- Насчет жены вы промахнулись, а вот про все остальное... - Сейран
пожал плечами. - Наверное, каждый человек одинок по-своему. Вот вам,
наверное, тоже несладко в жизни. И вы тоже одиноки. И оттого такая
грустная.
Она резко обернулась. И в отблеске лунного луча он увидел каплю,
сверкнувшую на ее щеке. В следующее мгновение она, зло стиснув кулачки и
вся дрожа, зашептала:
- А твое какое дело, сладко мне или тошно? Разве тебе не наплевать,
веселая я или грустная? Холодно мне или жарко? Что у меня на душе? А может,
ее и вовсе нет у меня, а яма одна помойная?! - неожиданно схватив его за
ворот рубахи, она почти закричала: - Тебе же плевать на меня хотелось с
высокой колокольни! Ты у нас - герой дня! - водку купил и теперь думаешь,
что любая на тебя кинется? Или я не знаю, зачем ты сюда пришел? Не знаю?!
Ну и катись отсюда! Живо! Ненавижу вас! Ненавижу! Сволочи! - закрыв лицо
руками, она уткнулась лицом в подушку и зарыдала.
В какое-то мгновение он хотел вернуться, подойти к ее жалкой,
скрюченной в углу фигуре, сказать что-то доброе, по-человечески простое, но
смешался и вышел. Толкнул дверь в свою комнату и резко отшатнулся прп виде
двух копошащихся обнаженных тел.
Он захлопнул дверь, провожаемый Вовкиной руганью, вышел в холл и упал
в скрипучее кресло, съежившись в комок, весь терзаемый невыносимой, лающей
Болью...
И вновь к нему вернулись самые сокровенные, самые заветные и
сладостные сны...
Он остался наедине с самим собою, отрешился от своего бренного
естества и воспарил духом в необозримую высь.
Обдавая лицо его моросящим туманом, расступились перед ним облака. И
разреженный воздух стратосферы морозно пробежал по легким его, и ледяная
чернота Космоса, искрясь мириадами холодных звезд, открылась ему во всем
своем великолепии.
И взглянул он на Землю, такую большую, круглую я прекрасную, и на
кипящее огненное марево Солнца, и на печальную пустую Луну.
В какое-то мгновение ему захотелось вновь побродить по ее каменистым
кратерам, поиграть в ловитки с собственной тенью, легко прыгая по верхушкам
головокружительных скал. Но, повинуясь чужой, неодолимой воле, он двинулся
дальше.
И, разделившись на мельчайшие частицы, слившись с потоками Солнечного
ветра, устремился он в черную даль. И перед ним разноцветными яркими
конусами распускались хризантемы звезд. Пронесся он и мимо огромного,
тускло-багрового шара, остывшей звезды Немезиды, таинственной и суровой
спутницы нашего светила. Вращаясь вокруг него по вытянутой эллиптической
орбите, она скоро, очень скоро, буквально в следующем тысячелетии должна
была ворваться в Солнечную систему, осыпав беззащитные планеты шквалом
комет и метеоров. Такие визиты она повторяла неоднократно. В свое время, не
выдержав этой атаки, вымерли рептилии, уступив место теплокровным. На корню
погибла удивительная пра-цивилизация атлантов, и человечеству пришлось
начинать свое развитие с нуля. И что сможет оно противопоставить слепой,
всеразрушающей стихии спустя всего сотню-другую лет? И позволят ли ему
дожить до этих времен господа, свято уверенные в своем праве навязывать
народам свой образ жизни? Не ту же ли участь готовят они нам, торопливо
снаряжая к старту космические эскадры? И что противопоставим мы стихии
ненависти, злобы, недоверия, захлестнувшей мир?
Об этом думал он на обратном пути, прогуливаясь по ноздреватой,
грязно-серой поверхности ядра небольшой кометы, поигрывая случайно
пойманным по пути метеоритом и глядя на приближающуюся голубую звездочку,
родную, встревоженную Землю.
И вернулся в себя спокойный, чуточку уставший, сладко опустошенный и
донельзя счастливый, сбросив с плеч и с души своей бремя тоски и
безысходности. Поглядел на потрескавшийся потолок с обвалившейся в углу
штукатуркой, на выкрашенные в болотный цвет стены, на печальный, запыленный
фикус в углу холла, закрыл глаза и прошептал про себя:
- Спасибо вам!..
В ответ в его сознании мягко полыхнуло нежно-салатовым отсветом...
ИМ было неведомо чувство благодарности.
Следующий день у него был заполнен хождениями по процедурам. Сейрана
хорошо погоняли на лечебной физкультуре. Потом он вовремя успел на токи.
Эта процедура ему неожиданно понравилась. Зудящие и назойливые невидимые
иголочки как будто пронизали его насквозь, вливая движение и жизнь в
застоявшуюся кровь, тормоша и взвинчивая каждую клеточку, заставляя
напрягаться все мышцы его большого, жилистого тела. Он щедро дал
служительнице трояк, рассчитывая и в дальнейшем на ее услуги. Она обещала
за десять сеансов сделать из него богатыря.
Во время обеда он повздорил с официанткой из-за гречки с мясом (та
норовила ему подсунуть мутноватого вида пюре с крошечной обугленной
котлеткой). Своего он добился, но мясо оказалось жилистым, а в каше
скрипели песчинки.
После обеда были вновь предписаны ванны. Он отсидел полтора часа,
пропуская многих, кто своей щедростью запомнился бойким старушкам. Видно, о
его скупости было уже известно. Но когда давешняя бабка пригласила в кабину
юнца, пришедшего намного позже его. Сейран встал и решительно направился в
предбанник, не обращая внимания на ворчание старухи.
- Да! - огрызнулся он. - Стану я тебе платить, как же! Вы здесь
миллионы гребете, а я должен за двести рублей как ишак спину гнуть? Совсем
обнаглели! Сюда - рубль, туда - рубль!..
Но зайдя в комнату, в которой стояли наполненные ванны и бросив взгляд
на старуху, недвижимо стоявшую у окна, он вдруг замер, поняв, что знает о
ней абсолютно все.
Что жила она пятой дочерью в многодетной семье. Что в тринадцать лет
продали ее замуж тупому и сластолюбивому самцу, который ежедневно унижал
ее, бил и издевался. И что родила она ему двенадцать детей, из которых
четверо умерли с голоду, а трое погибли на войне. Что всю свою жизнь она
влачила рабское существование, работала от зари до зари, и на старости лет,
покинутая всеми, вынуждена была пойти на эту мерзкую работу, из-за которой
ее душа наверняка будет гореть вечным пламенем. Скажи, Аллах, что может
быть унизительнее для правоверной мусульманки, чем ежедневное созерцание
десятков голых мужчин? И смятые бумажки, которые они ей кидают, - весьма
слабая компенсация за ее оскорбленную честь и поруганное самолюбие, тем
более, что большую часть денег она и все ее подруги отдают старшей сестре,
а та несет их главврачу...
Такое с ним случилось впервые. Никогда еще до этой минуты не был
способен Сейран отождествить себя с другим человеком, хотя ОНИ порой и
помогали ему прочесть чужие мысли. Но никогда еще иная жизнь не
раскрывалась перед ним в такой отталкивающей и пугающей наготе. Впервые ему
стало стыдно за свой великий дар, стыдно оттого, что в душе каждого
человека есть тайные строки, подглядывать в которые не позволено никому. И,
нашарив в брючном кармане массивную рублевую монету, он положил ее старухе
в карман передника и быстро устремился к ванне. Окунулся - и разомлел.
Тело его впитывало сгнившую плоть динозавров, влажная теплая тяжесть
обволокла сердце, а мысли витали далеко-далеко...
Жизнь его не сложилась. Мать Сейрана, юная студентка, сбежала из
роддома, даже не пожелав увидеть ребенка, зачатого на вечеринке невесть от
кого. До двух лет он воспитывался в больнице, а затем был передан в детский
дом, где и прожил следующие четырнадцать лет.
Он рос, учился и воспитывался так же, как и прочие его товарищи по
несчастью, подкидыши, дети изгоев, пьяниц и прочего человеческого отребья.
Но был оп счастливее прочих, ибо не тосковал по родительской ласке, не
забивал голову беспочвенными иллюзиями, не предавался бесплодным мечтаниям.
Более того, одиночество этого тихого головастого мальчика скрашивала
страшная, волнующая, жутко увлекательная Тайна.
Этой тайной были ОНИ.
Часто, еще в раннем детстве, среди шумных веселых игр, он вдруг бросал
все и застывал, глядя в одну точку, и улыбался, радуясь мерцанию
зеленоватых радужных пятен, вспыхивавших порою в его сознании. Они
переплетались, расплывались, собирались в пучок или извивались
замысловатыми кольцами, будто образуя хитросплетения загадочных иероглифов.
Взрослея, он постепенно постигал этот странный язык, вмещавший в себя
необозримое множество понятий, образов, ощущений. И медленно, очень
медленно, втайне от всех учился говорить на этом языке. Это было трудно.
Очень трудно - вызывать в себе ощущение расположения этих световых пятен и
колец, группировать и концентрировать их в нужной последовательности. Будь
у него чуть побольше старания, терпения, настойчивости, он стал бы
равноправным партнером в этом диалоге. И, как знать, может быть, и заставил
бы служить себе неведомых знакомцев. Но тогда это была бы совершенно другая
повесть.
У него было много кличек. "Чумной", "Малахольный", "Мямля", потом
как-то воспитатель в сердцах обозвал его "чудом". Эта кличка надолго
пристала к нему.
"Чудо!" - вопили сверстники, носясь вокруг него в неистовой пляске и
сыпая его песком, норовя попасть в глаза, когда он, отрешившись от всего
земного, силился постичь сложнейшие пространственно-временные категории.
"Садись уже, чудо!" - бросал учитель, когда Сейран не мог
сориентироваться в формулировании постулатов, давно опровергнутых ИМИ и
хватал жирные двойки по всем предметам.
"Спи, чудо мое, чудушко", - шептала нянечка, гладя его жесткие черные
волосы и прикрывая ладонью широко раскрытые и ничего не видящие глаза.
Долгие годы, проведенные в детдоме, для него пролетели почти
мгновенно, благодаря удивительным снам, которые ОНИ дарили ему в награду за
право видеть его мир его глазами. И он был счастлив. Так счастлив, что даже
не задумывался, а стоит ли ему делиться своим счастьем с другими людьми.
Лишь раз во время учебы им вдруг овладело желание доказать всем, что
он не столь глуп, как им кажется. Это случилось на выпускных экзаменах в
профтехучилище, когда для него были уже готовы и диплом, и квалификационная
характеристика, и мастер уже переглянулся с председателем комиссии. И тот,
готовясь вывести традиционную тройку, невесть зачем спросил;
- Ну, а хоть скорость света ты знаешь?
- Знаю, - твердо ответил юноша. - Скорость света равна нулю.
Комиссия засмеялась, и председатель вывел в ведомости жирную тройку.
- Скорость света равна нулю, - твердо повторил Сейран и слезы
навернулись на его глаза.
- Хорошо, хорошо, мальчик, иди, и если очень хочешь, то почитай
учебник...
Весь трясясь от негодования, Сейран подошел к доске и, взяв мел,
принялся писать формулы, подсказанные ИМИ. Формулы, за которые Эйнштейн,
Бор, Планк отдали бы свои бессмертные души, формулы мира, живущего вне
времени и пространства, мира, где скорость нашего света действительно
являлась начальной точкой отсчета.
Председатель комиссии вопросительно взглянул на преподавателя физики.
Тот иронически развел руками и сказал:
- "Чудо!"
Увы, не было у моего героя ни на гран честолюбия, желания выделиться
из толпы, изменить свое существование. Он не был создан для какого-бы то ни
было творчества. Он был прирожденным исполнителем, бессловесным тружеником,
из тех, кто неторопливо и безропотно влачат на себе хомут нашего бытия. А
ведь при желании он мог бы обладать знаниями, которые совершили бы
переворот в мировой науке, раздвинули бы перед человечеством горизонты
других измерений, ниспровергли бы каноны релятивизма и дали толчок ко
вторжению в Галактику, постижению микромира и мирового эволюционного
процесса. Но не было у него этого желания, как не было и сил взвалить на
себя эту тяжкую ношу. Был он, подобно Антею, прикован к Матери-земле нашей
и жил делами и заботами сегодняшнего дня. Вовремя приходил на работу,
включал станок, точил ежедневно сотни втулок по 0,2 копейки за штуку и
считался неплохим работником, исполнительным, хоть и туповатым, но
старательным, как говорится, "не от мира сего".
А ОНИ часто являлись к нему и дарили прекраснейшие, сказочные сны, в
которых он забывал о тяготах одинокой жизни, о пустоте и безысходности
своего существования, однообразной и утомительной работе.
ОНИ спасали его от тоски, озлобления и отрешенности, свойственных
такому типу людей, от чувств, которые иных приводили к забвению в пьяном
дурмане, других - в места "не столь отдаленные", третьих заставляли совать
голову в петлю.
Очевидно, ИМ было ведомо чувство сострадания...
Как всегда под вечер после ужина у столовой толпились люди. Мужчины,
приехавшие подлечиться со всех концов страны, ожидали женщин, согласных
завести с ними короткий "курортный роман", на два десятка дней отвлечься от
скуки и однообразия размеренной трудовой жизни, от мужей и детей своих,
бытовых забот, повседневных хлопот и житейских неурядиц, вновь
почувствовать себя молодыми, изведать сладость ухаживания, поцелуев
украдкой - и увезти с собой сладкую тайну, волнующую память о новом, а для
кого-то и последнем, мужчине.
Но гораздо больше там было местных парней. Черноусые и нагловатые,
громкоголосые и надменные, они смело липли к самым хорошеньким женщинам,
свято уверовав в собственную неотразимость и непогрешимость, избалованные
бесконечным, неиссякаемым притоком новых, свежих, белокожих, румяных,
смешливых и податливых женщин.
Сейран ждал Вовку, которого соседки по столу пригласили в кино. В
клубе шла какая-то скучная комедия из тех, что, едва выйдя на экраны, тихо
и незаметно сходят на нет, обретая прочную пристань в запасниках
Гос-фильмофонда и время от времени всплывая на волнах второй телепрограммы.
Вовка задерживался. Искурив одну сигарету, Сейран принялся было за
вторую, но неожиданно заметил в толпе женщину, которую давеча так неловко
ушиб чемоданом. Она оживленно беседовала с несколькими парнями,
оттеснившими ее в самое темное место, и тщетно пыталась выйти из их
плотного круга. Неожиданно один из них размахнулся и отвесил ей короткую
звонкую оплеуху. Сейран подскочил и схватил его за руку.
- Ты что? Сдурел? - крикнул он.
Парень, рослый, усатый, с темными диковатыми глазами и двумя крупными
золотыми зубами, сверкавшими впереди прочих, резко выдернул руку и схватил
его за грудки. Немедленно несколько рук крепко ухватили его и потащили в
темноту спутанных кустов за зданием столовой.
В это мгновение женщина закричала истошным визгливым криком, как
только может кричать женщина, призывающая на помощь.
- Что же вы смотрите, граждане, миленькие?! - кричала она. - Они же
его сейчас резать будут! Помогите кто-нибудь!
Стоявшие у столовой мужчины решительно затянулись сигаретами,
пристально вглядываясь во тьму. Никто из них вмешиваться в драку не
собирался. В конце концов, их можно было понять. Все они приехали сюда по
тридцатипроцентным профсоюзным путевкам, все твердо намеревались подлечить
свое расшатанное созидательными трудами здоровье, и острые ощущения были им
противопоказаны. И неизвестно, как дальше сложилась бы наша история, если
бы в нее не вмешались пять или шесть женщин, давно и успешно преодолевшие
бальзаковский возраст, которые, взявшись за руки, незыблемой стеной пошли в
атаку, покрикивая:
- Ну, петухи! Чего руки-то распустили?! А ну, давай, двигай отсюдова,
сердешные, пока милицию не позвали! Давай, давай, зубами-то не сверкай,
последыш, ишь, расшипелся!..
Бормоча ругательства, парни отошли. Маленькая женщина цепко ухватила
Сейрана под руку и повела его прочь от столовой, в корпус.
Они вошли в здание, поднялись по разбитой дощатой лестнице и, уже стоя
на своем, третьем этаже, женщина сказала ему:
- Ну что вас угораздило связаться с ними? Вам что, спокойно жить
надоело?
- Так они же вас били, - удивился он.
- Ну уж скажете, били, - оскорбилась она. - Ну а если и дали
разок-другой, значит, сама, дура, виновата. Дали бы - и отвязались. А
теперь они злиться будут. Хотя... мне уж уезжать скоро.
- А мне еще почти целый месяц.
- Да, вы ведь только вчера приехали, - вспомнила она. - Ну так они к
вам теперь цепляться будут.
- Как вас зовут? - спросил он, дивясь собственной смелости.
- А вас?
- Сейран. Но можете звать Сергеем. Меня так иногда зовут.
- Понятно, - сказала она, коротко вздохнув. - Глупый ты, Сергей, и уши
у тебя холодные, и сидишь ты в тумбочке, и тапочкой закусываешь... -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг