- Ну, не сердись, - миролюбиво прогудел Носатый. - Ты,
конечно, видел больше моего...
- Тебе и не снилось.
Фавненок наглел на глазах.
- ...и не можешь же ты не понимать, что железный век
кончается и наступает золотой... и рано или поздно...
Гость посмотрел на поэта ясными глазами и тихо сказал:
- Давай сменим тему.
- Ты... не увиливай! - Носатый вскочил на ноги и захо-
дил взад-вперед по комнате. - Да, не все еще у нас... но в
целом...
- Тысячу двести лет назад, - отчеканил фавн, - людей
расплодилось столько, что Гея уже не могла выдержать их тя-
жести. И ты знаешь, чем это кончилось.
- Чем?
- Чем - чем. Тем. Истребили их боги в Троянской войне.
Вот так.
- Постой... - Носатый присел на корточки и внимательно
посмотрел другу в лицо. - Ты хочешь сказать...
- Ничего я не хочу. Говорят тебе - сменим тему.
Носатый покачал головой - ну что ты с ним сделаешь! -
и уважительно сказал:
- Упорный же... Сменим. О чем будем говорить?
- О тебе, - предложил фавн. - А то все отмалчиваешься,
Вергилия какого-то приплел. Ты о чем пишешь, кроме как о ба-
бах?
Поэт крякнул, разогнулся, подошел к столу и стал рыться
в папирусах.
- Ну как тебе сказать... - наконец проговорил он, очень
медленно, с усилием выдавливая каждое слово. - О жизни. О
людях. О богах. О мире.
- О-го, - мальчик сложил губы дудочкой. - Лавры Гомера
покоя не дают, а? То-то я смотрю, Каллиопа к тебе зачастила.
Носатый бросил взгляд в темную часть комнаты.
- Но это естественно, - сказал он виноватым голосом.
Лицо поэт почему-то отворачивал, так что фавну пришлось
встать и подойти поближе. - Жизнь наша, в общем, не такая уж
длинная...
- У в а с не такая уж длинная, - вставил мальчик и
залез с ногами на стол.
- Да. И хочется сказать... нет, не так. Показать людям
хочется все, что они не видят или даже не увидят никогда.
Напомнить, может быть, о чем-то. Люди ведь очень многого не
замечают, и если мне удается...
Земля вздрогнула; от потолочной балки, змеисто извива-
ясь, поползла трещина. Носатый замолчал.
- Т ы не видишь того, что дом у тебя вот-вот развалит-
ся. - Фавн как будто и не заметил знамения. - И в жизни ты,
честно говоря, мало что видел. Да если б я тебе не рассказы-
вал, что в мире творится... Ты хоть записываешь или я как в
Тартар кричу?
- Почему же? - возмутился поэт. - Ты меня все время
вдохновляешь. Одним своим присутствием. Готовая буколическая
эклога на дому, сидит и чешется. Очень мило.
- Ох-ох-ох, какие мы остроумные... - сказал фавненок,
стараясь казаться равнодушным. Чесаться он все же прекратил.
- О чем поэма, можешь сказать? Только, ради Юпитера, - без
философии!
- Об изменениях, - ответил Носатый, подумав. - Тема та-
кая, что без философии не обойтись, но я стараюсь писать по- VI
проще.
- Вот и объясни попроще. Для неграмотного фавна.
Небо меж тем заволокло тучами, низкими и набухшими.
"Неужели снег пойдет", - подумал мальчик и у него вдруг за-
щемило сердце, чего с фавнами не случается почти никогда.
Сад испуганно приник, и река потемнела.
- Ты же видишь, - говорил Носатый, - ничего нет посто-
янного. Если говорить только о стойком и неизменном - ничего
не выйдет. Просочится жизнь, как вода сквозь песок. Но ведь
Дафна - это не речная нимфа и не лавровое дерево! Дафна -
это м и г п р е в р а щ е н и я, вот в чем дело!
- Во-первых, - фавн отвернулся от окна, - боги неизмен-
ны. Это тебе и без меня скажут...
- А Юпитер? - тут же спросил человек. - Бык, золотой
дождь...
- Так ведь сущность одна - божественная!
- И я о том же говорю, - согласился Носатый. - Потому
жизнь и возможна, что существует... ну, как это сказать...
Единое. То, что скрепляет все. Благодаря чему все и держит-
ся.
Мальчик смотрел на него с интересом.
- Только я не знаю, как э т о назвать, - сказал поэт
упавшим голосом.
- Но ведь ты назвал! - воскликнул фавн и соскочил на
пол. - Я не знаю, как, но ты понял и назвал!
- Что понял? - удивился Носатый.
Фавн улыбнулся и покачал головой.
- Эх, дружище, гений ты гений, но какой недогадливый...
"Все" по-гречески -
И прежде, чем он назвал имя, человек вспомнил его сам.
Пан.
Как описать? Какие слова найти?
Пальцы - не старческие вовсе, хотя и мозолистые, почти
черные от загара и с такими же сине-черными ногтями. Голос
Его свирели, переливы дыхания Сиринги - Его единственной,
незапамятной любви.
Соломинки запутались в Его шерсти, и когда Он сидит на
склоне Пелиона, глядя на светлеющую Селену, рогатую, как и
он сам, - так хорошо, так уютно привалиться к Его пушистому
боку, закрыть глаза и слушать, как Он напевает какую-то ста-
ринную пастушью песню. И все, что есть в мире - есть и в те-
бе, и в Нем, и в каждом.
Ты помнишь, как без Его ведома срезал стебель тростника
и соорудил рогатку, - и ужас, недаром названный паническим,
волною прокатился по траве, пригнул до самой земли кипарисы,
поднял в холодное небо стаи вспугнутых птиц и погнал - всех
- погнал прочь от яростных древних глаз, от предначального
гнева.
Старейший. Не сын Гермеса; никому не сын; неизменный
Отец.
- Странно, - бормотал Носатый, - я и не думал... Сирин-
га - да, о ней я написал, а вот о Нем...
Человек вдруг испытал завистливый укол: ведь сам он
долго - не душою только, но разумом прежде всего - допыты-
вался, силился узнать... а этот вот мальчишка, грязный, лох-
матый, невежественный, знал больше и чувствовал ярче; он ви-
дел то, что Носатый не увидит никогда.
- Расскажи мне еще, - попросил он. - Расскажи. VII
Фавн сидел молча. Глаза его были закрыты, лицо, даже
под слоем нездешнего загара, побледнело, и шерсть, казалось,
выцвела.
Человек тут же забыл о своих мыслях, осторожно взял
мальчика за руку и тихо спросил:
- Что с тобой, парень?
Тот не ответил. Пятна плыли перед его глазами, а вни-
зу...
- Парень!
... трясется земля, вертится под ногами, затягивает.
Он упал, мимо протянутых рук Носатого, в бездну.
x x x
Козлоногий старик, зажавший в руках свирель, сидел на
склоне горы.
Он умирал, и рушилось мирозданье. Он знал это и прини-
мал спокойно, как принимает каждый из смертных то, что все-
ленная умирает вместе с ним - навсегда. Небесный свод рвался
на куски, горящие клочья падали в Океан; в провалах среди
звезд, там, где раньше вращались гармоничные сферы, он видел
только пустоту. я1Я не Атлант, я не могу держать мир вечноя0,
подумал он, уже соскальзывая в небытие, и опять увидел ее,
Сирингу, единственную, и опять, как в тот день, он бежал.
Он бежал; он задыхался; он не видел ничего вокруг,
только ее, а она все время была впереди, в нескольких шагах
впереди, вот-вот он ее нагонит, он тянул руки, но, как в
дурном сне, она все время была впереди, навеки недостижимая,
бежала не останавливаясь, и он уже знал, чем кончится бег-
ство, и, зная, бежал все медленней, пытаясь хоть так, хоть
во сне, но отдалить момент, когда в последний раз увидит...
я1Распадаются связи, уходит смысл, неужели я не мог ничего
я1удержать, неужели никто не мог...я0 Он с усилием вернулся в
настоящее, в мир, где не осталось ничего прочного, где оста-
лись только хаос и распад. Олимп распадался, крошился, как
черствый хлеб, и дворцы пропадали в полуденном мареве. я1Мы
я1заслужили этоя0, понял он, я1заслужили своим себялюбием,я0 я1своим
я1божественнымя0 я1беспамятством. Все стало хламом и тленом, все,
я1что мы вырастили ия0 я1забросили, создали ия0 я1покинули.я0 я1Аполлон и
я1сатир, Прометей ия0 я1Зевс -я0 я1кто вас теперь различит? Обломки
я1преданий,я0 я1черепкия0 я1кувшинов,я0 я1в лучшем случае -я0 я1песня.
Ветер исчез, вода загустела, как мед, и он снова ока-
зался там, на берегу реки со странным именем - Ладонь. Время
замедлилось, и он, не прекращая бега, еще надеясь изменить
неизбежное, вбирал в себя, запоминал навечно каждое ее дви-
жение, каждую линию, потому что ничего нам не остается, кро-
ме памяти - только тростинка, только ушедший голос. я1У богов
я1нет выбора. Нет выбора ни у кого. Мыя0 я1еще не задали вопрос,
я1но знаем, что ответа не будет.я0
Он снова был на Пелионе. Он сидел, привалившись ко
мшистому камню и смотрел во тьму - больше перед его глазами
не было ничего. я1Как давно,я0 сказал он.я1 Как молод был мир.
я1Поздно, поздно,я0 я1что толку вспоминать. я0
Он глянул вниз, на землю. Смертные будто и не замечали
ничего, занятые обычной суетой. я1Люди, я0сказал он тихо. я1Яя0 я1про- я0
я1щаюсь с вами, люди. Ну хоть теперь - поднимите головы,
я1взгляните на меня, не так уж много мне осталось. я0
я1Не видят.
я1Ничто их не спасет. Никто. я0VIII
Как и Сирингу. Когда он выбежал на глинистый обрыв, она
уже была внизу, чуть не упала на мелководье, - так он выиг-
рал еще несколько шагов, уже был рядом с ней, совсем рядом,
и увидел в ее лице страх, смешанный с отвращением, - помед-
лил, остановился на миг, а потом было поздно.
я1Никто не спасется. Никому это не дано.
Сердце ударило сильнее и замерло. Где-то на востоке
блеснула восходящая звезда, и в последнюю минуту он понял,
почему может уйти и кто позволил ему это.
Он был там, он успел обнять ее, прежде чем она стала
тростником. Он успел.
Земля вздрогнула и стряхнула его, как пылинку.
я1Хайре, Харон!
x x x
Удар о мерзлую землю и резкая боль в ноге.
Фавненок научился стягивать пространство еще во дни Пе-
рикла, но никогда не перемещался так далеко. Он лежал скор-
чившись, свернувшись в клубок, пока пятна в глазах не исчез-
ли, оставив после себя только темноту. Тогда он встал и,
прихрамывая, пошел вверх по склону. Его продолжало подташни-
вать.
Неба не было; только клубилась низко над головой серая
мгла, не похожая ни на тучи, ни на что иное. Она размеренно
дышала, выплескивая время от времени липкую морось. Темнота
все сгущалась, и если бы фавн не знал Пелион как свои два
копыта (а он сразу понял, где находится), то, верно, не раз
бы споткнулся об узловатые корни дубов, некогда мощные и
толстые, а теперь ссохшиеся и безжизненные; гнилая листва
прикрывала их.
Он вышел на обрыв. Ноги вязли в густом тумане, закры-
вавшем землю до самого ее края - впрочем, дальше нескольких
шагов ничего не было видно. Мальчик разглядел лишь несколько
зыбких фигур, бессмысленно метавшихся в надвигающемся мраке,
но так и не понял, кто это - дриады, обычно гревшиеся на
солнцепеке над откосом, или сатиры, его двоюродные братья,
или сам Дионис, последний из богов.
Туман просветила на миг золотая вспышка. Разбитая ко-
лесница упала в море, и Гелиос проследовал путем своего сына
- в ничто. Никто его не заметил; не было даже всплеска.
Мгла сгустилась настолько, что фавненок шел наощупь,
вытянув руки вперед. "Я последний, - твердил он себе, - я
должен увидеть это сам, я должен держаться..." Тропа круто
пошла в гору, мальчик споткнулся и чуть было не рухнул с об-
рыва, но все-таки удержался, приказал коленям не дрожать и
двинулся дальше.
Прикосновение к холодному камню остановило его. Фавн
медленно, не отрывая руки от поросшего лишайником валуна,
пошел вокруг. Здесь, на вершине, туман был реже, и мальчик
мог различить смутные очертания близких кустов. Вдруг его
пальцы натолкнулись на что-то мягкое, поросшее шерстью. Он с
отвращением отдернул руку и отвернулся.
Вокруг камня собирались уцелевшие. Кто-то затянул древ-
нюю погребальную песню, но голос сорвался. Сырость пробирала
до костей. Фавн дрожал, нога его болела все сильнее. По пра-
вую руку от него стояла дриада; ее волосы слиплись, она час- IX
то вздрагивала, но не могла отвести взгляд от мертвого Пана.
К ней жался крохотный сатирыш; он громко всхлипывал и звал
маму.
С другой стороны валуна к ним подошел Приап. Фавненок
знал старого похабника с малолетства и терпеть его не мог.
Теперь на Приапа было грустно смотреть. Он и раньше был не-
великого роста, а теперь еще уменьшился. Остатки волос он
зачесал поперек лысины, голову втянул в плечи и ноги еле во-
лочил.
- А-а... - хрипло сказал он, увидев фавна. - Молодое
поколение... - Закашлялся и сплюнул на траву. - Сырость...
Ну что, как себя чувствуешь перед концом? Паршиво?
- Вот это и есть конец? - спросил мальчик громко. Дриа-
да посмотрела на него с испугом и погладила сатирыша по го-
лове.
- Ну-ну, - сказала она тихо, - такой большой, а пла-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг