожат. Фол тоже замечает это, хмурится - и руки перестают дрожать.
- Завтра с утра можете зайти в кардиологию, - говорит парень, - в
седьмой корпус. Узнаете на входе, какая палата, и разрешены ли посещения.
Спокойной ночи!
Он кивает плечистому шоферу, сидящему рядом с ним и за все это время
не произнесшему ни слова. Машина трогается с места, начиная
разворачиваться.
- Хороший парень, - подводит итог Ритка. - Не то что этот гад Генрих!
Вот кого надо в главврачи...
Ворона, затаившаяся при появлении машины, вновь осмелела, подскакала
поближе, клацнула клювом и полетела прочь, хрипло хохоча над нами и всем
сегодняшним сумасшедшим днем.
11
На обратном пути меня прихватило. Я ехал позади Ритки на его
мотоцикле - Фол хорохорился, но было ясно, что он здорово устал, - я то и
дело тыкался лицом в овчинную спину служивого, как слепой кутенок тычется
в безразличную мамашу; мне было нехорошо, все время казалось, что кто-то
невидимый вцепился сзади в мою тень и дергает ее изо всех сил, пытаясь
оторвать или на худой конец просто скинуть меня с мотоцикла... Я понимал,
что это бред, но меня по-прежнему дергало, и я все крепче вцеплялся в
Ритку.
А он ехал медленно и осторожно - видимо, что-то чувствовал.
Они проводили меня до самого дома. И правильно сделали: дважды нас
останавливал патруль, и оба раза это оказывались Риткины
приятели-знакомые, так что мы ехали дальше без хлопот; а подозрительные
личности, попадавшиеся нам по дороге, отступали в переулки, понимая, что
им придется за нами гнаться, либо с нами драться, либо и то и другое
последовательно, а опыт подсказывал подозрительным личностям, что лучше не
рисковать, нарываясь на трех взрослых мужиков, один из которых не мужик
даже, а кентавр, и второй тоже не мужик, а, похоже, жорик, ну и третий
тоже вроде бы не очень-то мужик, ишь, телепается... да пошли они все к
чертям собачьим!
У моего подъезда мы остановились. Я слез с мотоцикла и тут же
ухватился за Риткино плечо, потому что меня повело в сторону.
Фол озабоченно посмотрел на меня, подергал себя за бороду и, словно
решившись, полез под попону и извлек оттуда пластмассовую фляжку с
завинчивающимся колпачком.
Горлышко сего сосуда было красиво оплетено цветной проволокой, а ниже
плетенки на цепочке болталось человеческое ухо. Маленькое, с ноготь.
Шутники хреновы...
- Хлебни-ка, - Фол протянул мне фляжку.
- Не хочу, - чувство равновесия мало-помалу возвращалось ко мне, и
только глотка кентовского самогона мне сейчас не хватало!
- А я не спрашиваю, хочешь ты или не хочешь! Я говорю - хлебни.
Только немного, иначе стошнит. Домой придешь и спать ляжешь... а спиртного
до завтра не пей. Короче, пока совсем не проспишься. Понял?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг