карабканья к совершенству... Неважно какому: к коммунизму или построению
царства Аллаха на земле. Вернее, устанет средний человечек, а его, как
известно, большинство. И, как большинство, проголосует за более простую
жизнь. Никакого космоса, никакой звездной астрономии. Мой сад, моя корова,
персональный компьютер с играми, возможность ходить к жене соседа... и
чтобы это не было с риском для жизни. Чтоб это было естественно. И без
усилий. Женщинам тоже воля, чтобы не приходилось часами уговаривать
расстегнуть еще одну пуговицу, а чтоб это стало просто, как выпить стакан
воды. Нет, лучше Пепси.
Меня качнуло к дверце, мимо медленно поплыла красная кирпичная
кладка. Мелькнула зеленая форма. Вежливый, но строгий голос попросил
предъявить документы. В машине потемнело, кремлевские часовые заслонили
окна со всех сторон.
- Хоть здесь тихо, - сказал Володя с облегчением.
- Только бы не как в могиле.
Он погнал машину через мощеный плитами двор, шины весело шуршали по
граниту. Из подъезда дворца навстречу слаженно двинулись парни Чеканова,
охрана президента, но когда я выбрался из машины, первым ко мне подскочил
бойкий массмедик, длинноволосый, в темных очках, в стеклах которых
отражалось солнце.
Он сунул мне под нос микрофон, на ручке крупная надпись, явно их
канала, другой рукой зачем-то шуровал в кармане.
- Что вы скажете о новых указах президента?
- Каких? - поинтересовался я.
Он несколько смешался, что удивило, обычно этих ребят ничем не
проймешь, наглость - первое качество профессии, впрочем, каждый тут же
начинает делиться своими ценными мыслями, раздуваться на экран, а когда
массмедик пытается закончить интервью, еще и вопит, что не все сказал.
- Последних... Где он пытается ударить по национальным святыням!
- Разве? - удивился я. - Как это?
Похоже, он уже начал терять интерес к человеку, который вроде бы и
вхож в коридоры власти, но, может быть, даже не видел президента, а только
вытирает пыль в его отсутствие.
- Ну, он решил сделать то, что не смогла Советская власть, - сказал
он. - Разрушить святую православную церковь...
- Странно, - сказал я удивленно.
- А что вы скажете... - повторил он снова уже растерянно, ибо любой
человечек, будь это порнопевица, депутат или премьер охотно лезли под
объектив, рассказывали подробности о делах, о которых даже не слышали,
только бы почаще мелькать на экранах... - Скажите нам...
Я стал подниматься по ступенькам. Массмедик попытался пройти следом,
чекановцы остановили. Он завопил радостно, что ущемляют прессу. Со всех
сторон засверкали вспышки фотокамер. Я надменно сказал наблюдавшему за
нами Володе:
- Объясни этим странным людям, что я застал еще те времена, когда
мужчинам неприлично было дарить цветы, а женщинам - вино. Тогда никто не
подавал руку не общался с теми, кто в начале разговора не снимет темные
очки, а руку не вытащит из кармана...
Массмедик задергался, то ли почти выигрывал в карманный бильярд, то
ли наконец ухватил зловредную блоху. На лице отразилось страдание, а тут
еще очки снимать, которые все же придают глупому лицу загадочное
выражение, другая рука занята микрофоном, а я усмехнулся и прошел в
услужливо распахнутую дверь.
Один из охранников на правах знакомого, видит меня уже вторую неделю,
спросил недоверчиво:
- А что, были такие времена?
- Трудно поверить? - спросил я в свою очередь. - Увы, самому уже не
верится.
Передо мной открывали двери, всякий раз задерживая ненадолго, словно
просвечивали в поисках оружия, пропускали до следующей двери и снова
останавливали. Я почти не замечал этой рутины, в чужой монастырь со своим
уставом не ходят, а это все-таки монастырь чужой, мысли больше занимал
странный парадокс, что когда СССР бряцал оружием, весь советский народ, за
редчайшим исключением, был за США. Если бы в самом деле война, наша армия
сдалась бы американцам, только бы не воевать с теми, кто, по нашему
мнению, стоял на страже свободы, справедливости.
Но вот сейчас, когда мы вроде бы уже не враги, все слои общества
ощетинились на США за их продвижение к нашим границам. Именно теперь чуть
ли не каждый готов бросить в их сторону гранату или хотя бы гнилое яблоко,
хотя к этому никто не призывает!
Американцу, по чьей стране не прокатывались опустошительные волны
скифов, киммерийцев, татар, шведов, немцев, французов, не понять
ожесточения русских по поводу НАТО. Москву, к примеру, брали и сжигали
дотла татары, поляки, французы... ах, так еще и американцы?
В кабинете Кречета собралась половина его рати. А у Краснохарева и
Яузова видок таков, словно ночевали если не здесь, то под крыльцом.
Кречет встретил на середине кабинета, пожал руку, проводил к
свободному стулу, выказывая уважение к отечественной науке.
- Пристают? - спросил он. - Я видел из окна... Похоже, вы его
отбрили. Вид у парня ошарашенный.
- Да ладно, - отмахнулся я. - Видно же, что парень раньше писал о
проститутках, скандалах, постельных утехах певичек, а тут послали говорить
с нормальным человеком!.. Конечно, парень растерялся. В его мире
нормальных нет.
- Подлая рать, - сказал Кречет с раздражением. - У меня нет особой
симпатии к коммунистам или либералам, но когда вижу, что все газеты - все!
- лизали зад президенту, предыдущему, конечно, и ни одна из этих пишущих
тварей не рискнула вставить ему перо, хотя по стране ходили видеокассеты с
записями его пьяных похождений на Западе, то ясно, что у нас за пресса.
За столом подняли головы, прислушивались. Возможно, у президента в
этот момент как раз оформлялась некая инициатива, важно успеть понять ее
раньше других.
- Господин президент, - сказал Коган очень серьезно, - зато теперь вы
не можете пожаловаться на отсутствие интереса к вашей персоне. Значит, с
вашим избранием демократия восторжествовала!
Кречет отмахнулся:
- Эта мразь просто чует, что я вот-вот упаду. И по своей подлой
привычке лягать постаревшего льва, спешат, спешат! Но я уж постараюсь,
чтобы...
Его огромные кулаки угрожающе сжались. В кабинете наступило тягостное
молчание. Коган сказал мечтательно:
- Зато потом... Вот будут лизать, зализывать, зацеловывать... Кожу
сотрут! Хотя нет, у нашей прессы языки шелковые.
- Иногда и там, за бугром, - сказал я, - языки не только шелковые, но
и истекают медом.
Краснохарев буркнул, не отрываясь от бумаг:
- Реклама, что ли?
- Можно назвать и так, - согласился я. - Реклама своего образа жизни.
Как сирены, что обольщали Одиссея, поют... Но Одиссей сумел устоять, а мы
- нет.
На меня посматривали с сомнением, но внимательно. Хоть какие глупости
я ни говорил, но все-таки президент зачем-то меня приглашает. Более того,
прошел слушок, что даже советуется.
Кречет усмехнулся:
- Я сам слушал этих зарубежных сирен. Наше правительство здорово
постаралось, чтобы их слушали и всему верили без оглядки. Мол, раз глушат,
значит - там правда. Извечно русское отношение к власти... Мне, как и
всем, нравилось все запретное. Как нравилось и то, что позволяло не
карабкаться на гору а позволило бы катиться вниз... Ведь по сути прежняя
власть усиленно тащила человека на сверкающую гору, а запад вкрадчиво
уверял, что в этом самоистязании нет надобности.
Он бросил на меня быстрый взгляд, но я уже упорно смотрел в стол.
Кречет говорил цитатами из моей старой книги по психике масс. Может быть,
ему будет неприятно, что я замечаю, кто знает.
- Возьмем простейшую ситуацию, - продолжал он с ядовитой улыбкой, -
когда человек решил бросить курить или пить. Или возьмем того больше:
решил по утрам делать зарядку, учить язык, бегать трусцой... И вот все
вокруг начинают: да что ты с нами не пьешь, не уважаешь, да? Да закури
разок с нами, это здоровью не повредит, все враки! Вон посмотри на
Митрича: курит, пьет, а все еще к бабам ходит, хотя ему семьдесят лет! Вон
ихний Черчиль каждый день по толстой сигаре, бутылке виски, толстый, как
копна - а помер в девяносто лет!.. улавливаете?
Краснохарев покряхтел:
- Что ж, Одиссей всем ухи воском забил, а нам чем?
- Вот-вот! В начале века можно было в изоляции строить хоть
коммунизм, хоть царство божье на земле. Но с приходом радио, те, кто
страшится таких строителей, стали уверять, что можно жить и никуда не
стремясь, просто жить. И что так жить даже лучше! И плевать на высокие
цели и мотивы! Человек произошел от обезьяны. Он сам обезьяна и обезьяной
останется. Вот вам работы Фрейда, Моррисона... И когда изо дня в день тебе
долбят, что можно прожить и без утренней зарядки, и что не обязательно
истязать себя диетой, то надо быть сверхчеловеком, чтобы устоять. Но народ
не состоит из сверхлюдей. Простого человека всегда легче уговорить бросить
работу и полежать, чем работать.
Кречет все чаще посматривал на меня, наконец отвел в сторону:
- Что-то случилось?
- Ничего особенного, - ответил я с неловкостью, голос президента был
полон участия, словно боевой генерал внезапно превратился в священника. -
Просто я не в своей тарелке... И не за своим столом.
- Почему так?
- Все работают. Как вы изящно выразились, пар... или пена из одного
места. Только я...
- Ну-ну, что делаете вы?
- Вот именно. Что делаю я? Все вокруг специалисты. А я?
Он внимательно посмотрел на меня, покачал головой:
- Возможно, вы последний на свете философ. Не зря же я из вашей книги
по памяти почти главу прочел! Надеюсь, заметили?
- Спасибо, - ответил я с неловкостью, - у вас действительно сказочная
память! Но насчет философов... Их выпускают философские факультеты
крупными партиями.
- Философами не становятся, получив красивый диплом с печатями.
Философ видит то, чего не видят специалисты. К тому же видит... все.
Целиком.
Я пробормотал:
- Спасибо. Я просто не уверен, что это обо мне.
Он тепло улыбнулся:
- О вас. А к тому же, вам некуда больше деться. Здесь самые близкие
вам по духу люди. В остальном мире вы не можете рассчитывать ни на
популярность, ни даже на понимание. Вы слишком... революционны.
- Это я-то?
- Да. Взгляните на революционеров одного шажка. Ну, зачем называть
фамилии?.. Уживались неплохо и при Советской власти. Один, к примеру,
считается отцом страшного оружия, которым мы долго грозили Западу... хотя
теперь знаем, как наши шпионы перетаскали нам все ихние секреты... Он
лауреат всех Сталинских, Ленинских, Государственных и прочих премий, грудь
в орденах правительственных наградах... а уж когда получил все выше крыши,
долларами хоть стены своих дач оклеивай, тогда-то и заявил, что советская
власть не совсем хороша, гуманности в ней недостает, права человека слегка
ущемляются... Как будто раньше не видел! Мы все видели, понимали, шептали
друг другу на кухне, а он не понимал, ребенок какой! Оружие делал, некогда
было. Правда, если он отец такой страсти, то для кого ее воровали наши
шпионы, и за какую кражу секретов ФБР пересажала уйму народу?.. То же
самое и другие герои. Сейчас нахваливают власть в России, а вот
Старохатская всем как кость поперек горла. Слишком честна, чересчур
бескомпромиссна, не хочет смириться, что все мы немножко... ну, ладно,
здорово-таки свиньи, одну ногу вытащили из дерьма, пора остановиться, ишь
что вздумала: совсем вылезти да еще и помыться, не понимает, дура, что в
дерьме как-то привычно... Вы тоже, Виктор Александрович, в своем
нетерпении заглядываете слишком далеко.
- Так то в книгах! А в жизни я люблю сидеть в темной норе. И чтоб не
дуло.
Он обнял меня за плечи, повел обратно. Министры поднимали головы,
деликатно роняли взгляды. Возможно решили, что меня постигло великое горе:
Хрюка поцарапала лапку, и президент меня утешает.
Я вздохнул и сел за стол, где светился экран компьютера. Будем искать
способы, дать достойный ответ Америке. Даже я буду искать, я - человек
земного шара, всего человечества. Смешно говорить о нациях или партиях
человеку, который прекрасно знает, что в будущем все народы сольются в
единый, что когда-то не будет ни русских, ни американцев, ни арабов, а
просто человечество...
В отличие от домохозяек и академиков, что ничего не видят дальше
своего носа, вижу этот далекий мир, когда все нынешние противоречия
покажутся смешными. Но по всей моей шкуре поднимается шерсть, я
ощетиниваюсь, когда слышу, как НАТО придвигается к нам. Даже не потому,
что я - русский, патриот, и все такое. Это нечто от того, когда
французские гринписовцы бросаются под русские бульдозеры, чтобы спасти от
загрязнения озеро Байкал.
Да, это чувство неправедности происходящего. И осознания, что ты
вправе в схватке с более сильным противником взять что-то в руки... или
применить то, что тот, более сильный, громко называет запрещенным приемом.
Когда сильный борется со слабым, то для слабого оправдано применение любых
средств.
Глава 23
Через час, когда я перестал что-либо соображать, даже чашка крепкого
кофе не помогла, сходил в столовую, в который раз подивился богатству и
размаху, эти люди себе ни в чем не отказывают, взял пакет пирожных, да
побольше, а когда вернулся в большой кабинет, возле стола Кречета
пристроился на стульчике Кленовичичевский. Лицо его было красным, волосы
всклокочены, он нервно всплескивал дряблыми от старости руками:
- При попытке к бегству?.. Но это же... Это же произвол!.. Это уже
было. Даже не при прошлом режиме, а в позапрошлых... Я застал еще
сталинские времена, когда вот так... Права человека...
Кречет метнул на меня косой взгляд, мол, что за жизнь у президента,
когда подчиненные жрут сладкое в три горла, а ему отдуваться перед
интеллигенцией, доказывая, что он не верблюд и не диктатор.
- Аполлон Вячеславович, - говорил он мягко, словно собирался нести
яйца, - я вас очень люблю. Я восхищался вами еще мальчишкой, когда ловил
бибисишку, там о вас здорово рассказывал Анатолий Максимович Гольдберг,
хорошо помню его голос. Как вы страдали в лагерях, мужественно отстаивая
права человека. Но пора подумать и о правах общества! У него тоже есть
права... Черт, да нет у него никаких прав! У человека есть, а у общества -
нет. А настал тот момент, когда права человека наступают на права
общества. Скажите, у нас есть специалисты по правам общества?
Он опешил:
- Права общества? Что это?
- Вот видите, - проговорил Кречет. - Все века человек боролся за свои
права: против князей, церкви, царей, президентов, генсеков... наконец
одолел всех. А еще Достоевский говаривал: широк человек, широк! И
добавлял: я бы - сузил. Простой человек получил право не только
высказывать свое мнение, но вытребовал и все прочие свободы. Сексуальную,
бисексуальную, порнуху. Вот только не видел пока на экранах, как человек,
извините за выражение, гадит. Представляете на весь экран огромная такая
задница, как вот у Степана Викторовича, камера плавно наезжает на его
расширяющийся анус, очко по-нашему, а оттуда начинает выползать... ну,
всякое, что он ел вчера, только переработанное...
Коган, с интересом прислушиваясь, прервал с испугом:
- Не подсказывайте идеи!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг