очертания пиков... Внизу, на Тропе, воздух чист: видно зорко и далеко.
Трещина прямая, прямая, как стрела.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Первых змей я увидел, отойдя уже далеко от межевой расселины. Они
лежали в затененной впадине под откосом, у самой Тропы огромным
серо-черным клубком перевившихся толстых тел. Я проскользнул мимо затаив
дыхание. Они спали.
В меру того как сходил туман и открывались окрестные утесы, я видел
их все больше и больше: черные, серые, желтоватые... Вытянувшись жезлами
на камнях, выше гладкого ската, или свалявшись широкими гнусными кучами в
вымоинах и впадинах, под навесами низких пещер, - они не двигались. Туман
полз. Я почти бежал. Конца трещины все еще не было видно. Мукки чуть
шелестели по камням.
И вдруг - голос. Да, да, я отчетливо услышал его - человеческий
звонкий гортанный - знакомый! - голос. Там, за гребнем. Он крикнул,
отозвался другой, третий... хором, взвизгом... и, рассыпаясь искрами
кремней, вниз по отвесу ударил, сдвинутый невидимыми руками, тяжелый
осколок скалы... Ударил, ухнул... И гора ожила.
Я остановился от неожиданности. Но в тот же миг резнул обоняние
знакомый противный эфирный запах, и у самого лица, мимо, вытянувшись, как
стрелка, метнулась со ската на скат, сверху вниз, тонкая серая змейка.
Другая... третья... Дождем! Пригнувшись, я побежал, волоча ставшие
неистово тяжелыми ноги.
Сердце отбивает шаг. Над головой - посвист быстрых, перебросом над
Тропой пролетающих, гибких шипящих тел. Еще скорей! Нет! Удушьем дымятся
ожившие от солнца и каменного грома скалы. Горло перехватило. Я стал.
Тропе нет конца!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Город" гудел. Оттуда, сверху, все еще звучали голоса и били в диком
лете камни по закрытью пещер, по навесам гранитных обломков, по змеиным
грудам, растекавшимся - я же видел!.. - сотнями торопливых черных извивов.
Шелест справа и слева. И на дороге - вон - ползут, торопятся...
малоголовые, злые... А эта?
Разве в здешних горах могут быть кобры?
Она загораживала мне путь, большая, плоская, подбирая хвост. Раздула
шейный мешок. Сейчас бросится...
Я вынул нож, обтерев липкую ладонь о колено. Кобра поднялась. Я
ударил, тщательно дослав кистью клинок, как на показном бое... Лезвие,
чуть вздрогнув на рассеке чешуи, прозвенело по камню откоса. Безголовое
тело еще вертелось на хвосте. Едкий, смертный запах нестерпимо жег
грудь... Вон еще кобра... И еще... Сейчас и они подымутся на хвосты.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Смерть?
Вздор! Чего они?..
Ведь я же их знаю... Каждый позвонок! И шейные ребра, и бороздчатые
ядовитые зубы, и слезные ямочки... Что я отвечал на экзамене зоологии у
проф. Шимкевича? - Elephis Dionae, Lycodon strialus, Trigonocephalus
halus, - ...вон ту, что ползет, - красноватую, с темными пятнами. Смирные
они были тогда - в банке со спиртом.
А эти! Разве есть разница?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кобры раскачивались на хвостах.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не чувствуя прежней тяжести, я вышел из-за уступа, под которым
прижался. Солнце уже высоко стояло над скалами. На одной из них, близко,
на револьверный выстрел, свивалось, лениво сволакиваясь вниз, огромное
змеиное тело.
Плоская, чешуей, как шлемом, окованная голова. Глаза тянут. Забыв о
кобрах, о шелесте, о бегущих под ноги, с откосов, серых вертлявых змейках,
я смотрел: глаз в глаз. Тело подтянулось и неожиданно легко, отвесом,
взбросилось вверх и стало в воздухе над скалой, прямое, тяжелое,
напряженное. Как таран. Как крест под змеиною шкурою. Узкий язык обежал
щелью растянувшиеся губы. "Питон тигровый - Pytonis molurus".
Я раздавил, брезгливо, шипящую голову под самые ноги подсунувшегося
было змееныша - и пошел дальше. Кобры - все еще раскачивались. Я слышал за
собою тяжелый полз огромного тела и жаркое свистящее дыхание: оглядываться
было незачем. Я шел ровно. Нож я вложил в ножны.
За межевой расселиной, у креста с дряблой змеиной кожей, я сел на
камень. Тут - можно. У змей, должно быть, тот же закон, что у беков: не
выходить за ров своей цитадели...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Расселина и здесь завалена мертвой, осклизлой от дождей чешуей. Ноги
горят странным зноем: я не решился развязать ремни, которыми прикручены
мукки.
И голова - странная, тяжелая. Или я - боялся? Тогда надо идти
обратно: ведь тогда, значит, я у ж е не прошел Тропу. И н и к о г д а
не пройду: как пройти то, что осталось сзади?
Я припоминал каждый шаг свой сквозь город. Как было, когда я побежал?
Нет, к этому уже не вернуться. Отошло. Перекрылось...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бросил камень за межу: город не отозвался. Скаты были пусты...
Г л а в а XVII.
ТУРИЙ ЛОБ
Гассан и горцы трижды окликнули меня раньше, чем подошли.
Никто не спросил, как я прошел через город. Гассан все еще не подымал
глаз. Вассарга торопил: сумерки близко, облака ложатся в расселины:
захватит ночь на скалах, не найдешь ни Тропы, ни пути.
- Может быть, здесь заночевать?
Он отвел взгляд.
- А у змей - нет о тебе думы?
Я вынул нож: на светлом, ярком лезвии черными пятнами - кровь и яд.
Лицо его тронула судорога:
- Идем. Город не будет спать этой ночью.
Двинулись. Только сейчас почувствовал, как безумно болят ноги: и не
подошва одна, словно сросшаяся с кожею мукк, а и подъем, вся ступня до
голени.
По угрюмым, нахмуренным скалам... Камень и вода, подъем и спуск...
Темнеет быстро, с каждым ударом сердца. Отвес. Вершина - в облаке. Ледяной
показалась вода, когда мы - в третий раз за этот день - шли в обход по
подводным выступам. Идти пришлось долго. Когда мы снова выбрались на
прибрежный утес - была ночь. Горцы перекликались тревожно.
Остановиться нельзя: на гладком камне оползает тело: идти -
сорвешься: как разобраться в хаосе утесов и срывов?
Глаза застилает усталость и разгорающаяся, каждым движением, боль в
ногах. Впрочем, все равно - ночь.
Медленно, почти что на слух - глаз не видит - иду я за Вассаргой...
Камни - гладкие, оплаканные дождем.
Всполз, лег ничком. Вассарга, впереди, затих тоже: должно быть, нашел
упор, отдыхает. Ровным рокотом бьет о скалы вода. Вспомнилось: ночь -
такая же беззвездная, непроглядная, шуршание крыл, аркан и выступы скал
над Пянджем и тихое, радостное, багряное свечение, отраженное водоскатом.
На душе просветлело. Я поднял опущенную к холодному камню голову и
чуть не вскрикнул: розоватым светом горели на Пяндже буруны стремнины: на
воду тихими ясными бликами ложился свет от утеса...
Вассарга зашевелился в темноте, уступом ниже. На его тихий свист,
оползая меня, стали спускаться к нему остальные горцы. Я соскользнул им
вслед. Здесь, ближе к воде, свет был явственней: красноватым полукругом
обозначилось жерло пещеры - над самым Пянджем.
Горцы совещались вполголоса. Я подтянулся к ним на руках.
- Крэн-и-лонги?
- Нет, - уверенно и быстро ответил голос Вассарги. - Есть толк в
народе - о пещере на Пяндже, в которой отдыхают дивы, когда они правят
свой полет с Восточных гор в наши ущелья. В такую пещеру не зайдут
крэн-и-лонги. Они чтут завет. Хранители Тропы.
- Тем лучше: спокойнее будет отдых.
- Нет, таксыр. И нам нельзя в пещеру. Ты видишь отсвет: если там не
может быть людей - кто раздул огонь? Или она светится, быть может, сама
собою - эта пещера?
- Не придумывай себе страхов, Вассарга. Я устал, ноги изранены, на
пути - крэн-и-лонги. Назавтра я должен быть крепок. Идем!
- Таксыр...
Но твердости в голосе старика не было. Видимо, и на нем сказывался
соблазн теплого, укрытого ночлега, уюта, трапезы у костра... вместо
бессонной ночи на скользком, на грозящем обрыве. Он явственно колебался:
- А если там все-таки крэн-и-лонги?
Гассан напомнил о брошенном Джилге:
- Кто раз нарушил завет - нарушит его и дважды.
Посовещались опять. Затем Эскалор - он был самым крепким из молодых
охотников, - отдав посох, осторожно спустился к самой воде, погрузился по
грудь, нащупал выступ и медленно стал продвигаться к пещере, с трудом
удерживаясь под напором воды. Мы все, сгрудившись на самом краю скалы,
напряженно следили за разведчиком: его голова и плечи лишь движением
выделялись из налегшей окрест темноты.
Дошел. Ухватился за порог пещеры (мы видели ясно, как забагровели его
пальцы на камне), подтянул тело, пригнулся и пополз внутрь.
Мгновение спустя в ровном светящемся кругу мелькнула темная тень...
безумный вскрик! - и, бешеным броском, далеко в реку метнулось человечье
тело.
Быстрее мысли Вассарга сорвал с пояса аркан. Со свистом петля ударила
в воду, веревка натянулась, как струна, чуть не сорвав старика с утеса:
двое горцев, рядом, подхватили рвавшийся из рук конец. Дружным усилием они
подтянули к берегу Эскалора.
Мокрый с головы до пят, он стучал зубами - от стужи или страха? - и
весь дрожал мелкой заразительной дрожью.
- Что ты видел? - сумрачно и жутко спросил старый охотник.
Эскалор закрыл лицо широкими дрожащими ладонями:
- Белую женщину...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не размышляя, я прыгнул со скалы по следу Эскалора. Сквозь рев воды -
смутно донеслось: что-то крикнул Гассан. Идти было бы совсем легко, если
бы не сносило течением. Под водою к пещере вел ровный, гладкий карниз - не
приходилось нащупывать дороги. Рассекая струи, я быстро добрался до входа:
на каменное его обрамление ложился отсвет где-то там, далеко, в самой
глуби клокочущего огня. Забыв усталость, не чувствуя боли, я перебросился
за порог.
Пещера неглубокая, сгорбленная. Посередине горел, перекрываясь
белыми, разбегавшимися но стене дымками, жаркий большой костер. Левее
входа ровною кучкой сложены стволы арчи - запас доброго огня на ночь.
У костра - никого. Но тихой, радостной лаской веет от морщинистых,
алмазной капелью разубранных стен. Так, совсем так, как я ждал...
Веселый и бодрый, я повернулся к выходу. И только на самом пороге,
проясняя сознание, встала непрошеная, словно чужая, ненужная какая-то
мысль:
"А все-таки: кто же зажег костер?"
Из пещеры никто не выходил. Мы увидели бы тень, как тогда - с
Эскалором. А подошли мы так тихо, что спугнуть раньше времени не могли. Но
если никто не выходил...
Я осмотрелся, на этот раз внимательно: ведь, входя в пещеру, я не
искал никого... И потому - только теперь заметил в восточном углу пещеры,
над самым полом, черный широкий ход.
Прислушался: ни шороха. Сердце бьется спокойно и радостно: может ли
быть в этой пещере опасность!
Я вырвал из костра смоляной пылающий сук и наклонился к ходу. Он был
неглубок. Огонь осветил внутренность второй, еще меньшей пещеры. У стены,
на циновке, крестом сложив ноги, сидел худой высокий старик.
Он поднял на меня светлые, спокойные глаза и улыбнулся. По лицу и
одежде - белой, складчатой, широкой - он не из здешних гор. На
матово-смуглом лбу, меж бровей, еле заметный, синею краской очерченный
круг.
Я опустил факел.
- Я вошел сюда хозяином, отец. Я не ждал встречи.
Старик кивнул головой и поднял бледную, прозрачную руку к белой
бороде.
- В добрый час! Разве я не уступил тебе уже место у костра,
Нарушитель?..
- Ты видел Хранителей?
- Я - из Рошана: весть о тебе встретила меня на дороге раньше, чем ты
оставил Кала-и-Хумб... Но ты слишком долго говоришь со мной: зови своих
охотников, а не то они справят по тебе поминки.
Он говорил по-таджикски медленно, как бы обдумывая слова: это не его
язык. Я вернулся к выходу и крикнул:
- Ночлег готов! Зачерпните в Пяндже воды в кунган.
- А белая женщина? - глухо донеслось с утеса.
- Пуст вопрос, на который не будет ответа. Идите, говорю я: костер
ждет кунган; кто не хочет ужина - пусть остается на скале.
Первым решился Гассан. К его призыву горцы отнеслись доверчивее.
Сполз в воду Вассарга. За ним подобрались остальные; последним Эскалор.
Войдя в пещеру, он долго-долго не подымал глаз на белую тень, вившуюся над
пылавшим костром, под холодным пригнутым сводом.
Старик остался в дальней пещере. Только на короткое время подсел он к
костру, по просьбе горцев. Но от еды отказался: чуть пригубил чашку с
чаем, которую подал я ему первому, как почетному гостю. А когда язгулонцы
вытащили из мешка черный прокопченный вкусный турий окорок, он медленно
поднялся, прощаясь с нами тихим наклоном головы.
- Когда будешь в Рошане - поверни коня от Лянгара на полночь:
Хира-Чарма скажет твою судьбу.
При этом имени охотники склонились, как на молитве, прижав к груди
руки.
Старик, неслышно ступая, исчез в черной впадине входа.
- Сквозь стену прошел... видел? - шепнул, широко раскрыв глаза,
Гассан. - Наверное, великий святой: все молчит!
Турье мясо забило мне рот: я ответил не сразу.
- А кто такой Хира-Чарма?
- Отшельник гор, - ответил вполголоса Вассарга. - Великий Ведун.
Святой жизни! От самого Кабула, от Бухары ходят к нему за советом. Но мало
кто видит его: строг старец - не ко всякому беседа. Странник - из учеников
его, надо думать; если только он не див. Видом он - как и Чарма - из
Гиндустана.
- Значит, люди все-таки ходят по Тропе! Этот человек не боится
Хранителей.
Язгулонец покачал головой.
- Завет святого, заповедь его - хранит крепче ножа Хранителей. Джилга
поцеловал бы край его одежды. Но и святому нет пути по Тропе: потому что
он хранит, не нарушает. Странник сойдет с Тропы, как сходят крэн-и-лонги:
разве ты видел перед собою следы?
Стали располагаться на ночлег. Горячей водой облили мои мукки, чтобы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг