дала?
И Афанасий, как бы заранее готовый к самой ужасной правде, силился
сделать лицо равнодушным.
Марья не верила спокойствию Афанасия, и ее косой глаз, ощупывая мужа,
вздрагивал в глазной впадине.
- Вот почем продала. - И она назвала цифру.
- Как?! - наморщился Афанасий, точно обжегся.
- Так, - безучастно ответила Марья. - А если бы не продала, вы бы
завтра не емши сидели!
- Не надо было торопиться уступать покупателю! Надо было ждать. И он
надбавил бы!
- А ты думаешь, я, как пришла, так и уступила? Что же я - дурочка или
первый раз продаю зажигалки? И что же я тогда цельный день делала на ба-
заре, если сразу продала? Чай внакладку пила? Я полдня никому не уступа-
ла, билась за цену, как сумасшедшая, а потом вижу, что уже после обеда,
что народ расходится и что собирается дождь и поднимается ветер, буря и
базарный мусор выше крыш гонит, тогда я, как сумасшедшая, бросилась по
всему базару тех покупателей искать, которые вначале давали сходную це-
ну. Тут дождь, тут буря, тут бумажки летят выше крыш, а тут я одна бегаю
по базару, как сумасшедшая, со своими зажигалками!
- Дождя, положим, не было, - вяло проговорил Афанасий, потом быстро
встал и приказал неприятно рычащим голосом: - обедать давай! Ррр...
Марья бросилась в кухню.
VI.
Афанасий и Данила сгребали с большого рабочего стола в одну сторону
коробочки со всевозможными медными винтиками, трубками, стальными пру-
жинками, колесиками. Груня расставляла на этом столе четыре обеденных
прибора.
Данила, укараулив удобный момент, снял со стены с гвоздя разлива-
тельную ложку и бросил ее под стол в ящик с медными стружками.
- Где разливалка? - спрашивала Марья, поставив на середину стола ог-
ромный чугунный котел с постными щами. - Никто не видал разливалки? -
удивленно смотрела она на пустой гвоздь на стене и искала глазами по
сторонам.
Все молчали, и Марья пошла искать по всем полкам, в посудном шкафу, в
кухне, возле плиты...
Данила тоже встал и, наклонившись к полу, стал заглядывать под стол.
- Может сорвалась с гвоздя и завалилась под стол, - сказал он. - Так
и есть, - достал он оттуда разливательную ложку и стряхнул с нее медную
стружку.
Вытерев затем разливательную ложку о штаны, он быстро запустил ее в
глубокий котел и осторожно, чтобы не взболтать отстоявшуюся гущу, повел
ею по самому дну котла. Зачерпнув таким образом со дна гущу, синеватую
кислую капусту и желтое разваренное пшено, он так же осторожно направил
ложку к своей тарелке. У него талант, который впоследствии озолотит всю
семью, поэтому он должен сейчас лучше других питаться.
Все с болью на лицах следили за ним.
- Ты что же это делаешь, сатана? - крепко схватил его Афанасий за ру-
ку с разливательной ложкой. - Всю гущу забрал! А другим что? Выложь пше-
но сейчас обратно!
Данила промолчал, только покраснел и попытался ложку с пшеном донести
до своей тарелки. Афанасий оттягивал пшено обратно к котлу, и между сы-
ном и отцом завязалась над столом отчаянная борьба.
- Брось! - кричал отец.
- Нет, ты брось! - отвечал сын.
Сын, конечно, вышел бы из борьбы победителем, если бы в помощь отцу
тотчас же не вступилась Марья. Она, хищно выкатив в сторону косой глаз и
стиснув зубы, щипала ногтями кисть руки сына, в которой была ложка с
пшеном.
- Грунька! - закричала она. - А ты чего не помогаешь? Помогай!
Сын в это время взял и перевернул ложку вверх дном, и вся гуща выва-
лилась прямо на стол.
- Это самое лучшее, - сказал отец.
Сын бросил опорожненную ложку, и борьба прекратилась.
Несколько мгновений все сидели и осматривали на себе следы борьбы.
Афанасий расправлял вывихнутый палец правой руки, Марья откусывала над-
ломанные ногти, Данила высасывал ртом кровь из руки, в нескольких местах
поколупанной матерью...
- Он и ложку нарочно спрятал! - пропыхтел запыхавшийся Афанасий. - Я
тебя когда-нибудь убью, сволочь такую! - посмотрел он несвоими глазами
на сына, бледный, дрожащий, обессиленный от борьбы.
- Ладно, - загудел вызывающе и насмешливо Данила.
- Довольно! - прикрикнула на них на обоих мать. - Будет! Щи стынут!
Ешьте!
- Хотя бы обедали, как люди, - уныло пожелала Груня, молодая, безжиз-
ненная, как старуха, с полуспущенными на глаза верхними веками, с отви-
сающими дрябло щеками.
Афанасий отстранил локтями всех от опрокинутой на стол гущи, взял
сперва ложку, а потом широкий нож и начал собирать пшено со стола в свою
тарелку. Если судить справедливо, то он больше всех в доме имеет прав на
это пшено: он раньше всех встает, больше всех работает...
- Что же это будет? - сдавленно спрашивал Данила и провожал глазами
пшено на ноже отца. - Один будет поедать все пшено, а другие будут хле-
бать из котла пустую воду?
- А ты?! - обе враз попрекнули его мать и сестра. - А ты?! Тебе мож-
но?
- Делите на троих, - указал отец на оставшуюся на столе часть пшена,
бросил широкий нож, подлил себе из котла жижи, спрятал в карман очки и
стал есть.
Мать схватила нож и зацарапала им по столу, сгребая все крупинки пше-
на в одну кучу. Если бы по совести делить, то главную часть этого пшена
надо было бы дать ей: она продает зажигалки, она достает деньги. Не про-
дай она вчера зажигалки, сегодня не было бы ни этого обеда, ни этой гу-
щи...
Ели молча, жадно, жевали громко, как лошади. Иногда кто-нибудь хотел
дать отзыв о качестве капусты, пшена или черного хлеба, но, пробормотав
несколько слов, обычно умолкал, устремляя все свое внимание снова в та-
релку.
Жижи в котле было много, и ее брали без счета, кто сколько хотел.
- Хлеб ешьте только со щами, - скользнула глазами по всем приборам
Марья. - А так-то его, конечно, не хватит, сколько ни возьми.
- Я его почти вовсе не беру, - тоскливо произнесла Груня.
- Я не тебе, - проговорила Марья и закричала в другую сторону: - Да-
нила, имей совесть! Ты уже в который раз берешь хлеб! А другие еще по
второму разу не брали. Хлебай больше щей, щами тебя никто не стесняет!
- Разве это щи? - проговорил Данила, энергично размалывая во рту пи-
щу.
В этот момент что-то крепко хрястнуло у него на коренных зубах. Если
бы суп был мясной, можно было бы подумать, что ему нечаянно попалась на
зубы мясная косточка.
- Что же это такое? - изумленно спросил он и выплюнул изо рта в при-
горшню изжеванную пищу. О! - вскричал он поковырявшись там рукой и дос-
тав оттуда расплющенный зубами медный винтик. - Мать, ты уже из зажига-
лок начинаешь нам щи варить?
Он бросил испорченный винтик под стол в ящик с медью, а изжеванную
пищу опрокинул из пригоршни обратно в рот.
- Что же, когда у вас по всему дому медь раскидана, - сказала Марья.
- От вашей меди в дома нигде проходу нет! Она и на столах, и на подокон-
никах, и в шкапах, и на полу...
- Я этой ночью у себя под одеялом ролик нашла, - рассказала Груня. -
Слышу, что-то холодное катается подо мной...
- А хороший был ролик? - спросил Афанасий. - Куда же ты его дела? Ро-
лики, они...
Выстукав ложками до-суха почти ведерный котел, приступили к послеобе-
денному чаю.
- На запивку, - с аппетитом сказала Марья.
Данила злобно ухмыльнулся.
- То был кипяток N 1, - сказал он по поводу щей. - А это кипяток N 2,
- встретил он появление на столе громадного чайника.
Потягивали из блюдечек обжигающий губы кипяток и гонялись языком в
большом рту за крошечным монпансье.
- На толчке сегодня много было народу? - спросил у Марьи Афанасий
после второй выпитой чашки.
Марья оживилась и с воодушевлением рассказывала, что она видела за
сегодняшний день на базаре...
- Ну, а что на толчке люди говорят? - спросил потом Афанасий.
И Марья пространно передавала содержание самых последних толков...
После невероятного количества выпитого жидкого у всех были раздуты
животы. Поднимались со стульев трудно; переступали по комнате медленно;
что-то приятное щекотало внутри и мучительно хотелось не то спать, не то
хохотать. Беспрестанно икалось и отдавалось изо рта третьесортной дубо-
ватой капустой.
- Она все-таки придает человеку сытость, - с довольным лицом произ-
несла Марья, громко икнула на весь дом, потом сказала, кто она - капус-
та.
Иногда вместе с подобной икотой выходили из желудка обратно в рот ку-
сочки плохо разжеванных кочерыжек, похожие на плоские сосновые щепочки.
Тогда их брали в руки, рассматривали, потом клали обратно в рот, уже не-
торопливо дожевывали и проглатывали во второй раз.
Данила сбросил с себя ременный поясок и повалился на свою койку. Пе-
реполненный живот его вздымался на койке высокой горой, похожей на моги-
лу, отчего большая голова вдруг стала казаться маленькой, а широкие пле-
чи - узкими. Он глядел в потолок совершенно одурелыми глазами и, чтобы
как-нибудь использовать послеобеденный отдых, сделал попытку думать об
ожидающем его успехе в жизни, о том, каким великим художником он будет.
Но его отяжелевшая мысль никак не могла подняться выше определенного
уровня: потянется немного вверх и тут же оборвется; опять потянется и
опять оборвется. Тогда его стало давить невыносимое отвращение ко всему:
к жизни, к себе, к съеденной капусте...
- Старость пришла? - бросил на него насмешливый взгляд отец, направ-
ляясь к станку и надевая на ходу очки.
- Имею право на послеобеденный отдых, - с трудом выговорил Данила вя-
лым языком.
- А я? - спросил Афанасий.
- А кто тебе велит не отдыхать?
- Как кто велит? Нужда велит! Ты вырос у родителей и когда обедаешь,
не знаешь, откуда берется капуста, пшено, дрова!
- Да, конечно, я у вас такой глупый.
- Нет, ты не глупый! - с чувством проговорил Афанасий, взял черный
стальной прут, толщиной в мизинец и начал резать его как режут колбасу,
на тоненькие кружочки, будущие ролики, колесики, выбивающие в зажигалке
из кремня искру. - Нет, ты не глупый! Ты умный! Ты очень умный, что ка-
сается твоей пользы. Ты только не считаешь трудов других! У тебя совести
нету! Ты вот наелся и лежишь и будешь лежать, а отец работай и работай!
А если я сейчас брошу работать и тоже лягу, тогда ты завтра будешь си-
деть голодный!
Данила медленно встал, перетянул ремешком раздувшийся живот и в раз-
валку пошел к рабочему столу.
- Давай, что работать.
VII.
- Вот, сверли в этих роликах дырочки для осей, - подал отец. - Потом
будем выбивать на нем зубчики.
Сталь для роликов попалась густая, сила у Данилы была ужасная, и
сверла ломались у него, как спички.
- Что это? - вдруг останавливал свою работу отец и прислушивался к
пыхтенью сына: - никак опять сверло сломалось?
- Нет, - чтобы не делать скандала, врал Данила и заслонял от отца
свою работу. - Это так. Скрябануло.
Проходило несколько минут, у Данилы под нерассчитанным напором силы
опять ломалось сверло, и опять раздавался встревоженный голос отца.
- А это что? Сломалось?
- Нет, это так. Склизануло.
Отец успокаивался.
- То-то... Смотри... А то если мы будем так часто сверлы ломать, тог-
да нам нет расчета работать... Тогда лучше сразу распродать весь инстру-
мент и стать с протянутой рукой под церквой... Эти сверлы у меня еще
старого запасу, а если их покупать сейчас...
Отец рассуждал, учил уму-разуму сына, а сын по мере того как возбуж-
дался подневольной работой, все дальше уносился мыслями из мастерской...
Когда ему нечего будет делать в местной студии, он поедет учиться дальше
в Москву, в школу живописи, а оттуда еще дальше, еще выше, в Мюнхен, в
Академию...
- Потому сверлы, они...
Когда дырочки для осей на всех роликах были готовы, Данила зажимал
каждый ролик в тиски и на всей его окружности выбивал острым зубилом
мелкие зубчики. Получалось то черное стальное колесико, которое играет
такую важную роль в каждой зажигалке.
Афанасий вертел ногой колесо токарного станка и придавал уже готовым
частям зажигалок художественный вид: на трубках вытачивал по несколько
поясков, срезал острые углы, закруглял на винтиках головки... Будь у не-
го больше времени, тут-то он мог бы показать свое искусство! Но надо бы-
ло торопиться.
И, бросив взгляд за окно, Афанасий, как всегда, испугался: солнце
стало уж нижним краем своего диска на красную черепитчатую крышу сосед-
него сарая.
- Выбивай зубья веселее! - заторопил Афанасий сына и исступленно за-
вертел ногой вихляющее колесо, сам к концу дня тоже согнутый в колесо. -
А то солнце, смотри, уже где!
- А между прочим, - заговорил Данила и метко цокнул молотком по зуби-
лу, оставившему на окружности ролика глубокий рубец: - а между прочим на
заводе давно был гудок шабашить, люди там уже свободны и, чистенько
одевшись, гуляют по городу...
И он еще цокнул зубилом по ребру колесика, рядом, и еще.
- А он все свое! - изнемогая от работы скривил отец лицо в горькую
гримасу: - а он все свое! Помирать будет, а все про это будет говорить:
про завод, про чистенькую одежу!
- Обязательно! - твердо сказал Данила и так же твердо ударил молотком
по зубилу.
- Грунька! - вдруг заволновался и закомандовал Афанасий и лягнул но-
гой в дверь, ведущую в смежную комнату.
Дверь распахнулась.
- Разводи скорее мангалку, - продолжал команду Афанасий: - сейчас бу-
дем закаливать ролики!
Волнение отца передалось и дочери. Она тотчас же бросила свою работу,
вылетела из комнаты, подхватила на ходу мангалку и исчезла за выходной
дверью.
Через пять минут перед мастерами стояла пылающая красными угольями
жаровня. Они до-красна нагревали ролики, потом бросали их в холодную во-
ду.
- Рубай оси! - все свирепее командовал отец, по мере того как работа
принимала более быстрый и нервный характер. - Клепай ролики на оси!.. И
теперь не зевай!.. Теперь гони!.. Теперь забудь про альбомчики, про га-
зончики, про все на свете!.. Теперь...
Потом шло столь же энергичное собирание отдельных частей в полные за-
жигалки.
- Заправляй фитильки!.. Забивай вату!.. Запускай камушки!.. Наливай
бензину!.. Пробуй выбивать огонь!..
При последних словах команды возле мужчин появилась Марья.
- Я тоже буду пробовать каждую зажигалку, чтобы знать, с каким това-
ром завтра выйду на базар.
От постоянного пробования зажигалок и у обоих мужчин и у Марьи
большой палец правой руки был исколупан в незаживающую рану, и теперь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг