- Что, боитесь, что Степан Викторович перейдет в киноактеры?
- И это есть, - признался Коган, - все-таки у актеров доходы выше. Да
и увильнуть от налогов проще... А если не отпустите своей железной рукой,
то другого найдут с такой же... гм... начнутся съемки!
- А вон Аполлон Вячеславович не верит.
- Поймут как указание президента!
- Плевали они на мои цэу, - отмахнулся Кречет.
- Ну тогда украдут идею. Идея-то ценная!
Кленовичичевский растерянно поглядывал то на Кречета, то на Когана,
не понимая, когда от серьезного разговора перешли к шуточкам, и перешли
ли. А Краснохарев с другого конца стола бухнул веско:
- Я производственник, не мое это дело - права людей, общества. Но мне
кажется, что с наступлением прав человека совсем забыты... я говорю о
чести, достоинстве, верности слову - это понятия общества, а не человека.
Кленовичичевский сказал, уже защищаясь:
- Я разве за наступление на права общества? Я за разумный баланс...
- Вот и давайте его искать. А то о правах отдельного человека, даже
самого отпетого негодяя, наркомана, садиста и убийцы пекутся все, а о
правах общества не слыхали даже специалисты!
Марина внесла поднос с бутербродами и с чашками кофе. Яузов с
неудовольствием покосился на крохотные чашечки:
- Милая, я же просил среди этой мелюзги ставить и стакан.
Марина сказала с раскаянием:
- Ой, опять забыла!.. Что ж, вы никак не запомните как меня зовут, а
я все забываю про ваш половник... или ковшик?
Он буркнул:
- Тазик. А еще лучше, принеси-ка кофейник сюда. Тебе меньше работы,
да и нашему футурологу будет чем заняться.
Я перехватил его насмешливый взгляд. По-прежнему считает блажью, что
президент пригласил меня в совет. Понятно, он бы взял пару прапорщиков.
- Позвольте мне, - сказал я, вклиниваясь в паузу. - По нашему
министру обороны видно, что о правах общества не слыхал даже он. Остальные
и подавно. Так что если сейчас хотя бы вчерне определим для себя, что это
такое, то сможем двигаться дальше успешнее.
Никто не хотел лезть вперед, политики, осторожничают, страшатся все
же неосторожных слов, первые минуты слышно было только чавканье да
сербанье, звякали чашки. Яузов, бросив на меня странный взгляд, только что
вроде бы похвалил, но неизвестно за что, осушил кофе одним глотком,
луженая глотка выдержала:
- Защита общества от человека?..
Прощаясь, Кречет хлопнул себя по лбу, вернулся, пошарил в столе. Я с
непониманием смотрел на листок бумаги в его руке. Он с довольным видом
помахал им в воздухе:
- Это вам, Виктор Александрович.
- Что это?
- Допуски.
- Куда?
- А куда восхочется. Люди моей команды должны быть вхожи всюду, куда
возжелают.
- Ого!
Он ухмыльнулся:
- Что-то вы захандрили было сегодня. Если наша рутинная работа
нагоняет такую скорбь, то, может быть, воспользуетесь? Новые
впечатления... Да и не может быть, чтобы не извлекли пользу.
- Я пока не представляю, - согласился я невесело, - зачем мне
допуски... Разве что не мне, а кому-то? Чтобы, скажем, был повод не
выпускать из России? Мол, проходил мимо ящика с секретными бумагами, мог
прочесть... К слову сказать, это не ваше дело, такие бумажки выписывать.
На его скулах раздулись желваки, но руками развел с показным
миролюбием:
- Хотелось вам сделать приятное. И поскорее. А то поручи это
чиновникам, то сумеют затянуть на месяцы... И еще кучу бумаг потребуют,
несмотря на ясный приказ поторопиться!
Он сжал кулак, я ясно увидел, как в нем верещат и гибнут чиновничьи
души.
Допуск к тайнам мне ни к чему, умный человек умеет получать
информацию отовсюду. Для работы футуролога достаточно раз в неделю
включать телевизор, чтобы определить развитие цивилизации на
десяток-другой лет. Конечно, для настоящего, а не из тех, кого готовят
элитные вузы.
Помню, однажды получил допуск в архивы, в том числе
Военно-Исторический, Архив Уникальных Фондов, побежал, роняя слюни...
Первый изумленно сладостный шок испытал, когда пришел в
Военно-Исторический, что в Немецкой слободе в Лефортовском замке.
Служительница принесла толстенный том описи, изданный в... 1891-м! Я робко
заметил, что это же самое архивное, а мне бы современное, на что женщина
отмахнулась: а кто их перебирал. Все так и лежит.
Я заказал, помню, по Засядько, мне принесли его личное дело, попросив
заполнить прилагающуюся карточку читателя. Из нее я узнал, что предыдущим
читателем был тайный советник Его Императорского Величества такой-то, вот
его подпись, я расписался чуть ниже, с трепетом чувствуя связь времен, ибо
следующая запись будет еще лет так через сто...
Здание находилось за высокой чугунной оградой, с ворот неприкрыто
рассматривали прохожих телекамеры. На звонок вышел неприметный военный,
что-то молодое да раннее, гордое тем, что служит здесь, а не в Сибири,
пренебрежительно смерило меня покровительственно оценивающим взором:
- Вы уверены, что попали правильно?
Я молча ткнул ему в лицо пропуск за подписью Кречета. Он вытаращил
глаза:
- Что это?
- Сопляк, - сказал я веско, - это подпись президента. А ты - сопляк,
понял? Или еще что-то непонятно?
Судя по его лицу, ему стало понятно, что Сибирь обеспечена, если
ошибется хоть в слове или жесте. Уменьшившись до зайчика, метнулся назад,
срочно звонил, верещал тонко и жалобно, буквально через минуту выскочил с
извинениями, что дежурный офицер оказался не здесь, но сейчас придет,
проводит, вот сейчас уже идет, идет...
Я молча позволил себя проводить новому дежурному через ухоженный двор
к массивному зданию. Несмотря на все лепные украшения и кокетливый цвет,
яснее ясного признавалось, что на самом деле оно и есть крепость с
подземными казематами, складами оружия, запасами еды на сто лет в случае
атомной войны...
Офицер, похоже, прапорщик или что-то вроде того, о прапорщиках я знал
только по анекдотам, потому шел в надменном молчании. Есть люди, которые
вежливость принимают за слабость, тут же садятся на голову, а согнать их
труднее, чем не пускать сразу.
В дверях снова часовые, проверка документов, звонки, сличение
подписи, снова звонки, я буквально видел, как бегут по проводам панические
вопли, а навстречу такое же беспомощное: не знаем, решайте на месте,
постарайтесь как-то вывернуться, отфутболить, затянуть...
Последним меня принял высокий подтянутый военный, перед ним
почтительно тянулись, бросали руки к виску, притопывали, делали
кру-у-у-гом и снова возвращались переспросить или уточнить.
У него было надменное лицо и погоны со звездами, значения которых я
не понимаю. Серые глаза смотрели на меня с явным недоброжелательством:
- И вы полагаете, что это дает вам право рыться в наших архивах?
Он смотрел утомленно и брезгливо, как скучающий князь перед
назойливым подростком из простолюдинов. Я скромно улыбнулся:
- Не я. Президент.
Он помрачнел:
- Наш уважаемый президент... боевой генерал, чью деятельность я
безусловно уважаю. Но он не работал в наших органах, не знает специфику...
- Понятно, - прервал я невежливо, даже с удовольствием, ибо в его
подчинении не работал, а с бумагой от президента можно наплевать на
энкэвэдешника. - Не надо продолжать. Так и скажите, что отказываете. Я
передам лично президенту. Слово в слово.
Я протянул руку за моей бумагой. Он сделал движение отдать, но в
последний миг заколебался, больно уж я дерзок, независим, не прошу
допустить, не умоляю. Но на самом деле, когда я уже поднимался по
ступенькам, мелькнула мысль, что ерундой занимаюсь, зачем это нужно
великому мыслителю, это дуракам всегда нужна дополнительная информация, а
умному достаточно для мудрых выводов... Словом, уже хотел взять бумагу
обратно совершенно искренне... а то и оставить, самому уйти к своей
работе, Хрюке, компьютерным играм...
- У нас здесь высшая форма секретности, - сказал он. В глазах его я
видел бессильную ненависть, почти хотел, чтобы распрямил спину и послал с
моим президентом туда, где нам место, но майор, или кто он там, явно
вспомнил о своей жалкой зарплате, потерянных вкладах, голодных детях,
трудностях с поисками новой работы... И сказал совсем жалким голосом. -
Если вы обязуетесь ничего не снимать, и не выносить...
- Да-да, - прервал я, не желая видеть унижение человека, который
должен быть гордым и независимым. - И страницы вырывать не буду. Мне
достаточно лишь взглянуть. Мне даже записи вести не придется.
- Тогда пройдемте, - сказал он совсем угасшим голосом.
Похоже, он понял причину моей торопливости, ему стало еще хуже, как и
мне от того, что он понял.
Глава 24
Мы опускались на лифте, а на третьем или четвертом этаже, считая от
поверхности, нас встретил человек, которого мой провожатый назвал
полковником. Представил, показал бумагу. Оба долго изучали, я ловил на
себе их скользящие взгляды, но притворился, будто не понимаю, что тянут
время, изучая меня, а не пропуск, в подлинности которого их уже заверили
по телефону.
- И что же вас интересует? - спросил наконец полковник. - Меня зовут
Иван Степанович, я отвечаю за архивы этого уровня.
- Иван Степанович, - ответил я искренне, - пока что не знаю, что меня
интересует... конкретно. Я хочу взглянуть на общую опись, а там
сориентируюсь.
Они тревожно переглянулись. Такой клиент попался явно впервые, и
первой мыслью, что высветилась у них на узких лбах с медным отливом, было:
опять проверка?:
- Прошу за мной, - сказал полковник осевшим голосом.
Провожатый отступил в кабину лифта, а я побрел за полковником по
длинному коридору, а затем между высокими стеллажами. Отличие этих
стеллажей было в том, что с их полок обычно смотрят пухлые папки, а сейчас
мой взгляд отскакивал, как мячик, от металлической стены, разделенной на
квадраты. На каждом квадрате длинный номер, разделенный черточками, только
по описи можно понять, что за грязные или страшные тайны хранятся за
толстым листом из нержавеющей стали.
Кабинет полковника оказался чуть ли в конце страшноватого забора. За
этого время он сумел одеть маску радушного хозяина, радушно улыбался, даже
глаза улыбаются, я мог бы в самом деле поверить, что он рад, будь я лет на
двадцать моложе... или глуп, как русский интеллигент.
- Вот здесь опись... так сказать, описей. Если вас запустить в
главное хранилище, то вам понадобится лет восемьсот, чтобы разобраться
хотя бы с передними полками. А их там еще на пару тысяч лет... Садитесь
вот за этот стол... Вот эту папочку, пожалуйста. В ней почти пудик весу,
но это только генеральная опись...
Понятно, заботится не о моем времени, а чтобы я не лазил
бесконтрольно, но мне самому уже хотелось поскорее уйти, а те полки с
бумагами показались не слишком, не слишком.
- Компьютеры нужны, - сказал я досадливо. - Сразу бы любую
информацию... Вам же самим легче.
- Да, - согласился он, - но вам трудно в это поверить, однако у нас
нет денег. Это в кино показывают какие-то операции с заграничными
вкладами.
- А что, не грешны?
- Нет, - ответил он с вызовом, и я поверил, что, в самом деле, если
даже руки по локти в крови, то чужих денег к этим рукам не прилипло.
- Что же так?
- А вот так. Мы законы не нарушаем.
- Только мало кто знает, - заметил я, - по каким законам вы живете. И
работаете.
Он мне тоже не нравился, как и я ему, но с бумажкой президента я не
ощущал трепета перед всемогущей ГПУ или НКВД, забыл как зовется теперь.
Он сказал с вызовом и одновременно с гордостью:
- Нас еще академик Цукоров называл элитными частями, которых
коррупция не затронула.
- Вас ничто не затронуло, - сказал я, осматриваясь. - Даже так
называемая перестройка.
Он скупо улыбнулся:
- Вы бы видели сколько здесь на самом деле хранится улик и записей!
Их достаточно было, чтобы пересажать почти всех писателей. Все диссиденты!
Но мы этого не делали. Только изредка, чтобы напомнить Западу о нашем
контроле над ситуацией.
- Бросьте, - сказал я, морщась.
- Что?
- Бросьте, говорю. В нашей стране даже диссидентство было только для
московской элиты. Для сынков высшей власти. Их журили, их предупреждали,
им грозили пальчиком, устраивали разносы. В конце-концов те при очередной
поездке на Запад оставались там. А мог ли простой рабочий или инженер
поехать и остаться? Мог ли опубликовать диссидентский рассказ, стихи,
просто выступить в эфире? Да в моем городе таких просто убивали в
подворотнях. Мол, хулиганье шалит. И никакого шума. Все тихо. Это Василий
Аксенов или Булат Окуджава, которых я люблю и читаю взахлеб, будучи
сынками высших партийных бонз, могли публиковать свои диссидентские вещи и
не быть убитыми втихомолку! Остальные же попросту исчезали. Незаметно. Ибо
замечают либо исчезновение именитого, либо массовый расстрел. Но власть
сделала вывод из хрущевских разоблачений. Неименитых инакомыслящих убивали
массово, но порознь. Именно они - герои, а не те, которые сладко ели и
мягко спали здесь, ездили на Запад, где тоже сладко ели и мягко спали, а
потом и вовсе остались там. А сейчас приезжают поучать нас, сытые и
выхоленные. Да, хорошие люди! Но герои не они, а те, лагерники, убитые...
Ничуть не смутившись, он посмотрел мне в глаза ясным чистым взором,
развел руками:
- Все-таки жаль, что у нас нет компьютеров. Вы бы сразу увидели, что
у нас масса компромата на интеллигенцию, которую мы не использовали.
- Так купите, - сказал я настойчиво. - Компьютеры теперь стоят
копейки.
- Но тысячи машинисток, чтобы все перепечатать? А допуски на этих
машинисток? Они все должны быть нашими работниками высшей секретности...
Я удивился:
- Вы что же, не слышали о сканерах? Даже у меня в квартире стоит!
Он развел руками, мол, не слышал. Слышал, подумал я злобно. Дурачком
прикидываешься. Страшишься, что если ввести в компьютеры, то наши же
хакеры тут же все повытаскивают через Интернет, через телефонные сети,
просто через электрические лампочки. Будете страшиться зажигать свет, при
свечах жить будете. При таких страхах лучше уж совсем без компьютеров!
Я листал этот пухлый том, неплохо устроившись за небольшим столом в
дальнем углу, когда раздался телефонный звонок. Полковник, морщась, взял
трубку. Отвечал односложно, глядя на меня с неприязнью.
- Пусть зайдут, - сказал он наконец и положил трубку.
Взгляд его оставался на мне, и я вежливо поинтересовался:
- Чем-то могу помочь?
- Ерунда, - отмахнулся он. - Просто сейчас сюда зайдут двое...
- Понятно, стрельба будет?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг