москвичей живут в хрущебах, каждый обустраивается как может, и все
надеются, что вот-вот их снесут и взамен вселят в роскошные хоромы.
За выметенным и выдраенным до блеска участком престижного дома
начинался участок дома простого, а значит - неблагополучного. Сразу
словно солнце зашло за тучу, здесь темно, грязно, на выщербленном
тротуаре блестят сочные плевки, в ямках и выбоинах грязные обертки
от мороженого, смятые сигаретные пачки, темные окурки, обгорелые
спички, застрявшие со времен их изобретения, сломанная оградка перед
домом, обглоданные неведомой силой кусты, и без того жалкие,
засыхающие, облупившиеся...
Его дом назойливо показывал всем, что он составлен из
грязно-серых плит. Составлен кое-как, плиты кое-как состыкованы,
щели подчеркнуто небрежно замазаны темным цементом. Крылов всякий
раз представлял, как однажды гигантские руки небрежно составили эти
кубики, зачерпнули в гигантский мастерок темного раствора, мазнули
по стыкам, почти не глядя, в то время как сам суперкаменщик лениво
болтал с соседом, мало обращая внимания на опостылевшую работу.
Стыки даже тех плит, что состыкованы терпимо, замазаны с той же
оскорбительной небрежностью, что позволительно только в отношении
крайней бедноты, всяких там безропотных учителишек, инженеришек,
врачишек. Вся стена дома расчерчена этими грязными прямыми полосами
на квадратики, будто те гиганты собирались поиграть в
крестики-нолики, но сами же побрезговали, а расчерченная стена так и
осталась.
Крылов заботливо поддерживал Яну под локоть: на повороте ямы в
асфальте такие, что автомобили даже не рискуют проезжать, просто
проломили оградку и прут по газону, теперь там такая наезженная
колея, словно прошли танки.
Его подъезд третий, с какой стороны дома не зайди, всегда мимо
раздолбанных лавочек, где якобы старушки перемывают кости проходящим
мимо... Как же! Это было при гребаной Советской власти. А теперь,
когда освободились от ее засилья, на лавочках и под лавочками спят
пьяные бомжи, на детской площадке среди разбитых в щепки качелей
группа подростков гогочет и допивает последнюю бутылку портвейна,
лапают и ставят в позу пьющей оленихи пьяную девку, но это еще
ничего, вон рядом трахаются двое мальчишек, а третий тычет в вену
шприцем, не мало не смущаясь, что из окон могут смотреть не только
жильцы дома, но и родители...
Из второго подъезда вывалились четверо подростков. Сердце
Крылова стиснулось. Ему в следующий, нельзя не пройти мимо, вот если
бы чуть быстрее собирал продукты в пакет, не театральничал перед
Яной, то успели бы миновать и даже вошли в его подъезд...
- Во! - сказал один довольно. - Гляди, это тот хмырь, что с
нами знаться не желает!
Крылов дернулся было, чтобы ускорить шаг и успеть пройти мимо,
но ощутил, что чувство гуманитария подводит, те на прямую дорожку,
ведущую вдоль всего дома, успевают раньше.
Он не знал этих соседей, да и не хотел знать, вчера это еще
примерные или полупримерные школьники с ранцами за спиной, а сегодня
вдруг так вытянувшиеся во взрослых дядей: ум тот же, зато с
радостным удивлением обнаружили, что могут дать сдачи даже отцу,
пытающегося ремнем заставить учить уроки...
Они все четверо высыпали на дорогу, перегородили, дабы очкарик
не ушел. Сердце бухало в груди так сильно, что кровь мощными
толчками ударялась в барабанные перепонки. Крылову показалось, что
он глохнет на какие-то доли секунды.
Он переложил оба тяжелый пакета с продуктами в одну руку,
пальцы подхватили увесистый булыжник. Он крепко сжал, пошел к тому,
что выглядит старшим. Кровь вздувала мышцы, он внезапно ощутил,
насколько он крепок телом, а эти все четверо - бледные хиляки,
которых можно и надо бить, топтать, размазывать по асфальту.
Вожак забеспокоился:
- Ты че, припадочный?
- Нам жизнь не дорога, - процедил Крылов с чувством, на этот
раз страх даже не успел появиться, он знал, что бросится сам,
первым, будет рвать, бить, кусать, ломать кости, наносить вред...
пока в нем самом останется хоть капля жизни. - А мразь мы бьем
везде, где встречаем!
Один из подростков сказал пугливо:
- Воедя... да ну их! Это из этих... как их...
- Скифы мы, - сказал Крылов свирепо. - А ты мразь, сейчас
рухнешь в пыль, а я напьюсь твоей крови...
Он замахнулся, вожак пугливо отступил, на то и вожак, чтобы
сразу оценивать противника и принимать единственно верное решение.
Под ноги попалась пустая банка из-под пепси, вожак грохнулся на
спину, нелепо перекатился на бок и, вскочив, помчался вдоль
бесконечного как кризис дома. Пристыженные соратники, кто бегом, а
кто еще пытается сохранять лицо, отступили шагом.
Крылов отшвырнул камень, на ладонь прилипли частички
асфальтовой смолы, Яна без пугливости ухватила его за локоть:
- Ты был великолепен!
- Был? - удивился Крылов. - Я великолепен всегда.
- Уже не сомневаюсь, - заявила она. - В настоящем мужчине
всегда отыскивается нечто пещерное... Как ты схватил камень! Это
надо было видеть. Правда. Жаль, ты не видел своего лица...
- Скифы мы, - повторил он. Странное чувство силы не оставляло
его, словно, назвавшись скифом, тут же получил через биополе, как бы
сказали чокнуто-рерихнутые, от древних скифов ярость и бездумную
жажду кровавой схватки. - Скифы мы... с жадными очами...
Глава 20
Ступеньки подъезда развалились, два года уже никто даже не
пытается жаловаться в ЖЭК, старики вовсе дожидаются, когда их кто-то
сведет на безопасный асфальт, дверь испещрена похабными надписями.
Крылов вошел в подъезд первым, в постсоветское время правила
этикета другие, подозрительно огляделся, давая глазам привыкнуть к
полутьме. Яна вошла, толкнув его теплым боком. Голос ее прощебетал
безмятежно:
- Ты полагаешь... что это у вас серьезно?
- Что?
- Ну, эта... скифскость.
Он повел ее по ступенькам вверх, лифт останавливается между
первым и вторым, заговорил, сам удивляясь тому, что его не трясет,
как после такой стычки трясло бы еще полдня, а то и завтра боялся бы
выйти из подъезда:
- Яна, в мире постоянно борются две силы. Только две! Не ти
детские, о которых всякий думает в первую очередь: Зло и Добро, Тьма
и Свет, Закон и Хаос... Первая сила - хочу просто жить, а вторая -
нет, надо строить некое совершенное общество. Один цикл постоянно
сменяет другой: устав строить, человечек плюет на недостроенный
фундамент, ложится на песок, подставляя брюхо солнышку и говорит:
как много я терял, пока строил! Солнышко, птички, бабочки, а я не
замечал...
- Он прав, - заметила Яна. - Тебе не тяжело? Давай помогу.
У нее было чистое лицо и честные глаза провинциалки, что с
готовностью придет любому на помощь. Даже мужчине, ибо там, у себя в
Кунгуре, она, возможно, таскала тяжести и даже неизбалованно махала
киркой на дороге.
- Такая ноша не тянет, - ответил он небрежно.
Она усмехнулась хитро:
- Даже удивительно, что ты не стал брать ни вина, ни водки!
- Гм, - пробормотал он, - а... да не стоит, думаю.
Смолчал, что у него на кухне стоит пара бутылок шампанского,
очень даже неплохого, а запас пива он пополняет, едва в ящике
остается меньше пяти бутылок.
Они встали перед лифтом, красный огонек показывал, что занят,
хотя через решетку были видны неподвижные шланги, тросы, провисшие
как качели силовые кабели.
- Но вот, належавшись и наимевшись, - продолжал Крылов, -
человечек чувствует в душе смутные позывы что-то строить высокое,
чистое, совершенное, чтобы стать лучше, чем он есть сейчас... И -
начинается все снова.
- Почему снова?
- Снова, - поправился Крылов, - да не на том же месте. Всякий
раз фундамент достраивается, поднимаются стены... Если стены и
ломают, то чертежи остаются. И опыт остается, до какого места
строить можно, а откуда уже пошло черт-те что.... Черт, грузят
что-то в лифт, что ли?
Яна слушала с интересом. Спросила:
- Значит, вы стараетесь оседлать это самое высокое? Что
глубоко-глубоко внутри?
- Да, - пробормотал Крылов, - что-то в этом роде.
- Оседлать святые чувства, - сказала Яна с удовольствием, - и
заставить их работать на свою животную программу! Да вы просто
редкие сволочи!
Но говорила весело, глаза блестели. Крылов не врубился, шутит
она или всерьез, но сейчас главное, что не простилась перед закрытой
дверью лифта, не сослалась на срочную необходимость быть в другом
месте.
- Самые великие дела, - ответил Крылов, - делаются как раз на
эксплуатации великих чувств.
- Мерзавцы, - сказала она с чувством. - Редкостные мерзавцы! Да
вы настоящие политики!
За решеткой вздрогнуло, хрюкнуло. В глубокой норе зашевелилось,
задвигалось, пошли двигаться толстые кишки шлангов, кабелей,
проводов, Крылов с облегчением перевел дух.
В тесной кабинке, все еще держа в одной руке оттягивающие
пальцы пакеты с провизией, он чувствовал как все замкнутое
пространство заполняется ароматом здоровой созревшей самки. Едва не
застонал, лифт ползет со скоростью поднимающийся гор, а в крови уже
не зуд, а жар, пламя, расплавленный металл...
Двери распахнулись, он задержал дыхание. Жена Мони немного
убрала, но вся лестничная площадка пропиталась запахом экскрементов,
мочи и блевотины.
Крылов метнулся к двери и сунул ключ в скважину. Несмотря на
предупреждение милиции, что нельзя доставать ключи еще в лифте, мало
ли кого встретишь на площадке, он пренебрегал этой опасностью, ибо
что опасность, если на площадке порезвились дети Мони: уже никакой
грабитель сюда не поднимется!
Яна царственно переступила порог. В это время за спиной Крылова
щелкнуло, он видел затылком как начала открываться дверь соседа.
Ноги сами поспешно внесли в прихожую, он потянул за собой ручку. В
висках с облегчением стучала мысль: успел! Успел... Без разговоров
за жизнь с Моней или его женой, на что почему-то так падки все
дебилы...
Яна сразу зашла в туалет, потом, как знал по ритуалу Крылов,
будет ванная, сам он торопливо переложил продукты из пакетов в
холодильник, кое-что сразу поставил на огонь, на всякий случай
задернул полупрозрачные шторы на окнах. В последнее время в доме
напротив что-то поблескивает, какой-то маньяк все еще подсматривает
за жильцами в бинокль, хотя этих голых баб полно даже на улице...
Окна дома напротив, да и других домов, что-то смутно
напоминали, он сперва не мог врубиться, но когда подсознательно
двинул указательным пальцем правой руки, нажимая кнопку мыши, понял
и засмеялся. Много сидит за компьютером, много.
Пока Яна плескалась в ванной, на цыпочках сбегал в комнату
деда. Тот спит на диванчике, с постели вставать труднее, дед даже на
ночь старается теперь устраиваться на диване. Газеты рядом, пультик
от ящика тоже, лекарства на столике, только руку протянуть...
Так же неслышно вернулся на кухню. В ванной все еще плескалось,
донесся ее счастливый смех. Провинциалка все еще открывает новинки и
причуды сантехники, навороты сверхсовременного дизайна.
На короткий миг увидел себя со стороны: взволнованного, с
вытаращенными глазами, гормоны выплескиваются из ушей, красный,
потный, чуть-чуть стало стыдно, но руки продолжали расставлять
бокалы, а в черепе засела горько-мудрая мысль: жизнь все же сложнее,
все не предусмотреть и Соломону, иначе бы, потеряв голову, не
женился на козлоногой, не бахвалился бы пьяным перед Китоврасом,
после чего в бомжи на долгие года...
Яна вышла с капельками воды на лице, волосы влажные. Крылов с
облегчением увидел, что она только посвежела, хотя обычно на женщин
после ванны смотреть, понятное дело, страшился. Но Яна... даже
татуашь она сделала разве что из-за моды, ее губы и так
безукоризненно очерчены, а глаза...
Крылов сглотнул слюну. Яна выглядела настолько прекрасной и
одухотворенной, что горячая кровь из гениталий внезапно мощно
устремилась в сердце, там защемило, захотелось упасть на колени и
совершить что-нибудь идиотское: к примеру, читать стихи, петь,
взывать и говорить только возвышенно и... еще возвышеннее.
- Ого, - сказала она, - какой ты быстрый!.. Уж думала, что ты
будешь жрякать меня, а ты вон какой обжора!
Она подошла, взглянула ему в лицо. Крылов неотрывно смотрел в
ее смеющиеся глаза. Ее пальцы тем временем ловко отыскали "молнию"
на его джинсах. Он услышал знакомый звук, когда она потянула за
язычок, все это время смотрела ему в глаза, дразнясь, и Крылов
ощутил, что весь его разум, отточенный интеллект - все это лишь
тонкая пленка на вскипевшем молоке глубинных инстинктов.
Если с другими женщинами он знал, что они женщины, которых он
пользует, и которые в свою очередь имеют его, что их, женщин,
вообще-то много, как и для них свет полон крыловых, то сейчас словно
бы включилось Сверхзнание, открылись бездны и тайны, а его взяла и
повела рука более мощная, что разум, которому всего-то не больше
миллиона лет.
Эта могучая сила заявила мощно, что вот наконец-то перед ним
тот сосуд, та почва, к которой он стремился всю жизнь, к которой
полз, ради которой жил. Здесь его семя даст наилучший плод, здесь
разрастется нечто небывалое, что сейчас он совершает абсолютно то,
для чего его предназначила эволюция, для чего рукой Бога была
создана первая клетка, что прошла по длинной цепи эволюции,
отбрасывая всяких там динозавров, и вот сейчас он, Крылов, венец
эволюции, свершает то, ради чего все это замысливалось Творцом:
отыскал самое лучшее на свете лоно, куда внедряет свое семя... нет,
даже не свое, он сам лишь инструмент в руке Бога...
Очнулся он только с последним вскриком-выдохом, настолько
мощным, словно отлетала душа... не из умирающего от старости тела, а
душа подвижника, силой духа швыряющая ее Творцу к звездам.
Да, он все еще на кухне, сидит, обессилев. Брюки полуспущены:
он сам, поживя в неблагополучном районе, называл их штанами. Яна
поднялась с колен, все такая же чистая и свеженькая, даже капли воды
после купания не успели высохнуть на лбу, глаза смеющиеся.
- Ну вот, - сказала она деловито, - теперь ты можешь
говорить... не таким хриплым голосом.
- Ох, Яна!.. Но почему...
- А гормоны на мозги не давят, - сообщила она. - Я в каком-то
журнале читала.
- Да я не о том...
Инстинкты не то, чтобы на какое-то время стихли, вот прямо
сейчас потребуют повторной вязки, им нужны гарантии, организм
беспокоится, бросает все резервы, но мозг, что все это время был в
бессознательном, копил мощь, сейчас забарахтался, наскоро
сформулировал мысль, что-де неэстетично вот так, он же хоть всего на
шажок от обезьяны, но все же на шажок отодвинулся, надо быть хоть
штаны... тьфу, брюки снять, заодно и рубашку, жара, потный...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг