лицо, а глаза стали печальными.
- Не надо, Андрий, - попросила она тихо. - Не надо об этом...
- Но что нам делать?
- Ничего.
- Ничего?
- Да, - прошептала она. - Может быть, это сумасшествие вскоре
нас покинет. Не сегодня, но... со временем. Остынем, образумимся.
Я сказал горько:
- Образумимся? Станем, как все? "Как лучше"?
Она не ответила, пошла медленно к этим древним руинам из
красного кирпича. Говорят, вместо цемента использовали творог и
куриные яйца. Желтки. Тоже повод для восторгов, хотя для меня лишь
признак отсталости технологии...
Я тащился сзади, старался настроить себя на иронический тон, но
Вероника идет впереди, как ангел, указывающий дорогу из царства
тьмы, и я никак не мог заставить душу морщить нос, кривиться,
поплевывать в стороны с высоты человека грядущего века.
Совсем редко я замечал вдали таких же туристов, что
рассматривали эти нагромождения камней, фотографировали.
Все эти люди, мелькнула острая мысль - гусеницы. Которые так и
не становятся бабочками. А вот мы, баймеры, наконец-то дозрели до
той кондиции, когда свершается качественный переход. Мы - уже
настоящие люди! Имаго. А те, которые не принимают баймоиндустрии это
еще долюди, дочеловеки, субимаго, гусеницы.
Мои губы сами по себе изгибались в насмешливой улыбке. Дворцы,
герцоги, графья... Да любой король отдал бы год жизни за денек в
моей двухкомнатной типовухе на моем гребаном семнадцатом этаже под
самой крышей!.. Ни одному королю никакая власть и никакие маги не
сумеют подать в разгар зимы на стол яблок или груш, уж молчу про
такие нежные вещи, как клубника или черешня! Я мне стоит лишь
протянуть руку к холодильнику.
Я могу протянуть руку... а то даже не протягивать, а лишь
щелкну пультиком, и телевизор включится. Ни один король не в
состоянии посмотреть на свое королевство с высоты птичьего полета,
повидать разные страны света, а мне достаточно лишь попереключать
каналы. А такую курицу, как я жарю в микроволновке, ни один повар не
приготовит на их грубых жаровнях!
А что, если сейчас незримо для нас появился бы египтянин,
который тесал эти блоки? Вот смотрит на двух придурков и не может
понят: сумасшедшие или просто идиоты? Человек, у которого на плече в
сумке третий пень со ста двадцатью метрами, пишущий дэвэдэ...
восторгается обтесанным камнем?
- А правда, - спросила она внезапно, - что Билл Гейтс - самый
известный человек на Земле?
- Нет, - ответил я почти автоматически, - самый знаменитый
человек - его мать, её вспоминают чаще.
- А что такое процессор Intel Pentium с технологией МММ?
Я грустно улыбнулся, Вероника пытается перевести разговор на
что-нибудь нейтральное или даже близкое мне, но только бы дальше от
опасного края пропасти, когда волшебное безумие охватывает нас,
накрывает с головами, как ревущей океанской волной...
- Это не та технология, - ответил я серьезно, - что пирамиды...
Просто... совпадение букв. Это ведь идет из страны, где ничего не
знают о нас, наших исканиях, мучениях, строительствах, находках и
потерях... Что делать, в мире нашлась всего лишь одна-единственная
страна, где жители, предоставленные сами себе, не скованные никакими
нравственными путами, сказали ясно и честно... да-да, честно, что не
хотят строить величественные пирамиды, на которые потом будут с
восторгом смотреть десять тысяч лет восхищенные потомки!.. Они
сказали, что сами хотят жить в свое удовольствие. А свои
удовольствия эти простые люди понимали в меру своего убогого
развития. Потому вместо пирамид и прочих чудес света, они
возделывали свои огороды. Вместо духовных исканий предпочли гораздо
более простые, но понятные им плотские утехи и сделали их
доступными, сняв все ограничения, как церковные, так и светские. Эти
люди создали компы, которые у нас на столах, написали большинство
программ, которые мы... гм... лямзим. Я признаю мощь и высокую
мудрость Корана, понимаю высшую справедливость ваххабитов, талибов,
фундаменталистов... но я слишком врос в западную цивилизацию, чтобы
обойтись без ее гаденьких, но таких сладких ценностей. Потому я,
человек Интернета, все-таки иду от цивилизации Запада...
Она переспросила с интересом:
- От? Что так?
- Это значит, - ответил я, - сегодня я весь... почти весь в
западе, как мука в патоке. Можно остаться и глотать, глотать,
глотать эту приторную сладость, что лезет уже в уши.
Ее голос был саркастическим:
- Но ты, конечно же, не останешься?
- Я родился в этом мире, - повторил я. - Даже сейчас все еще в
нем... Но это не значит, что я от него ликую. И что я в нем
останусь.
- Ого! А что сделаешь? Уйдешь в другой мир?
- Изменю этот, - ответил я.
Она смотрела с улыбой. Только ребенок может такое брякнуть. Но
что мне делать, если в этом мире для нас нет места вдвоем?
Я снова ощутил, что в какие бы высокие дебри ни старался
влезть, все равно все дороги мира ведут к Веронике, и над чем бы ни
ломал мозги, даже сквозь нашу байму просвечивает ее едва уловимый,
почти призрачный облик, затем очень медленно наливается красками,
плотью, и вот уже я ни о чем другом не думаю, сердце колотится, как
будто я пробежал сто километров, в ушах шум, голоса, а душа
задыхается от нежности, сладкой боли и неясного томления... хотя
вроде бы, что тут еще неясного!.. а в глазах щипает, вот-вот брызнут
слезы... Это у меня-то, который не плакал даже после того, как тупой
конь на практике в селе лягнул в помидоры обеими копытами.
Мы бродили по Царицыно, стараясь не соприкасаться даже руками.
Иногда приходилось подниматься на руины, сокращая путь, Вероника
делала вид, что не замечает моей протянутой руки.
Но силовое поле вокруг нас насыщалось энергией звездных систем
помимо нашей воли. Я уже видел искорки на энергетической пленке, она
все ближе, и мы друг к другу все ближе, голоса наши звучат все
глуше, мы стараемся смотреть в разные стороны, торопливо говорим
всякие глупости, банальности, голоса наши дрожат, срываются, мы уже
сами не понимаем своих слов, потому что в ушах нарастает победный
рев Зова Космоса...
Потом мы долго держали друг друга в руках. У Вероники на
ресницах дрожали слезы. Сквозь листву пробился луч, прозрачные
капельки вспыхнули как жемчужинки, осветили ее похудевшее лицо.
Царицыно размером с иное европейское государство, мы забрались
в такие дебри, что я уже забеспокоился, найдем ли дорогу обратно
сами, или же придется расспрашивать таких же лохов...
Вероника поглядывала на небо чаще, чем я, сказала пораженно:
- Смотри, какая там туча!
Западная часть неба была угольно-черной. В недрах этого
Кузбасса вспыхивали слабые огоньки, словно на заре электрофикации.
Угольный массив разрастался, словно все больше разведывали недра, а
бледные молнии начали обретать нехорошую красноватость.
Грянул гром. Сразу громкий, грохочущий, без всяких
предупреждений дальним ворчанием: мол, иду, разбегайтесь, куры.
Вероника взвизгнула, присела от страха, тут же засмеялась еще
звонче, ухватила меня за руку и потащила.
- Не туда! - крикнул я. - Вот дорожка!
- Я знаю прямее, - прокричала она.
Над головой раскололось небо, глыбы с грохотом рушились на
землю. Молнии засверкали разом, я видел, как по дальним деревьям
прошел ветер... нет, уже не ветер, это обрушился ливень. Верхушки
нагнулись разом, словно зеленая трава.
Вероника дернула меня в сторону. Там простирал ветви могучий
дуб. Я сразу убедился, что это дуб, под ногами захрустели желуди. Мы
успели добежать в самый миг, когда ливень обрушился сразу со всей
мощью.
Мне казалось, что нас накрыло исполинским стеклянным стаканом.
Там, по ту сторону прозрачных стен серая грохочущая стена ливня,
дождь как из водопада, а мы здесь под ветвями дуба, крыша в
несколько слоев, но потом холодная капля упала за шиворот, я
отодвинулся, другая упала на плечо, затем еще и еще, уже чаще...
- Бр-р-р-р, - сказала Вероника.
Я обнял ее сзади, вжал в себя, такого же озябшего, обхватил,
холод между нами начал испаряться. Ее плечи зябко передернулись,
потом она прижалась ко мне и затихла.
И снова мы в своем сладком безумном мире... И снова раскаленные
докрасна галактики сшибаются с другими звездными скоплениями,
вспыхивают сверхновые, а потом накалилась и взорвалась вся
вселенная.
Мы крепко держали друг друга, став одним целым, как
гинандроморф. А в том мире, в который мы вернулись, быстро светлеет,
словно мы вместе с дубом выезжаем из туннеля. Стена кипящей воды,
что рушится с неба, быстро уходит. Всю землю захватили невесть
откуда взявшиеся мутные лужи с коричнево-серой водой, на волнах
колыхается сор, старые листья, щепки, даже окурки и бумажки от
мороженого.
Глаза Вероники блестели. Волосы намокли, прилипли, тоже
блестели. Блузка стала совсем прозрачной, а озябшая небольшая грудь
торчала вызывающе и жалобно разом.
- Давно не было такого дождя!
- Давно, - поспешно согласился я.
- Здорово!
- Здорово, - согласился я, но как-то без особого энтузиазма.
Вероника посмотрела подозрительно.
- Тебе не понравился дождь?
- Как же, как же, - сказал я, - очень понравился. Урожай
будет... Да и вообще, ядреный дождь.
- Ядреный, - согласился она. - Как хорошо... У природы нет
плохой погоды.
Я сделал первый шаг, едва удержался на ногах. Подошвы скользят
по размокшей глине, а я не умелец на роликах. Сцепил зубы и начал
продвижение. При каждом шаге к подошвам липнет по новому пуду грязи.
Она поднимается победно по краям, уже охватила каждую туфлю со всех
сторон повыше подошвы, поднимается до уровня шнурков...
Хуже того, грязь налипает вместе с травинками, щепочками. Те
скрепляют эту массу, вокруг моих туфель теперь нечто похожее на лыжи
первобытных охотников: в диаметре по метру, ноги приходится держать
на таком расстоянии одна от другой, будто у меня в заднице фурункул
с кулак Тайсона.
Мы тащились все тяжелее и тяжелее. Белые туфельки Вероники
скрылись под налипшими со всех сторон жирными комьями.
Асфальтовая дорожка всего в сотне шагов от дуба, но я так
измучится, что в самом деле начал считать шаги, когда же доберусь до
этого проклятого удушающего город асфальта, мерзкого и гадкого, что
так обезличивает нас, мешает жить, отгораживает от природы...
которая вот сейчас цепляется за ноги и умоляет не покидать ее.
Когда оставалось всего пять шагов, Вероника поскользнулась, я
не успел удержать ее, она с размаха села на мокрую грязную землю. Я
почти упал, но удержался, лишь коснувшись земли ладонью. Налипло
сразу столько, что пока я сдирал другой рукой, измазался весь.
Вероника уже не верещала, а только смотрела большими удивленными
глазами.
До асфальта, наконец, остался один шаг. Я сделал этот большой,
как китайский скачок в коммунизм, шаг. Другая нога поехала по грязи.
В паху кольнуло, я едва не разодрался в шпагате, но правая нога уже
зацепилась за асфальт. С неимоверным усилием, как выползающий на
берег после кораблекрушения моряк, я перенес на нее вес всего тела.
От подошвы тут же начали отваливаться, как обожравшиеся пиявки,
огромные ломти грязи. Я подтянул другую ногу, потопал, сбивая грязь,
долго елозил по асфальту подошвами. За мной на мокром покрытии
тянулся настолько неопрятный желтый след, что я ощутил себя
виноватым перед городом.
И все же я выворачивал ноги так и этак, соскребая остатки
грязи. Вероника грациозно присела и счищала глину щепочкой. Туфельки
стали грязно-желтыми до самого верха, на правой ноге испачкано до
самой лодыжки.
Ушедший дождь выбил всю пыль и грязь из асфальта, он заблестел,
как составленный из миллиардов черных агатов. Я топал, и топал, и
топал. До чего же приятно чувствовать эту надежную твердь! Ту самую,
которая душит эту природную природу... вот она оставила грязные
следы, ту самую, что обезличивает, расчеловечивает, лишает, давит,
душит и все такое!
Серебряночка после дождя блестела, вся перламутровая, яркая,
свежая, сегодня обойдусь без мойки.
Я вытащил брелок, серебряночка приветливо мигнула фарами,
веселым щелчком освободила от запоров двери.
Вероника засмеялась:
- А машина тебя любит!
- Это не машина, - сказал я. - Это тоже... существо.
Я открыл дверь Веронике, она села, но ноги не убрала вовнутрь,
долго скребла и чистила туфли. Я посмотрел на кроссовки, мне тоже с
такими ногами просто стыдно переться в изумительно чистый
совершенный мир высоких технологий.
Окна оставил открытым, и, не успели выехать из Царицыно, в этом
комфорте, тепле, уюте - все высохло. Вероника щебетала, как на
природе красиво, здорово, и какой чудесный волшебный изумительный и
живительный дождь. Я наслаждался уютом совершенной машины. И даже
поддакивал, что у природы нет плохой погоды, что все прекрасно, что
воздух, что зелень полезна для глаз, что все посвежело и обновилось.
Когда снова выметнулись на МКАД и понеслись, набирая скорость,
небо потемнело, прогрохотал гром. То ли туча вернулась, то ли пришла
другая, а то и мы сами догнали ту, первую.
По крыше заколотили крупные капли, словно по туго натянутой
палатке побежали тысячи рассерженных жуков. Струйки по стеклу
помчались прозрачные, но все равно стекло стало мутным, и весь мир
исказился, стал размытым, таинственным, где, в самом деле,
обыкновенное дерево могло оказаться затаившимся великаном, а решетка
забора - воротами в волшебный рыцарский замок.
Стук капель по крыше перешел в сплошной жестяной шум. Щеточки
начали двигаться по лобовому стеклу чаще, а за машинами, словно за
самолетами в стратосфере, возникли и потянулись струи тумана. По
стеклам потекли целые струйки, щеточки едва успевают смахивать воду,
а впереди за колесами машин туман разросся так, что машины несутся
уже по облачному полю.
Я тряхнул головой, но теперь шоссе исчезло вовсе, колеса тонут
в белом тумане. Никто не решается сбросить скорость, здесь же
окружная, где сто двадцать - норма, а обычно дают за сто пятьдесят,
а то и сто восемьдесят, сейчас же осторожничают и идут около ста
двадцати, но при такой скорости капли воды все равно превращаются в
туманную взвесь
Мимо меня проплыл, обгоняя, черный форд. Я успел увидеть
восторженное лицо пассажира, он смотрел перед собой вытаращенными
глазами. Поймав мой взгляд, повернул голову, улыбнулся и вскинул
вверх большой палец. Он тоже явно несется высоко над землей по
облачному полю, обгоняя самолеты.
Утром, когда я припарковал машину и вылез, на крыльце стоял
Козаровский. Меня охватило холодом, а сердце обречено сжалось в
комок.
Козаровский нехорошо улыбался. Шрам на правой скуле стал
виднее, налился темной кровью, вспух. Второй шрам, который на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг