собственную ложь!
-- Клянись именем Ящура! Выпусти плеточку-змиевочку на волю! Покажи
свою силу, повелитель!
И прежде чем Вещий Лисей мог помешать, наследник поднял кулак над
головой и распахнул рот, чтобы наполнить его жирной гадостью неслыханных
слов, черной слюной проклятых созвучий, древних и отвратительных.
Эти звуки были сами по себе столь чудовищны, они так сильно потрясли
князя Лисея Вещего, что на некоторое время у князя потемнело в голове, и
слух его затворился, и зрение угасло. Поэтому когда из черной бородавки
перстня на подрагивающей Зверкиной руке с легким хрустом выдвинулись два
тонких змеиных зуба, похожих на дрожащие белые иголочки, полупрозрачные и
наполненные ядом, князь Лисей будто и не испугался сразу, в первое
мгновение. Он по-прежнему сидел на лавке, и в ушах его рокотали мерзкие
отзвуки Зверкиной клятвы, и думалось ему, что ничего удивительного нет в
том, что обычный перстень вдруг треснул посередине, и смрадно раскрылся, и
выпустил наружу злобное скользкое жало. Ведь если могут быть на свете столь
страшные слова, следовательно, и страшные перстни в этом случае,
определенно, должны существовать в природе-- и почему бы тогда одному из
этих перстней не оказаться на жесткой, оплетенной вздувшимися жилами руке
Данилы Каширина?
Ничего сверхъестественного не произошло. Не было алых молний и
электрических искр. Не было голубоватых сполохов смертоносной суры, и
огненные змейки злобной энергии отнюдь не мелькали в пыльном воздухе пещеры.
Но все почему-то сразу поняли: да. Это и есть Змеиное Жало.
А значит, Плескун сказал правду...
-- Кланяйтесь, дрожащие твари!-- взревел его чудовищный голос, яростно
и жарко, как ревнивая медная труба восточного глашатая.-- Кланяйтесь и
повинуйтесь, ибо великий Чурила среди нас, и Жало ищет себе пиршества!
Все смотрели на Зверку, который, онемев, тупо глядел на собственную
руку-- согнутая в локте, с изогнутыми шипами, отросшими, кажется, прямо из
кулака, она и впрямь похожа на толстого черного питона, блестящего в
кольчужной чешуе.
В тот же миг-- крупный темный клубок разорванных тряпок с неприятным
хрустом и шелестом покатился к стене, будто отброшенный горячим ветром. Это
было тело поверженного семаргла.
-- Ты проиграл, огненный хищник! Теперь ты будешь служить Сварогу!
-- Никогд-да,-- донеслось из темного угла, будто щелканье зубов.
Берубой еще жив... Из вороха скомканных доспехов вылезло наружу что-то
беловатое, уродливое, похожее на культяпку-- однако с металлическими шипами
и с толстым черным дулом на конце.-- Я верен моему Держателю. Я буду...
насмерть.
-- Подчинись мне, гордый семаргл! У тебя нет больше собственной правды.
Нет больше хозяина, кроме Сварога. Твой прежний Держатель-- мертв.
Наследник Зверко не слушал странных слов, он смотрел на свою руку как
зачарованный. А торжествующий голос колдуна все звучал, добивая:
-- Сегодня утром Траяна Держателя задушили в собственной спальне. Бьюсь
об заклад, что с недавних пор ты утратил связь со своим хозяином Должно
быть, голоса служанок отвечают, что Держатель занят либо отдыхает. Не так
ли, семаргл ? Ведь это правда!
Скрюченная ручка семаргла, ощеренная жарким жерлом полызмейки слабо
качнулась:
-- Это.... слишком голая кривда, Плескун... Никто... не мог...
проникнуть в пещеру Траяна. Она... запечатана.
-- Добрый лекарь Болен Дойчин изготовил сладкую заразу. Зараза вошла в
пещеру с цветочной пылью. Прекрасные служанки собирали цветы и заболели
радостным безумием. Это они погубили своего хозяина-- великого Тешилу,
последнего из Держателей Татрани.
-- Ты послушай, послушай!-- Князь Лисей вскочил, дергая одеревеневшего
наследника за железный рукав.-- Он говорит, что... Стеньку убили!
Зверко услышал. Содрогнулся, сожмурился... Щелк! Блестящие иглы
гадючьих зубов с неприятным звуком втянулись внутрь черного перстня-- кольцо
всосало их с влажным животным хлюпаньем. Наследник тряхнул головой, сорвал с
пальца черный каменный нарост.
-- Стеньку убили? Кто?!
-- Браво, повелитель! Как хорошо тебе удается искреннее изумление! Ты--
одареннейший из лицедеев Востока! Мы в восторге! Не правда ли, друг Йесиль?
-- Йесиль...-- промямлил князь Лисей, холодея под пронзительным
взглядом колдуна.
-- Согласись, друг мой Йесиль, что даже прославленный греческий актер
Колокир должен пасть ниц перед талантом нашего повелителя, восхитительного
Чурилы!
-- Заткнись, сука... Сейчас я тебя вырублю, агитатор херов!-- негромко
произнес Зверко. Блеснул желтым глазом, и тронулся вперед. Ну, кажется, все.
Даже Плескун не в силах остановить его.
Но князь Лисей вдруг схватил наследника за колючее плечо:
-- Нет, пусть говорит! Кто такой Йесиль? Я чувствую... это очень важно!
-- Враги, кругом враги!-- вдруг заплакала куча тряпок, роняя
полызмейку. Берубой рыдал как раненая собака.-- Плескун, Чурила, даже
Хамелеон... Они все здесь, рядом! Хозяин, помоги мне! Здесь враги! Всех
растерзать... Но я бессилен, бессилен! Запрет на атаку... Служанки, подлые
вилы... они поставили мне... запрет на атаку!
-- Ты догадался поздно, жалкий волчонок. Тот, кого принимали за
греческого княжича Алексиоса Геурона,-- всего лишь мираж:! Обманка, лживый
зрак, созданный моим одаренным учеником Йесилем Здомахом по прозвищу
Хамелеон... Прекрасная работа, Йесиль! Ты-- сущий грек в этом нелепом
доспехе! А что за царственный взгляд! Отлично сработано...
Странная улыбка мелькнула по лицу Вещего Лисея. Или показалось?
Внезапно заговорил тот, кто все время молчал:
-- Высокий князь Геурон!!! Почему он... почему этот варварский чародей
так смотрит на тебя? Что он говорит?
Ага. Странно звучит греческая речь в этом кошмарном подвале. Это
прозвенел наконец голос обезумевшего десятника Неро. Все это время десятник
сидел неподвижно, будто превратившись в глыбу промороженного железа:
костяной рез в остановившейся руке... берестяные свитки рассыпались с колен,
падают на каменный пол... И вдруг десятник задрожал-- факел в его руке
заплясал, разбрызгивая капли горящей смолы.
-- Молчите, Неро... Молчите, любезный...-- зашипел Вещий Лисей,
процеживая сквозь зубы маслянистые греческие слова.-- Не хватало еще,
чтобы...
Князь не договорил. Плескун... Голос Плескуна зазвучал по-гречески!
-- Ты помнишь, десятник Неро, как настоящий Алексиос Геурон пропал во
время мохлютского ночного разбоя ? А через три дня вернулся другим
человеком? Знай же: мы подменили вашего князя. Настоящий Геурон по-прежнему
в плену у мохлютое, в непроходимых болотах Колодной Тмуголяди-- лежит в
землянке, опоенный сладким грибным соком...
-- Князь! Он знает наш язык!-- закричал десятник Неро, вскакивая с
места.-- Откуда этот варвар знает мое имя?!
-- Спокойно,-- криво улыбается Вещий Лисей и только головой качает.--
Спокойно, любезный десятник Неро... Все будет хорошо... Вы только
послушайте, какая прелесть! Какая чудесная ложь!
-- Не верю!-- вдруг закричала рваная тень в углу; завертелась и
вздыбилась, как гневное завихрение пыли.-- Хозяин! Ответь мне! Я знаю, ты
жив!
-- Твой Держатель мертв, семаргл Берубой. Подчинись мне. Или-- умри.
-- Ты ничего не доказал, старый хитрец! Я... не верю!
Теперь все видят, как из тряпичной шелухи, из распавшейся волшебной
чешуи выползает, медленно поднимаясь с колен, маленький темный человечек--
узкобедрый и широкоплечий, тонкая гибкая кость. Зеленый огонь в глазах,
белые клыки под дрожащей верхней губой. Хрупкий и ранимый юноша-- никак не
старше двадцати лет. Вот он, осиротевший огненный щенок.
-- Хозяин! Забери меня к себе!!!
Приглушенный хлопок-- и желтая муть зыбких отсветов стекает по каменным
стенам. Медленно оседает, разваливается в клочья разрозненная волшебная
одежда, потемневшая от кровавого пота. И падает, громыхая по камням,
черно-зеленая заиндевевшая полызмейка-- страшное заветное тысячелетнее
оружие татраньских семарглов.
В ту же секунду наследник Зверко молча подскакивает и коротким ударом
ноги сворачивает набок старую голову Плескуна. Захлебываясь, колдун
дергается два или три раза-- и затихает, повисая на судорожно вытянутой руке
охранника Кожана. Кровь неспешно стекает по бороде. Слышно, как в ужасе
трещит и корчится пламя на прогоревшей лучине.
Наследник Зверко, распрямившись, оборачивает охристое от пыли лицо:
-- Опасный гномик. Кажется, он выиграл дуэль вчистую. И добавляет
секунд через десять:
-- Жаль Берубоя.
50 способов прогнать возлюбленную
(дневник Мстислава-сволочи)
И скоморох ину пору плачет.
Узольское народное наблюдение.
There must be
Fifty ways to live your lover.
Ледянское народное наблюдение.
Картина была еще та. Запахи летней ночи ломились в горницу через
разбитое окно. Тончайшая занавесочка осторожно клубилась в воздухе, и сквозь
легкую ткань влюбленные звезды заливали мягкий интерьер спальни насыщенными
сполохами, похожими на отсветы голубовато-розовой неоновой рекламы. Молодой
красавец соловей, облаченный в малиновый смокинг, сидел прямо на подоконнике
и, честно надрывая луженое дорогими ликерами горло, тщательно выводил росо
en poco acileante сладостную тему разделенной любви из рок-оперы "Руслан и
Людмила". Юные лиловатые бабочки, трепеща крыльцами, успешно заигрывали с
пламенем масляной плошки. Метанка лежала на животе, сладко вытянув гибкое
тельце поперек кровати, и побалтывала в воздухе стройными белыми ножками.
Черное платьице ее, промокшее под давешним дождиком, теперь подсыхало, туго
стягивая молодую грудь и розовую попку. Дождь давно закончился, перед окном
стояли черно-зеленые листья в крупных хрусталиках росы. Два влюбленных
жучка, не обращая внимания на окружающий мир, самозабвенно жучились на
теплом подоконнике-- в глубокой тишине, изредка возникавшей меж трелями
соловья, слышалось нежное и сочное потрескивание. Горькие слезинки в
малахитовых глазах обманутой девочки давно высохли, а золотистые колючки
волос присмирели и улеглись, увязанные за плечами в тугой сладко пахучий
сноп сонного звонкого золота В камине сдержанно перемигивались
жарко-оранжевые угольки. В тонкой ручке моя прекрасная пленница едва
удерживала тяжелый бокал с пьяным липовым медом-- все чаще, прикрывая
счастливый взгляд дрожащими ресницами, она приникала к нему мягкими
жаждущими губами. Я был рядом с ней: вот уже третий час мы лежали рядышком
и... играли в шахматы.
М-да. Звучит неубедительно. О каких шахматах может идти речь, когда два
юных необузданных существа остаются вместе на берегу бушующей летней ночи, и
в небе звенят обнаженные горячие звезды, и влажные уста ищут змеиной
сладости запретного поцелуя, и непреодолимый магнетизм молодости корежит
полуобнаженные тела, плющит, тащит и волочит их навстречу друг другу, сминая
и колбася на своем пути все, включая ханжеские предрассудки, дорогую одежду
и случайно попавшуюся в зазор мебель. О, как это было восхитительно!
Разумеется, мы не могли играть в шахматы, мы занимались совсем другими
делами.
Мы разглядывали гербарий.
* * *
Метанка была восхитительно хороша. Я тоже был ничего. Ваш покорный
слуга возлежал рядом с ней, как кусок бычьего дерьма-- рыхлый, жирный и
неунывающий.
Нам было хорошо до половины пятого, когда солнце вдруг очнулось и
ринулось на подъем. Рассвет, подумал я-- и ужаснулся. И покрылся потом
холодным, и разодрал одежды свои. Ибо пришло время возвращать Метанку в дом
боярина Катомы.
А Метанка и не думала уходить.
-- Милый, милый, миленький,-- сонно журчала она, клоня глупенькую свою
и кудрявую голову мне на плечо.-- Мы с тобой поженимся, и купим маленький
шалашик на полянке, и будем жить...
-- Да-да,-- озабоченно ответил я.-- Ух ты! А время-то уже-- ого! Восемь
утра!
-- И мы будем вставать рано-рано, до рассвета... И ты будешь выходить в
чисто поле, где будет ждать тебя твой верный конь и твой верный плуг... И ты
будешь трудиться, ты будешь пахать с рассвета до обеда, а я буду сидеть дома
и прихорашиваться, чтобы когда мой любимый пришел, я могла встретить его
самым сладким поцелуем на земле...
-- М-да,-- кашлянул я.-- Погляди-ка в окно, звезда моя: солнце
восходит. Здравствуй, жаба, новый день! Пора вставать, звездуля.
-- ...И мой сладкий поцелуй напитает тебя силой и бодростью, чтобы ты
мог вернуться на поле и пахать с обеда до самого позднего вечера... А я буду
ждать тебя, я буду расчесывать свои косы частым гребнем и вышивать себе
прекрасные платья, чтобы быть самой красивой и нежной женой на земле... И
когда ты вернешься домой на закате, мы бросимся в пучину супружеского ложа и
будем любить друг друга до рассвета! А на рассвете ты проснешься и снова
выйдешь в чисто поле...
-- Точно-точно,-- поспешно заметил я.-- Пора-пора в чисто поле.
Вставай, харэ валяться! Тебя дома ждут.
-- О нет... Я отсюда ни-ку-да не пойду,-- мечтательно заулыбалась
Метанка, не размежая томных ресниц.-- Отныне мой дом-- твой дом. И место
мое-- подле тебя, любимый.
-- Но... папа Катома ждет!
-- Милый...-- Метанка протянула теплую ручку и потрепала меня за
ушком.-- Мы все очень любим старичка Катому, но... я уже взрослая девушка и
должна принадлежать не родителям, а обожаемому супругу... Кстати, когда у
нас свадьба?
-- Послушай, ведь ты же умная женщина! Ты должна понять, что...
-- Я совсем не умная, милый. У меня даже зубки мудрости не выросли
пока. Так когда, говоришь, мы женимся?
-- Завтра,-- жестко кивнул я.-- А сегодня тебе обязательно нужно
сходить к папе Катоме. Чтобы это... кхм... испросить у него родительского
благословения.
-- Ах, милый... я абсолютно никакая. Я ослабела от меда и любви. Такая
сладкая немочь в ногах, просто улет... Пусть папочка Катомочка сам придет и
всех благословит, ладно? А я еще капельку полежу... вот так...
И она лениво перевернулась на спину. Изгибаясь и колыхаясь, потянулась,
как сонная льветка.
-- Что за развратная поза?-- поинтересовался я сквозь зубы. Глядя на
Метанку, мой организм откровенно страдал. С одной стороны, организму
хотелось дико наброситься, изнасиловать и обесчестить напрочь. С другой
стороны, тревожили воспоминания о суровом посаднике: если до рассвета
Метанка не вернется домой, обесчестить могут уже меня самого, и весьма
эффективно.
Поймав мой нездоровый взгляд, ведьма быстренько оправила подол
платьица:
-- Ты прав, милый. До свадьбы я должна быть скромной девочкой.
Тяжело вращая мыслями, я терзался: как ее выгнать? А что, если... к
примеру, обидеть ребенка? Наехать, оскорбить, задеть за живое? Однако...
если я просто скажу Метанке, что соврал насчет нашей свадьбы, это будет
перебор. Она скорее всего попросту удавится. А мне нужна совсем маленькая
обида, ссора на один день. Чтобы девчонка встала в гневную позу, фыркнула,
зыркнула гневно и гордо удалилась домой к папе Катоме.
Срочно нужно разгневаться. На что-нибудь. Я привстал, набычился,
закатил глаза. Потом побагровел, нахмурился и гневно заблистал очами.
-- Ненавижу блондинок,-- выпалил внезапно.-- Обожаю маленьких сухоньких
плоскогрудых брюнеточек с короткой стрижкой. С крошечными черными глазками.
Это так эротично. Если хочешь знать, мой секс-символ-- госпожа Хакамада. А
блондинок грудастых я просто ненавижу. Меня с них рвет! Ф-фу, гадость,
буэ-э-э!
Метанка вздрогнула, побледнела... Вскочила с кровати! Глаза лихорадочно
заблестели. Ну вот, подумал я, как все просто. С первого раза зацепил.
-- Милый! Я все сделаю! Все как ты хочешь!-- прошептала Метанка и...
метнулась к туалетному столику, где на полочке перед медным зеркалом лежали
огромные ножницы (помнится, я пытался стричь ими когти, но они сломались).
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг