знают единицы. Так что за ним, Роландом Никанорским, наверняка
записывают каждое слово и каждый жест.
Возможно, даже прислали на машине времени из будущего
операторов, что фиксируют его каждый жест с восьми позиций?
Выпрямившись, он вышел из лифта и пошел неспешно и рассеяно,
вдыхая чистый-грязный воздух большого города, поднимая глаза к
звездному небу, а лицо стараясь держать красиво одухотворенным.
Глава 40
Она шла по обочине шоссе, а когда машина начала ее догонять, я
ощутил, что Вероника уже знает, чувствует, что я ее подстерегаю.
Я открыл дверцу, Вероника села, я тут же прибавил газу. Не знаю
почему, но я побаивался даже скосить глаза в ее сторону.
- Андрий, - проговорила она, глаза ее смотрели строго перед
собой, - ты сам понимаешь, что мы с тобой поступили очень нехорошо.
- Давай попробуем еще разок, - предложил я. - Вдруг да
получится лучше?
Мне самому стало гадко от этой затасканной шуточки, но я тоже в
этом мире, все еще в нем, временами живу как все, и говорю как все,
а эти все говорят стандартными фразами, хоть сейчас в программу,
стандартными шуточками, приколами, хохмочками, все время снижая,
снижая, снижая высокое, которое давно уже никакое не высокое...
Она поморщилась.
- Ты, в самом деле, такой мерзавец?
- Почему? - спросил я все так же автоматически, будто во мне
работала стандартная программа, купленная на Горбушке. Что нехорошо
поступил, сам чувствовал, и это злило. - Вроде мы никого не убили,
не обворовали...
Она проговорила холодно и отстранено:
- Это Нюрка может всех в команде обслужить, и ни капельки
угрызений не почувствует. Да никто и не подумает, что она должна
чувствовать какие-то угрызения. Почему? Наверное, и я бы на ее
месте... Она делает все открыто, никому не врет, ни от кого не
таится! А мы, в самом деле, украли.
Я поежился, она сказала то, что у самого в мозгах, но спросил
другое, что тоже мучило, еще больше.
- А скажи... ты, в самом деле, с ним? С шефом? Мне казалось,
что в его возрасте... гм...
Она бледно усмехнулась:
- Пусть тебе и дальше так кажется, если тебе так удобнее.
- Но, а...
- Что?
- Да так, ничего.
Но она уже завелась, глаза вспыхнули гневом, а щеки
раскраснелись.
- Думаешь, он импотент? Да вы все ногтя его не стоите и в этом
плане!.. Никто из вас не понимает, что для женщины не это главное.
Он мне как отец... хотя, верно, по возрасту - он одногодок моего
деда! Но дед мой с палочкой ходит, а этот... Это так важно, когда о
тебе заботятся! А он обо мне заботится. Любит меня. И я его люблю. Я
не знаю, и он не знает, сколько у него еще продлится это... ну,
сексуальное здоровье, но пока оно есть, он им пользуется, а я ему
помогаю во всем. Понимаешь? Во всем.
Я пробормотал, униженный, растоптанный, чувствуя себя виноватым
по кончики пылающих ушей:
- Я его тоже люблю. Более достойного человека не встречал,
честно. Стараюсь к нему придраться... нет, еще до встречи с тобой!..
и не удается.
Все еще злая, она отрезала:
- С этого нужно было и начинать. А то - может или не может! В
чем преимущество свое ощутил, мальчишка. Тебе тоже стукнет
шестьдесят... если доживешь еще, но не станешь ли импотентом в
сорок? И спившимся бомжом впридачу?
Мои руки на баранке руля наливались тяжестью. Вина тяжелым
камнем лежала в груди, вдавливала меня в сидение.
- Извини. Я в самом деле скотина. Да еще и дурак вдобавок.
Прости меня, ладно?
После паузы она ответила все еще сердито:
- Хорошо, забудем. Но пусть это будет наша последняя встреча.
- Хорошо, - ответил я послушно. - Поверишь ли, я тоже чувствую
себя так, будто украл. Добро бы еще у мерзавца, а то у человека,
который так много для меня сделал!
По ее полным губам скользнула бледная улыбка. За окном
проносились далекие деревья, и казалось, что Вероника летит над
землей, как сказочная птица с женским лицом.
Я непроизвольно подбавлял газу, но меня обгоняют, обгоняют,
обгоняют... Я опомнился, когда на спидометре стрелка переползла за
сто пятьдесят, начал потихоньку сбавлять до разрешенных ста
двадцати.
Ветер свистит в чуть приоткрытом люке в крыше. Если бы без
лобового стекла, то встречным ветром выдавило бы глаза, разобрало
рот, раздуло бы ноздри, как у бегемота. Сколько ни мечтай о бешеном
галопе верхом на быстром коне, но какой конь смог бы скакать с моей
серебряночкой рядом? Это все черепахи! Даже самые быстрые скакуны -
толстые неповоротливые черепахи. А я лечу на скорости, настоящей
скорости, мир несется навстречу, шоссе бросается под капот,
исчезает, исчезает, все уходит в прошлое, а меня несет в прекрасное
и сверкающее будущее!
- Почему ты свернул? - спросила она быстро.
- Повезу через Царицыно, - объяснил я. - Теперь знаю, где ты
живешь, а через Царицыно ближе...
Она покачала головой.
- Что-то не верится.
- Автобусу надо как можно больше пассажиров, - сказал я. -
Потому накидывает широкие петли, как убегающий заяц. А я могу по
прямой. Вот увидишь.
Она чуть откинулась на спинку сидения, мое сердце прыгало, как
этот самый убегающий заяц, пыталось скакнуть к ней, но ее сердце
сейчас в панцире, да еще и вморожено в гигантскую льдину.
Машина вылетела на недолгий простор, но дальше дорога проще,
сузилась, по сторонам пошли тициановские деревья: старые, толстые, в
наростах и наплывах, с покрученными ревматизмом ветвями, глубокими
дуплами.
Я слышал, как рядом тихонько ахнуло. Далеко впереди дорога
ныряет под старинный мост из красного кирпича. Как все старое, он
только тем древним людям казался огромным и страшным, а на самом
деле под ним не всякий трейлер проедет. Если два кое-как еще и
разминутся, то двухэтажный лондонский автобус уж точно застрянет. Но
все-таки мост по-своему красив: с обеих сторон круглые башенки,
словно из сказочного фильма, в башнях бойницы, то есть узкие длинные
окна без стекол...
- Какая прелесть! - воскликнула она. - Если честно, то я тут
еще не бывала!
- Велика Москва, - согласился я. - Всю жизнь можно ходить по
Третьяковкам и Манежам, а сюда и не добраться...
Машина мягко подкатила к обочине и вошла в эту неподвижную
картину. Я выскочил, обогнул серебряночку и открыл дверцу. Вероника
поколебалась, но все-таки начала выбираться на простор, как
выбирается бабочка из серого кокона, а я обалдело смотрел, как
медленно и грациозно появляется ее длинная узкая ступня в туфле на
тонком каблуке, изящная лодыжка, бесподобно отрендеренная голень,
восхитительное колено...
Через мост двигалась парочка немолодых людей, впереди бежал
веселый лохматый щенок. Все трое посмотрели в нашу сторону, щенок
завилял купированным хвостиком. Вероника невольно засмеялась.
- Нет, какая прелесть, в самом деле!
Я взял ее за руку. Вероника не противилась, я сумел сделать
жест чисто дружеским, хотя ее пальцы дрогнули, а мои начали
накаляться, как железо в кузнечном горне.
Дорожка повела в знаменитое Царицыно, очень знаменитое, есть
даже куча альбомов и справочников, но для меня это место, где
прорабы начали спешно строить каменные дома, но потом их перебросили
на другие, более современные постройки. Теперь здесь высятся эти
каменные коробки в два-три этажа, зияют пустые проемами окон, где,
похоже, никогда не было оконных рам. Но кирпичи уложены тщательно. В
старину, как принято говорить с уважением, делали на века. Но это
принято другими, а я не из тех, кто принимает расхожие мнения, как
попугай. На фиг делать на века то, что давно бы пора сломать да
построить что-то поновее, покруче?
На крыше этих недоделанных дворцов видны башенки. Толстые,
массивные, приземистые, как Кабанихи из Островского. Я долго
всматривался, но так и не понял, на фиг они слеплены. По крайней
мере, с ноутбуком туда не влезть.
Самое нелепое - прямо посреди зеленого поля - массивный
каменный мост, с толстыми кирпичными стенами вместо перил, не всякий
каратека прошибет головой, а по этим странным перилам идут два ряда
нелепейших украшений: не то каменные свечи в три человеческих роста,
по красному кирпичу белые наплывы воска или краски, не то... вообще
черт-те что.
Я таращил глаза, искал признаки реки, озера или хотя бы лужи,
но предположил, что здесь строили орки. Они у меня в Warcraft'е
иногда строят верфь и могучие боевые корабли в крохотной луже, где
нельзя сдвинуться... Нет, эти орки моим оркам дадут сто очков
вперед, мои все-таки строят при каком-то наличии воды.
Я повертел головой, вдруг да фрегат узрю, а глазные яблоки сами
повернулись в сторону Вероники. Всплескивая белыми тонкими руками,
идет вдоль стены. Личико раскраснелось, глаза горят восторгом. Я уже
не видел эти руины, по фигу эти груды кирпичей. И не важно, сколько
им лет: сто или тысяча. Да хоть десять тысяч. Ну хоть убей меня, не
нахожу в них ничего величественного, замечательного, вдохновляющего.
Камни есть камни. Даже сохранившиеся фрески и барельефы... Ну и что?
Сейчас пэтэушник из ремеслухи сделает такие же в два счета.
Ах, я должен восхищаться стариной? Но почему, скажите мне,
моральному... или эстетическому уроду, почему я должен восхищаться
старыми кирпичами, уже ни на что не годными, а не своим ноутбуком, в
котором действительно все чудеса вселенной!
Экран четырнадцать с хвостиком, дэвэдэ, что значит - смотрю
фильмы на экране, в то время как люди каменного века смотрят все еще
на допотопных видаках... были такие неуклюжие приспособления, в
самом деле были, чесс слово! А встроенный модем V.0, что
обеспечивает мгновенный доступ в Сеть, а значит - во все библиотеки
мира, мгновенный доступ ко всем фильмам, энциклопедиям,
справочникам, газетам... которые, кстати, еще не вышли, ко всем
телепередачам мира?
И вот, имея это чудо, восседая за рулем авто, где комп следит
за дорогой, выбирает маршрут покороче, слушает радиопредупреждения о
пробках и сам намечает дорогу в обход, я должен смотреть как баран
на эти каменюки и говорить глубокомысленно: о, да, это да, совсем
да-да, как это да, как это волнительно и приобщательно
- Да, - сказал я вслух, - как это волнительно... и
приобщательно!
Она обернулась, в глазах счастливый блеск, рот до ушей. Вместо
юной строгой леди - раскованный и очень искренний ребенок.
- Ты находишь?
- Да, - ответил я с запинкой, потому что на слово "находишь"
сразу промелькнуло с полдюжины анекдотов и расхожих острот. -
Нахожу... Даже очень.
Глаза мои жадно пожирали ее всю, нежную и трепетную, чуткую,
какой может быть только девушка конца двадцатого века, даже двадцать
первого. Те грубые века, которыми она любуется, не в состоянии
создать такой совершенный продукт... но она этого не понимает,
вернее, ей некогда понять под этой лавиной информации. Лавина, она
не простая лавина, это коварная лавина: мнения отобраны,
подготовлены, аргументированы, только выбери те, которые тебе
подходят, и пользуйся. Как собственными мнениями, так и аргументами
для их отстаивания.
Так большинство и делает, увы. Но мне этот набор маловат. Узок.
Я ни хочу что-то сказать про этих людей, они руководствуются, может
быть, самыми лучшими намерениями, но эти мнения отбирали для
пользования и аргументирования люди того, прошлого века. Хорошие
люди, но все-таки... И Пушкин хороший человек, но ему не понравился
бы этот мир, где ему откажут в праве иметь... в буквальном смысле
иметь крепостных крестьян, где он не сможет таскать в постель по
праву помещика крепостных девок! Так почему я должен
ориентироваться, к примеру, на мнение этого дикого Пушкина?
- Этот мир должен быть уничтожен, - сказал я вслух. - Это
тупиковый мир.
Она обернулась, живая, раскрасневшаяся. Глаза за розовыми
стеклами очков блестели живо, счастливо. Брови взлетели вверх.
- Почему? - спросила она с изумлением.
- Адвокатов слишком, - сказал я первое, что пришло в голову.
- Адвокатов? А при чем здесь адвокаты?
- Адвокаты, - начал я выкарабкиваться, - первый признак
гангрены. Гангрена начинается, когда исчезает верность... Не важно -
верность родине, любимой женщине или фирме. Верность это основа
основ. Нет верности - приходит раздолье адвокатам. Подумать только,
каждый шаг обставляем договорами, пунктами о неустойке и процентами
упущенной выгоды! Уже не видим позора в договорах между супругами,
родителями и детьми, родственниками, не говоря уже о соседях или...
Договор - это не просто недоверие, это прямое оскорбление
человеческого достоинства, чести, мужества, верности, доблести,
благородства! Мир адвокатов - это прямое признание, что все мы
сволочи, и доверять нам нельзя. Что все мы только и ждем, чтобы
предать, обмануть, урвать... Нет, я не хочу жить в этом мире!
Она засмеялась, глаза блестели задорно, а голосок прощебетал
насмешливо:
- Куда денешься? На Марс еще не летают.
- А мы изменим этот мир, - сообщил я.
- В своей игре?
- Весь мир - одна большая игра. Но дело не только в нынешних
договорах...
- А в чем еще?
- Мир усложняется, - сообщил я новость. - А с ним неимоверно
усложняется и адвокатство. Опережающими темпами! Дело не в том, что
мне лично противно жить в мире одних адвокатов. А в том, что такой
мир обязательно загниет и развалится. Не рухнет, а именно
развалится, как трухлявый пень.
Ее красивые брови взлетели вверх.
- Ты говоришь как-то странно... Несовременно.
- Да, - ответил я. Меня трясло, а каждое движение воздуха было
для меня как наждаком по голой коже. Неясное томление переросло в
ощутимую боль, острое чувство потери. Мне хотелось плакать, хотя для
слез пока нет ни малейшего повода. - Да...
- Что "да"?
- Несовременно, - согласился я покорно.
- Почему?
- Несовременный я, - ответил я тоскливо. - Несовременный!
Она смотрела с недоверием. С таким сотовым телефоном на поясе,
что уже и телефоном язык не поворачивается обозвать, настолько много
туда всобачено, с суперплоским компом в сумке через плечо, цифровым
фотоаппаратом в нагрудном кармане, сканером - в другом, я не
выгляжу, на ее взгляд, человеком из прошлого века.
Я все это прочел в ее ясных чистых глазах. Почему-то при
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг