Смешно стало. Я обогнул арчу, подымаясь на иссеченный гребень. На
спуске с него меня сменил Вассарга.
Он честно шел по Тропе: потому что иначе как объяснить, что он
выбирал, явственно, самые трудные подъемы и спуски, настойчиво обходя
легкие. И потом - он шел почти прямо. Только когда скалы отказно упирались
в отвесный, высокий - вершины не видно - массив, он сворачивал резко к
реке, входил в воду, и мы огибали крутой гранит по подводным выступам,
борясь с ударами холодных, режущих струй, цепляясь за мшистые отвалы.
Солнце жгло. После студеной воды - раскаленный камень. Мои промокшие
мукки, свободные, не укрепленные ногой, корчило, как бересту на огне. Они
мучительно натирали кожу: к полдневному привалу она побелела и вздулась по
всей ступне. Горцы качали головами: но я еще смеялся - на привале ноги
отошли, не было больно.
К трем часам дня мы свернули прочь от Пянджа, по перевивам трещин
подымаясь все круче вверх. Порфир и гранит сменились пестрыми сланцами;
прилегающие склоны стали рассекаться то здесь, то там покатыми
ступенчатыми площадками.
За провалами, левее осыпи, по которой мы пробирались, крутым
замкнутым тяжелым сводом, под корою которого странно чудилась бездонная
пустота (словно он был выдут из магмы чьими-то чудовищными легкими),
выгнулся огромный хребет, желто-красный от выгоревшей, сплошь покрывавшей
его травы. Табун туров (отчетливо чернели круторогие головы и крепкие
стройные ноги) пасся на выступе хребта. Площадкой выше, как на башне,
стоял недвижно, взмыв к небу остриями тяжелых рубчатых рогов, сторожевой
самец. Мы были от него еще не ближе двух ружейных выстрелов, а он уже не
спускал глаз с дрожавших на осыпи теней.
Мы продолжали подъем. Туры были теперь как на ладони: видно даже, как
курчавятся бородки под мягкими добрыми губами, как поблескивают бликами
лоснящиеся, сытые бока. Сторожевой по-прежнему застыло чернел на
огненно-красном под солнцем ковре травянистого ската. Его можно уже было
снять пулей. Невольно я потянулся за винтовкой.
Тур переступил ногами и пригнул рога, как только я щелкнул затвором.
На звук стали - обернулся проводник.
- Не стреляй, не стреляй, таксыр!
Опять какое-нибудь поверье! Я вскинул винтовку к прицелу. Но в ту же
минуту тур, вздрогнув, повернул голову прочь от нас к стороне обрыва, -
вытянув шею, присмотрелся, - ударил копытами и широким броском ринулся со
скалы вперед - прямо на нас. Как по сигналу, весь табун врассыпную
бросился по скату. Домчался до края - мелькнули в глазах копыта, рога,
хвосты - и, по осыпи вверх, зигзагом, с выступа на выступ, лётом
расскакались туры по всему ущелью.
Проводники припали за ближайшие камни. Гассан, сорвав с плеча
запасную винтовку, залег в ложбину у самых моих ног.
- Ложись скорее! Ты видел, кто-то спугнул туров?
Крэн-и-лонги!
Напрасно вслушивались мы. Тишина мертвая окрест, выше, ниже... Только
далеко-далеко где-то журчит, капая с камней, вода снегового водоската.
Туры снова появились на склоне. Повернув настороженные морды на юг,
они шли, осторожно переступая, вереницей к прежнему пастбищу.
- Следи за турами. Они укажут верно.
Горцы поползли вперед, скользя между камнями.
Вассарга знаком подозвал меня:
- Если это крэн-и-лонги - они зашли между нами и Пянджем: туры
смотрят на юг. Ты готов к крови? Тропа идет через тот гребень: Пяндж за
нею. Через шаг - ты будешь под дулами их мултуков. Или... мы свернем назад
- туда, в Турью долину?
- Отцы говорили: дорог много, но путь один. На гребень, Вассарга, на
гребень!
- Ты сказал - прошептал старик. - Но Хранители здесь. Я их чую.
Осыпь кончилась. Мы стали подниматься каменной целиной; между скал, в
просветах, маячил зубцами гребень хребта.
На полугоре привал. Шум Пянджа уже отчетливо слышен. Только он: в
горах - тишь. Ни звука, ни шороха. Гребень виден теперь весь. Причудливый,
выветрившийся, грозящий зубцами и контр-форсами, как древняя, века
отбившая от своих стен, крепость. От него к нам широкими застылыми
струями, сквозь бреши, сквозь прорывы зубцов, сползали осыпи в песок
измельченных - холодом, дождями, зноем - гранитных глыб. Струи лежали
ровно: песчинка к песчинке. Под ярким солнцем малейший был бы виден на них
след ноги: здесь не было человека...
Но Вассарга недоверчиво качал головой. По его знаку один из молодых
охотников свернул с пути, на спуск в Турью долину, прочь от Тропы. За ним
двинулся второй - в том же направлении, но выше, по скалам. Отойдя
немного, он дал знак. Вассарга прошептал мне:
- Сверни и ты на Турью долину, таксыр.
Я послушался. Но едва я миновал скалу, заслонявшую нас от гребня, и
повернулся к нему спиною, вслед за спускавшимся в долину горцем коротким и
глухим ударом гукнул выстрел. Одним прыжком я вернулся обратно под навес
скалы. Язгулонцы были уже там. Эскалор - тот, что подал знак, - клялся,
что видел синие чалмы на гребне.
Вассарга не сводил с меня странно блестевших из-под насупленных
бровей глаз.
- Что ты думаешь теперь делать, таксыр? Я нарочно показал вид, будто
ты покидаешь Тропу, будто ты идешь обратно. Ты видел: и назад они не
захотели тебя отпустить.
Что я думаю делать? Если бы язгулонцы хотели биться - я бы знал, что
делать. Но вдвоем с Гассаном...
- А ну, Гассан?..
Джигит подумал минуту.
- Дай мне твою рубаху и шлем, таксыр. Прикрой голову чалмой и заляг
за камни. Я выйду на Турью дорогу. По дыму их выстрелов ты не дашь
промаха.
Я посмотрел еще раз на гребень, на застылую осыпь. Подъем был полог и
забросан осколками скал.
- Когда мы вернемся, я сложу песню о верном джигите, Гассан-бай,
чтобы ее пели самаркандские девушки. Но я не дам тебе рубашки и шлема.
Вассарга, ты и твои - пойдете за мною на гребень?
- Я сказал: мы не можем поднять руки на Хранителей. И посох - не
оружие против мултука и ножа. Подымись: ты не успеешь отереть пот, как мы
будем около тебя.
Я взвел затвор.
- От камня к камню, перебегом, Гассан. И следи за гребнем. Цель в
уровень плеч, выше - перенесет.
Стрелять не пришлось. От камня к камню, быстро, пологим скатом:
гребень молчал; на осыпях не дрогнуло ни песчинки.
Саженях в пяти, не доходя вершины, мы залегли передохнуть. Гассан
перехватил нож в зубы на случай рукопашной схватки. Ниже медленно
подымающиеся следом за нами язгулонцы запали в трещину, выжидая конца.
Гой-да!
Оступаясь на осыпи (струями обтекал ноги оживший под шагами песок),
мы побежали к зубцам. Тишина... Осторожно втянувшись в расщеп, я заглянул
по ту сторону. Гребень был пуст.
Гассан махнул рукой.
- Смотри по полночному скату, таксыр, они стреляли с него по Турьей
долине! - крикнул Вассарга.
Молодые уже подымались к нам, постукивая посохами по камню.
Но и на северном скате было пусто. Язгулонцы недоверчиво качали
головами: затаились крэн-и-лонги где-нибудь в расселинах. Если не хотели
отпустить назад - как могут они открыть Тропу для свободного прохода!
Но с гребня далеко видно: рассыпавшись, ввосьмером, мы осмотрели
окрестные трещины - нигде ни признака крэн-и-лонгов.
- На спуск!
Почти бегом двинулись мы по откату; за невысоким, вторым, кряжем
прозрачнела пропасть Пянджского ущелья. Вассарга продолжал шептать:
- Не к добру уступили крэн-и-лонги дорогу...
- А ты уверен, что они были?..
Он остановился как вкопанный.
- А выстрел?
- А ты наверное слышал его?
Глаза его забегали. Он вспоминал напряженно.
- Эскалор, ты слышал выстрел?
Молодой горец вздрогнул от неожиданного вопроса и остановился также.
- Разве не все слышали?
- А ты слышал?
Ужас глянул из широко раскрытых глаз.
- Я?.. Не знаю.
Теперь все сбились в кучу. Припоминали... Ведь туры продолжали
пастись, когда мы стали подниматься к гребню. Неужели выстрел не спугнул
бы их? Но если не было выстрела... значит, не было и крэн-и-лонгов...
Гассан повеселел совсем. Он хохотал над Эскалором, принявшим небо в
просвете гребня за синюю чалму. Как еще не повиделся ему зубец гребня
когтем грифа?
Осыпь опять.
- Ну, ищи следов твоих крэн-и...
Он не кончил. За поворотом вдвинулся, засекая Тропу, под ноги, между
ними и передовыми язгулонцами, вычерченный на песке - посохом или дулом
ружья - треугольник; в треугольнике - глаз; в зрачке - рукоять ножа.
Я наклонился. Гассан схватил меня за руку.
- Не касайся зачарованного круга, таксыр. Ты вынешь смерть из
земли!..
- Я хотел подарить тебе этот нож на память о переходе. Если ты не
хочешь...
Я наступил ногою на черный черенок, вогнав его в землю. Язгулонцы
закрыли глаза. В тяжелом молчании мы продолжали спуск. В горах зацепенелых
ни звука.
Мы без труда взяли невысокий перевал и вышли на прибрежные скалы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Г л а в а XVI.
ЗМЕИНЫЙ ГОРОД
Быстро падала тень. Уже забелела внизу, в рокоте реки, не видная днем
пена перекатов. Путь круглился по-прежнему со ската на скат, подымаясь
крутыми, но легкими для ноги уступами.
Вассарга сменил передо мной Эскалора. На каждом перегибе порфировых
сбросов, которые мы одолевали один за одним, он останавливался, шаря
беспокойными глазами по трещинам и змеившимся вокруг провалам. И в самом
деле, чем-то изменилась местность: особою какою-то мертвенностью были
темны скалы. Ни растений, ни ящериц, ни птиц...
- Долго еще будем идти?
- Пока ночь не сойдет. Может быть, и обгоним Хранителей.
Но Вассарга, остановившись на очередной скале, хмуро бросил назад:
- Ночлег!
И медленно спустился обратно.
Задние подтянулись, сбрасывая с плеч под нависший утес вьюки.
- Я могу идти еще. Почему мы остановились так рано?
Вассарга, не отвечая, мотнул головою к скале, с которой сошел. Я
положил винтовку и поднялся в свою очередь.
За скалою через трещину, далеко, насколько хватало глаза, тянулся
огромный массив, словно опоясанный широкою лентою оглаженного веками
дождей камнеската. Выше и ниже этой странной, тускло блестевшей в
полумраке опояски громоздился хаос расщепленных скал, слагавших
причудливые пещеры, перемеженные гребнями, пиками, валами. Пояс рассечен
был трещиной - неглубокой, в рост человека на глаз, - вившейся, как
траншея, вдоль всего массива: явственно - здесь и шла Тропа. Переход по
ней виделся легким. Почему же мы все-таки остановились?
Я отвел глаза: кругом, назад... в двух шагах от меня, вогнанный в
расщеп скалы, на которой стоял я, высился крест. Да, крест. Не такой, как
на распятиях христиан, а подлинный, древний, из тех, на которых распинали:
толстый брус, с перекладиной наверху, трехконечный. Черный, закаменелый,
высокий: в два, в три, быть может, человеческих роста. С перекладины,
обвивая столб, свисала седая, в обрывках, кожа огромной змеи.
Крест стоял в стороне, словно захороненный. Но он... загораживал
дорогу. Отвратительная, дряблой источенной чешуей чуть шевелившая под
взлетами сумеречного ветра, кожа тянула взгляд. На подножье - грубое
очертание глаза, вогнутого в треугольник.
Я опустился со скалы вниз, к Вассарге.
Он сидел уже на разостланных под утесом козьих кожах и крошил в
деревянную чашку копченое турье мясо. Остальные облегли его, огладывая
черствые лепешки.
Я хотел спросить. Но он отрицательно качнул головой:
- Завтра. Ешь и ложись. В эту ночь ты можешь еще не думать о
крэн-и-лонгах. О себе думай.
Тело ныло от перехода; в ногах разгоралась замученная тяжелым
переходом боль. Я уснул сразу.
* * *
Вассарга разбудил меня до восхода.
Остальные встали еще раньше. Они совещались о чем-то: они и Гассан -
я понял это по их особенным, новым, не вчерашним, лицам. Особенно - по
Гассану. Притихший, темный, совсем непривычный мне, стоял он в стороне,
старательно обегая меня глазами... Да и те не смотрят. Как тюремщики на
приговоренного...
И вдруг - молнией, обжигая, сверкнула мысль:
"Западня! Эти люди крэн-и-лонгов!"
Понял ли мысль мою Вассарга, или я невольным, незамеченным мною самим
движением взялся за оружие (я и сейчас не помню) - но только он, вдруг,
по-стариковски жалко, беспомощно заторопился, затряс седою всклокоченною
бородой:
- Таксыр, выслушай нас хорошо, как мы тебе хорошо, от сердца
скажем...
Таксыр! Ты видел знак змея? Я знаю от людей (мы ведь преданиями
живем), что есть в горах Змеиный город, остороженный знаками. Сам раньше
не видел: в горы ходил за зверем, а сюда не забегает зверь: он чует.
...Тропа ведет через Змеиный город. Если ты знаешь слово от змей -
иди. Из нас никто не пойдет по этой дороге. Я вспомнил: есть сказание о
тропе, что зовется "пляской змей". Смертная пляска. Я стар, но мой час еще
не ударил. Ты пойдешь один... если знак не остерег тебя. Расселина под
крестом засыпана чешуею мертвых: оттуда подняли крэн-и-лонги знак. Но даже
они, Хранители, не переступали расселину мертвых.
...Солнце не взошло: до солнца не спят лишь ночные, бродячие змеи:
они без жала, ты знаешь. Если идешь - иди, пока город не проснулся. Горы
мертвы: взгляни на гребни. Ни зверя, ни птицы в этих скалах. Ничто не
потревожит сна змей, если ты не взбудишь их сам. Если пройдешь - жди за
потусторонним знаком: мы выйдем к нему с севера.
Говорить было нечего. Я подтянул пояс, стараясь не смотреть на
Гассана.
- Если идешь - иди! - настойчиво, почти враждебно, повторил старик. -
Солнце близко.
Не оглядываясь, я поднялся на скалу. Без ружья, только нож на поясе.
Легче и тише.
Скривясь, шелестела на кресте дряблая, понурая змеиная кожа.
Расселина у подножья шелушилась вся, от дна вверх, глубоко, мертвою
чешуей. На откосах ее тлели недоползшие сброшенные шкуры. Я осторожно
перепрыгнул.
Трещина, траншея, казалась прямой, без уклона; вверх и вниз -
пологие, ровно отточенные, скользкие скаты; край верхнего - на уровне
пояса, местами повышаясь до щеки. На скате не удержаться ни человечьей
ноге, ни змеиному телу: срыв.
Быстро, стараясь не цеплять неуклюжими, неловкими мукками за щебень,
забивший трещину, я пошел вперед. Вверху, от гребней, предвестием солнца,
уже растекался на ночь залегший легкий белый туман. Возникали уже
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг