Игнатьевичем.
Он отложил ступку в сторону. Толочь, что-то там размешивать, нагревать,
замораживать... Прищуриваясь, глядеть в микроскоп, возиться с пинцетами,
пипетками и всякой ерундой! Зачем, когда есть куда более эффективные
методы тайной дипломатии, ловких ходов - столкнешь противников лбами, и
сам, как "терциус гауденс", то есть "третий радующийся", тихонько
посмеиваясь, выскальзываешь за дверь.
Есть и другой способ: одному польстишь, другого поприжмешь, за что
третий тебе благодарен. Вот и сейчас эта ничтожная пешка, обыкновенный
инженеришка, у которого нет ничего и, главное, никого за спиной, тоже
может быть полезен, если найти его больную струнку. Люди есть люди.
- Садитесь, Вадим Сергеевич, - Литовцев указал ему на высокую
табуретку. - Мне очень нравится юношеский задор, с которым вы вчера
отстаивали свою правоту. В какой-то мере вы одержали победу. Точность
прибора оказалась достаточной. Но, милый друг, это пиррова победа. Разве
дело только в остаточной влажности? А остаточная деформация? А
температурный коэффициент?
И Литовцев, удобно устроившись на столе, что не нравилось Багрецову
(все же здесь лаборатория), долго перечислял всевозможные термины, которые
были известны специалисту по радиоэлектронике Багрецову, но отнюдь не в
применении к строительной технике, совершенно ему незнакомой. А Валентин
Игнатьевич уже стал оперировать узкоспециальными понятиями из области
физико-химической механики. Упоминал о дисперсности, гидрофобности и
прочих вещах, о которых радист знал лишь понаслышке.
"Сепию выпускает, как каракатица, - думал Вадим, сидя на высокой
неудобной табуретке и легонько покачиваясь. - Научный туман. Интересно,
что за этим кроется?"
- Вы имеете что-нибудь возразить? - насмешливо осведомился Литовцев,
заметив его нетерпеливое движение. - По поводу дисперсности или...
- Нет, по поводу вашего метода доказательства. Вы прекрасно понимаете,
что в этой технике я абсолютный невежда. Так зачем же...
- Именно затем, чтобы напомнить вам об этом, - Литовцев нагнулся, вытер
руки полотенцем, висевшим под столом, и заговорил уже другим тоном: -
Теперь по существу. Мне Александр Петрович изволил сообщить, что вы автор
нескольких изобретений?
Опустив голову, Вадим пробормотал, что изобретения у него действительно
есть, но незначительные, касающиеся лишь узкоспециальной техники.
- Это неважно, - перебил его Литовцев. - Сделали вы какое-либо открытие
или создали прибор, все равно это ваш труд, любимое детище. Могли бы вы
допустить, чтобы при первых испытаниях оно погибло?
Вадим вспомнил испытания своей маленькой радиостанции, которая чуть
было не оказалась погребенной под грудой камней от взорванной скалы, и
ответил отрицательно.
Валентин Игнатьевич удовлетворенно погладил вспотевшую лысинку.
- Вот видите, мы уже находим общий язык. Теперь поставьте себя на мое
место, но учтите: вы работали с товарищем, он соавтор изобретения, причем
по болезни не может приехать на испытания. Будете ли вы рисковать его
добрым именем, многолетним трудом, всем, что вам обоим дорого?
- Но почему же "рисковать"?
- Потому что сейчас самая неподходящая обстановка для ответственных
испытаний, от которых зависит будущее нового материала. Авария за аварией,
а чем они вызваны - неизвестно.
- Однако начальник строительства не хочет откладывать испытания. Ему
виднее.
Значит, опасаться нечего.
Валентин Игнатьевич притворно вздохнул.
- Я очень уважаю Александра Петровича, но опасаюсь его неоправданного
оптимизма. - Он вытащил из кармана яблоко и ножичком стал срезать кожуру.
- Уж очень неудобно спорить с Александром Петровичем. Но мне бы очень
хотелось отложить испытания, пока не разрядится атмосфера, пока не
выяснятся причины аварий. У вас все приборы подготовлены?
- Все.
- Счетчики? Датчики? Термисторы там разные?.. Все до одного? - И когда
Багрецов вновь подтвердил, Литовцев дочистил яблоко, слез со стола и,
пожимая плечами, сказал: - Ну что ж, так и порешим. Боюсь за Даркова, как
бы он не узнал о катастрофе.
- Опять катастрофа? - удивленно воскликнул Вадим. - Разве вы не верите
в свою работу?
- Верю, но в данных условиях я не могу защитить ее от случайностей. -
Он отрезал от яблока тонкие ломтики и с наслаждением отправлял в рот. -
Кстати, вы живете в одной комнате с Алешей. Как там себя чувствуете?
Багрецов округлил глаза:
- Обыкновенно. Как же иначе?
- Не знаю, но я бы всегда чувствовал, что он чужой. Всю сознательную
жизнь он воспитывался в капиталистическом лагере, далеко от советской
земли. Там ему прививали свои взгляды, свои привычки. Ведь ребенок что
воск. Мало ли что из него можно сделать, чему научить.
Багрецов резко отодвинул в сторону табуретку.
- Не обижайтесь на меня, Валентин Игнатьевич. Меня тоже многому учили.
Скажем, честности и прямоте. Почему вы не говорите со мной откровенно,
а вот уже второй день намекаете на какие-то подозрительные дела Алексея? Я
ему тоже не очень верю, но вы упорно их связываете с авариями...
Оглянувшись на дверь, Литовцев приложил палец к губам и укоризненно
покачал головой:
- Кто же о таких вещах кричит? А кроме того, у вас болезненное
воображение, юноша. Пейте бром. Вы превратно поняли мои слова и сделали
нелепые выводы.
Поговорите об этом с Алешей, - добавил он с кривой усмешкой.
Выйдя из лаборатории, Багрецов встряхнул головой, будто вынырнул из-под
воды, зажмурился от солнца и долго так стоял, с закрытыми глазами,
вспоминая до мельчайших подробностей весь разговор с Литовцевым. Неужели
тот прав - болезненное воображение?
Завтра с утра должны начаться испытания. Алексей все еще никак не мог
закончить осветительную проводку, которая пойдет внутри будущей стены.
Багрецов давно уже проверил генераторы, подготовил приборы, но не
уходил, боясь оставить Алексея одного. Для себя Вадим объяснял это
контролем за его работой, - монтер он неопытный, приходится помогать, -
однако нет-нет да и вспомнится кусок провода, найденный у лопнувшего
пластмассового патрубка, катушка в монтерском ящике... Все еще помнились
слова Валентина Игнатьевича:
"Ребенок что воск. Мало ли что из него можно сделать, чему научить".
Вадим злился на свою неблагодарную роль, брал у Алексея конец провода
и, протаскивая его сквозь изоляционную трубку, кричал:
- Держи крепче. Да прямее, прямее! Неужели тебя даже этому не научили?
. Алексей оправдывался, говорил, что здесь, на курсах, ему не
приходилось иметь дело с такими проводами и трубками, но он, конечно,
научится.
- Да я не о том, - раздраженно говорил Вадим. - Такие вещи и ребенок
должен понимать. Там, где ты был, наверное, что-нибудь делал? Учился?
Какая была твоя последняя профессия?
- Учился. Как быть шпион, диверсант.
Вадим побледнел, потом лицо его залилось краской. Он решил, что Алексей
издевается над ним. "Наверное, заметил, что я не оставляю его одного. Как
это все противно, тошно!"
Не глядя на Алексея, Вадим зашагал на противоположную от него сторону и
там скрылся за щитами-пластинами конденсаторов. Если бы он посмотрел на
растерянное лицо Алексея, он не увидел бы в нем ни капли усмешки, издевки;
ведь тот говорил правду.
Глава девятая
ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИЗ ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКОГО РОМАНА
Одиноко сидела Надя в "мертвом саду", ждала, что вот-вот хрустнет
стеклянный стебель,. со звоном упадет на землю окоченевший лист и в
просвете между деревьями появится Алексей.
Она должна говорить с ним, но ни взглядом, ни словом, ничем нельзя
показать, что ждет этой встречи, что места себе не находит, страдая от
непонятного и злого волнения, которое не в силах перебороть. В эти минуты
Надя ненавидела себя, и больше всего за то, что искала оправдания
несвойственным ей поступкам. Ну когда это было, чтобы она целый час мерзла
на скамейке, даже не зная, придет он или не придет?! Ведь это неслыханное
унижение! Такого с ней еще никогда не бывало. И Надя объясняла столь
невероятный поступок обыкновенным любопытством - интересно, мол, что
дальше случилось с Алексеем и как он сумел вернуться домой? Ведь это же
целый приключенческий роман, до таких романов Надя была охотницей.
Впрочем, самая жгучая тайна, гениальнейшее хитросплетение событий, о чем
мог бы рассказать Алексей, не заставили бы прийти Надю в "мертвый сад",
где даже днем ей было неприятно.
Нет, это все не то - наивные детские увертки.
Сквозь черную, гладкую - будто из клеенки - листву просвечивали лунные
лучики, они играли на стеклянных сталактитах, повисших на ветках колючего
крыжовника, малины, склонившейся под тяжестью этого нетающего льда, и
странно было слышать шум ветра над головой при полной неподвижности листвы.
Светлые лунные пятна на дорожке точно примерзли к ней. Надя нервно
вздрагивала при каждом шорохе, пугливо пряталась в воротник, но уйти не
могла, зная, что только здесь найдет ее Алексей.
Хрустнуло стекло. Вздрогнув, Надя повернула голову.
- Я везде-везде искал, - несмело проговорил Алексей. - Боялся.
- Чего?
- Здесь плохой человек есть.
- Кто же это? - Надя весело прищурилась. - Багрецов?
Алексей замахал руками:
- Зачем Багрецов? Он свой. Здесь чужой человек ходит.
Внимательно рассматривая этого рослого парня в запыленном комбинезоне,
Надя невольно подумала: "Как он похож на своего отца! И вот эта
болезненная мнительность ему совсем не идет".
- Успокойтесь, Алеша. Чужих здесь нет. Вам это кажется. - И Надя
подвинулась, чтобы он сел рядом. - Рассказывайте, что с вами случилось
дальше? Я ужасно нетерпеливая. Итак, вы говорили, что решили бежать из
Нью-Йорка. Каким путем?
Алексей присел на край скамейки и опустил голову.
- Пошел в армию.
- Американскую? - не удержалась Надя. - Они воевали всюду. Агрессоры.
Волнуясь и путая английские слова с русскими, Алексей сказал, что
потому и записался, что воевали. Там много таких было, бродяг.
- Но как это?.. "Ласт бат нот лист"... - мучился он, стараясь найти
русские слова.
Надя вздрагивала всем телом. Противно и жалко. Наконец, чуть
успокоившись, перевела сухо:
- Понимаю. "Был последним, но не худшим". Перевод точный, только... - и
она отодвинулась.
- Там были убийцы, гангстеры... жулики... Обман - много доллар. А я...
- Нот лист? - Надя сурово сжала губы. - Не худший? Вряд ли. Те были
американцы, покупные солдаты. Но вы же...
- Советский? Так хотела сказать?
Алексей попытался объяснить, что его не обманули, он знал, что делал.
Сейчас все, конечно, понял, но и тогда посмотрел на карту в газете и
подумал: зачем американцам плыть через океан, чтобы воевать в маленькой
стране? Над Штатами не летали чужие самолеты, десант не высаживался на
американской земле. Тогда зачем же война? Кто ее позволил?
К тому времени Алексей уже вполне прилично читал на английском языке,
но в газетах многое не понимал. Они твердили, что американцы должны
воевать за океаном, чтобы там уничтожить коммунистов. А почему американцы
должны вмешиваться в чужие дела? Почему они хотят убивать коммунистов,
которые живут на своей земле? Народам, живущим в своем доме, не нужны
заокеанские полисмены. Они не хотят, чтобы их убивали и грабили. Им все
равно, под каким флагом это будет делаться, под американским
звездно-полосатым или любым другим чужеземным. Под этот звездно-полосатый
флаг встал и Алексей Васильев, по паспорту Вильям Джеймс, "свободный
американский гражданин". Его не сразу взяли в армию, проверяли
благонадежность, здоровье, которым он не мог похвастаться, но, видимо, у
вербовщиков были какие-то свои соображения, и Джеймса зачислили в войска.
- Я не был "бонхэд"... "костяная голова", - продолжал Алексей, чувствуя
взволнованное дыхание Нади. Она верила, что не за кусок хлеба Алексей стал
солдатом. Он поехал за океан, зная, что много американцев сдавались в плен
коммунистам. Он тоже хотел попасть к ним, тогда бы его отправили домой...
Надя понимала Алешку, живо представляя себе, как там, на чужой земле,
все казалось ему холодным, искусственным, как эти мертвые застывшие ветки,
пожелтевшие листья: они не облетают, скованные прозрачной броней. Все есть
в этом саду: и пестрота красок, и поздние цветы, и даже птицы, лягушки,
стрекозы. Видимость жизни, а не сама жизнь. Хочешь дотронуться,
прикоснуться к ней. Осторожно! Кажущийся мягким, шелковым листик впивается
в руку острым стеклом. Податливые, чуть упругие ветки, какими ты привык их
всегда ощущать, становятся другими, будто сделанными из колючей проволоки.
Сквозь такой кустарник не продерешься. Путь закрыт.
Алексей только одного не учитывал - американцы вели войну в Азии, но
посылали войска и на другие континенты. К счастью, Алексея привезли в
раскаленный от солнца, ослепительно белый, малюсенький городок неподалеку
от границы Советской страны. В этом городке хозяйничали американцы.
Алексея начали учить стрелять из автомата, окапываться, подползать к
колючей проволоке, бросать гранаты, плавать с аквалангом, в полном
вооружении переходить реки по дну. Его научили, как пользоваться надувной
десантной лодкой, картой и компасом.
- Я был солдат, - старался объяснить Алексей. - Должен шагать на солнце.
Всегда кровь из нос. Только я думал - ничего. Много учить - это хорошо.
Это очень нужно мне дома. Я знал: скоро буду в Советский Союз.
Скоро не получилось. До советской границы было сравнительно недалеко,
однако постоянный надзор не давал ему возможности даже приблизиться к
границе. Он старался обмануть бдительность офицеров немой покорностью,
точностью выполнения приказов, опасался ненужных разговоров о том, зачем
на здешней, не принадлежащей американцам земле построены их казармы. А
такой вопрос частенько интересовал кое-кого из солдат.
В одно жаркое утро Вильяму Джеймсу был устроен экзамен по русскому
языку.
Прошло еще некоторое время, и Джеймса вместе с солдатами неизвестных
ему национальностей засадили за изучение азбуки Морзе, потом показали, как
обращаться с маленькой радиостанцией и пользоваться шифрами. Все это было
довольно подозрительным для учащихся, но об истинной цели столь странных
уроков никто ничего не говорил. Наконец, когда начались уроки по географии
СССР и некоторых других стран, с подробным перечислением крупных заводов,
аэродромов, судостроительных верфей, Алексей догадался, к какой роли его
готовят. Началось обучение парашютным прыжкам. Он понимал, что, как только
он овладеет русским языком, его перебросят в Советский Союз. Кто там
поверит, что он вовсе не хотел быть диверсантом? Уроки русского языка
велись ускоренными темпами. В то же время Алексей готов был совсем
позабыть слова, что помнил с трехлетного возраста. Но ведь с побоями,
унижениями могут и заставить строптивого ученика говорить по-русски.
Родной - и в то же время такой ненавистный язык.
Надо бежать, пока не поздно. Он уже многое знал; его научили читать
карту, прятаться в кустах, осторожно ступать, неслышно ползать. Возле
советской границы, когда он пытался бежать, его ранили и запрятали в один
из лагерей.
Он был каторжником - мостил дороги, долбил киркой неподатливый грунт,
рыл оросительные канавы и готовил план нового побега. Невозможно
вспомнить, сколько времени - два, три, четыре года - он находился в
каком-то полузабытьи, механически раскалывал камни, возил тачки, зимой
гнил на мокрой соломе, летом сушил его испепеляющий зной. И только мечта о
Родине, упорная и жгучая, поддерживала в нем силы.
И вот он опять бежал. Алексей рассказывал, а Надя чувствовала, как он
вновь почти физически переживает те страшные дни. Рассказал о том, как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг