про войну во Вьетнаме. - Я спросил, как ваше чертово имя, рядовой?
- Соко... Сокольник, - недоуменно выдавил рядовой.
- Shit! - взревел я и тут же перевел: - Черт побери! Как вы
отвечаете, рядовой?! Вы должны говорить мне "сэр"! Вы должны отвечать: "Мое
дерьмовое имя - Скольник, сэр"! Повторите!
- Скольник, сэр! - Судя по лицу рядового, он очень сожалел, что так
поздно узнал, как правильно обращаться к любимому начальству, и старался
впредь вести себя намного умнее.
- Вот так лучше! - Я выпятил нижнюю губу и презрительно посмотрел на
лысый череп Джима Скольника. - Итак, тебя определили в мою роту. Это
скверно, потому что ты дерьмовый солдат. Ты никто. Понял?
Джим кивнул.
- I said, SHIT!! (Да побери же вас черт, рядовой!) - Скольник присел
от страха и старался не смотреть на выкатившиеся глаза чернокожего сержанта,
который аж посветлел от бешенства. - What's the damn way you answer me,
private?! You gonna eat your balls next t ime you answer me that way!! (Вы
отвечаете мне не по уставу. Никогда больше не допускайте этой ошибки.) You
gonna tell me "Yo, Sir!" and keep your damn nodding for ya mum! (Вы должны
отвечать мне "да, сэр!", а не кивать головой.)
- Йо, сэр! - гаркнул Джим Скольник, жмурясь от страха,
- Выньте жвачку изо рта! - У Скольника не было жвачки, но он
умудрился ее вынуть. - Теперь слушайте приказ. Пока мы доберемся до этой
туземной дыры под названием Санда, я хочу узнать определенные детали.
Отвечайте на вопросы быстро и не сутультесь. Вы солдат демократии, а не
кусок бычьего дерьма! Вам приходилось раньше встречаться с этим... с
Куруядом?
- Йо, сэр! - проорал Скольник, радуясь, что отвечает по уставу.
- Он есть предводитель местных террористов, которые хотят свободные
демократические выборы в этой стране быть проваленными, не так ли? -
спросил я, чувствуя, как в мою речь органично проникает английский
синтаксис.
- Нэй, сэр! Он есть подлый влах и жирец Чурилин, Чурилиной охраны
наставник и вожак!
- Тебе известен предстоящий маршрут Чурилы? Куда его головорезы
ожидаемы быть к ночи? Они ожидаемы уйти из Санды в другое место, не так ли?
- Йо, сэр. Само Куруяд направился во Властов, опережаючи движение
божка своего. А вой Куруядовы - то быть влаки, враны и дивы - движутся со
Чурилою попутно и нескоро, от Санды до Глыбозера и дале по городам и селам
до самого Властова-града.
Блестяще. Террористы уходят из Санды, оставляя там, скорее всего,
небольшой отряд гарнизонной службы для охраны Чурилиных тотемов. Крупных сил
противника в деревне не будет, и я смогу выйти в зону альфа один, без
огневой поддержки. Надо просочиться к тотемной площади и скрытно проникнуть
в подземелье. Там находится ценнейший груз - как я понимаю, парни в штабе
затеяли всю эту операцию только для того, чтобы в Вашингтоне заполучили
образец новых советских сапог на реактивной тяге...
- Слушайте мою команду, рядовой Скольник, - тихо сказал я, когда
часовая стрелка хронометра сместилась на одно деление, а сквозь полуденный
хит, встававший к небу от рисовых полей, проступили очертания вьетнамской
деревеньки. - Видите эти хижины? Это есть деревня под названием Санда, если
верить нашей разведке. Население в целом лояльно красным, но коммунистов
здесь сейчас немного. Вы останетесь здесь и будете следить в бинокль за
моими передвижениями. Проверьте свое оружие.
Скольник заученным движением перебросил на грудь автоматическую
винтовку, а я не спеша снял очки и приблизил к спокойным глазам окуляры
бинокля. На главной деревенской площади хорошо виднелся огромный черный
памятник - очевидно, монумент какому-то коммунистическому лидеру. Под ним
копошились немногочисленные фигурки желтопузых, но на таком расстоянии
невозможно определить, насколько они вооружены. Я положил тяжелый бинокль во
влажную азиатскую траву и полез в нагрудный карман - три поляродных
карточки затрепетали в негритянских пальцах...
- Слушайте, Джим... - Голос сержанта Барри Боя споткнулся и задрожал.
- Если я не вернусь... передайте моим девочкам... передайте Салли, Джоанне
и Бесс, что я... что я не приду к ним в школу на праздник в честь дня
Четвертого июля...
Джим Скольник посмотрел на меня глазами настоящего американского парня
и тихо сказал:
- Вы вернетесь, сэр.
И я пошел в Санду. Предварительно я, правда, стащил с подчиненного
белую рубаху, потому что она мне понравилась. Она интересно скрывала мои
бомжовые штаны и правое плечо, окутанное окровавленными тряпками с примочкой
из калинового сока. Ощутив нежное прикосновение недавно стиранной ткани к
телу, я душевно помолодел. Я показался себе милым и добрым славянским
крестьянином, который только что вышел на свежий воздух после сытного
домашнего обеда... Обед... Мой старый забытый друг... Эх, да что теперь
вспоминать! Впереди враждебная деревня и смертельные опасности.
Опасности притаились на время и решили наброситься на меня не сразу, а
чуть позже. Я мирно вошел в селище через традиционно распахнутые ворота -
местные жители уже не валялись повсюду в сонной неге. Болезненно приходя в
себя после ночной пьянки, они создавали народное море на улицах, медленно
передвигаясь вдоль заборов, заспанно поглядывая на зрелое солнышко и
беззлобно матеря друг друга за леность. Праздничный грим растекся теперь по
лицам девок, и они нехотя прикрывались платками, неуклюже поднимались с
жесткой земли и трогались домой - отлеживаться и ругаться с матерью.
На меня так никто и не посмотрел, что само по себе обидно, но в данный
момент, может быть, и неплохо. Неузнанный, я просочился в центр Санды - и
замер, ухватившись руками за проваленный плетень возле дома старейшины.
Главная площадь была плотно завалена вонючим дымом. Настолько вонючим, что
желудок комком надавил на легкие, стало невозможно дышать и возникла мысль о
гигиеническом пакете. Дым распространялся от центра площади - там гулко
желтело пламя и двигались мелкие силуэты людей. Какие-то парни в незнакомых
доспехах жгли всю эту падаль, собранную к Чурилиному тотему в контексте
массового жертвоприношения граждан. Дохлые лошади, быки с порезанным горлом,
обезглавленные петухи - вся эта веселая публика теперь дружно корчилась в
липких и легких объятьях высокоионизированной плазмы. Очевидно, где-то там
догорало и милое моему сердцу конское копыто, на котором в свое время
чистила накачанные в полете лапки изумрудная навозная мушка... Где-то возле
костра находился вход в заветное подземелье. Не медля драгоценной минутой, я
растолкал окружающих зевак и тронулся сквозь толпу поближе к кумирне.
Пришлось задрать подол сорочки и зажать лицо тканью, чтобы глаза не
выело. Вскоре стало ясно, что пожираемая пламенем гора падали была свалена
прямо у подножия Чурилинова столба и всей своей золисто-трескучей массой
наваливалась на крышку моего подземелья. Вход был закрыт. Я
недоброжелательно покосился на худощавого воина в желтоватых доспехах,
надетых на добротную серую рубаху без кольчуги: парень ожесточенно
подпихивал острием копья опаленные лошадиные ноги, вылезавшие из огромной
горящей кучи. По длинному загорелому носу парня сбегали крупные капли пота,
и он то и дело отставлял копье, снимал маленький, необычно плоский блестящий
шлем и нервно вытирал курчавые оливковые волосы нечистым полотенцем.
- Кто сей? - поинтересовался я у соседнего поселянина, безразлично
зевавшего на костер.
- Иноземец. - Выдох поселянина смутил меня перегаром. - Новый князь
пришел на нашу землю. Из-за моря. - Сказал и еще зевнул. - А это княжьи
вой. Речи нашей не ведают, а повелевати посланы. Тут воля великого
Ярополка...
Я морально сплюнул и отошел. Чумная деревня: сначала божок в сапогах
из-за гор приходит, теперь князь из-за моря. Не хватает прочной национальной
власти. Загорелая иноземная братва сжигает Чурилины жертвоприношения и,
очевидно, уже запрятала в застенки всех Куруядовых агентов в черных плащах.
Однако это не значит, что новый заморский князь радостно встретит десятника
Мокоши с серебряной змейкой на шее и не прикажет бросить его в общий костер.
Дом старейшины с высоким крыльцом и полуоткрытой тяжелой дверью вновь
заинтересовал меня. Если нельзя проникнуть в подземелье с улицы, попробуем
залезть в Куруядовы катакомбы традиционным путем - через бочку в погребе.
Покинув толпу, я начал бесцельно слоняться по площади в направлении высокого
крыльца. В старое доброе время здесь лежал бледнолицый охранник в черном
плаще, нещадно ударенный моим коленом. А теперь - никого.
Легко вскочив наверх по знакомым ступеням, я протиснулся в дверную
щель. Тихо и нехорошо было в жилище - показалось, вот-вот выскочит из-за
угла кащеистый Куруяд с отравленным ножом в зубах... Темнота мешала смотреть
- однако впереди наметился узкий коридор, прорезанный чересполосицей узких
лучиков голубого света, пробивавшихся сквозь щели в ставнях. Эти свербящие
лучики напомнили мне лазерную паутину в дискотеке "Пилот", что на улице
Пятого года в Москве. Только здесь не было милых девушек в европейских
платьях, и не было разбавленного джин-тоника за восемь долларов полстакана.
Здесь была недоброкачественная тишина, а вовсе не веселая музыка. Танцы с
волками, вот что это напоминает.
Когда холодное острие копья вдумчиво прокололо мне рубашку между
лопатками и тупо уперлось в позвоночник, я понял, что дотанцевался. Но не
очень расстроился. Я был благодарен тому человеку с копьем, что стоял сзади.
При желании он мог не просто приставить наконечник к моей спине, а сделать
это с усилием и чисто русским размахом.
На поверку оказалось, что этот милый парень вовсе не был чисто русским.
Один из загорелых дружинников, бешено блестя во тьме белками глаз, ловкой
подножкой мягко уложил меня носом о дощатый пол и наспех стянул запястья
кожаным ремнем (Боже, неужели опять?!), радостно посапывая носом от
торжества.
А я и не сопротивлялся почти. Плечо еще не достаточно зажило, да и
напарываться на меч второго дружинника (он скрывался за углом коридора в том
самом месте, где стоял когда-то Куруяд с факелом) было бы преждевременно.
Вдвоем иностранные ребята с трудом потащили меня из дома обратно на двор -
тяжело дыша и сдавленно переговариваясь на нерусском языке.
- (Это удача, Фома. Кажется, мы поймали еще одного), - промяукал тот,
что тащил меня за руки. Мне стало обидно, что я ничего не понял. В конце
концов, русский - это один из официальных языков ООН. Как гражданин страны,
являющейся постоянным членом Совета Безопасности, я требую уважения своих
прав.
- (Несомненно), - тут же возразил второй, удерживавший меня под
мышки. - (Посмотри, что блестит у него на шее. Как я думаю, это языческий
амулет, прости Господи. Этот негодяй не зря проник в дом - у него,
очевидно, имеется некая цель. Предводитель Герасимос был совершенно прав,
приказав устроить здесь засаду.)
Загорелые ребятки разговаривали так быстро, что я не улавливал даже
общеизвестных интернациональных слов воде спутника, доллара или эндогенной
сукцесии. Склонен объяснять это тем, что они беседовали не о важных вещах, а
о чем-то личном - например, о погоде на завтра.
- Полагаю, с утра будет оттепель, - сказал я, вежливо включаясь в
разговор на заданную тему и стараясь держать голову так, чтобы она не
стучала затылком о бронированный живот дружинника. - А вы как думаете?
- (Смотри-ка, Фома, он разговаривает), - снова произнес первый, и мне
показалось, что он не согласен с версией насчет оттепели. - (Хорошо, что мы
взяли его живым. Предводитель Герасимос будет доволен, потому что сможет
допросить этого язычника.)
- (Это все благодаря тебе, Фока), - подхватил второй. - (Как ты
ловко прижал его копьем к стене! Теперь рассчитывай на награду и отпуск.)
Нет, они явно не верили в скорую оттепель. И напрасно: иностранцы ведь,
а пытаются спорить с местным жителем.
- Я вам говорю, что завтра все растает и закапает с крыш. Это
совершенно точно. Перед оттепелью всегда голова болит, а у меня сейчас она
просто раскалывается, можете верить.
Голова и правда гудела - то ли от грядущего потепления, то ли от
падения носом об пол.
Иноземные дружинники обращались со мной просто замечательно. Они, можно
сказать, носили меня на руках. Во всяком случае, честно донесли до какой-то
телеги, стоявшей во дворе неподалеку от народной толпы, окружавшей горящую
кучу падали. Здесь нас встретил еще один иностранец, изображавший из себя
начальника. Он очень обрадовался мне (даже панковские перья, торчавшие из
шлема, затряслись от восторга) и приказал поскорее погрузить меня в телегу,
чтобы мне было мягко и уютно лежать там, связанному, на сене.
- (Блестяще, Фока. Отлично, Фома), - жестким командным голосом сказал
статный начальник и скосил глаза наверх, наблюдая, как красиво колышутся его
перья. - (Согласно приказу князя этого пленника мы тоже отправим в столицу.
Вы двое поедете вместе с телегой и будете осуществлять охрану. За жизнь
пленников отвечаете головой. Князь Алексиос велел немедленно направлять к
нему всех задержанных жрецов, шаманов и прочих пропагандистов язычества. Что
касается пойманного вами злодея, я почти уверен, что это очень опасный тип,
агент и, возможно, волшебник. Посмотрите, какое у него наглое лицо.)
Показалось, что командир мне улыбается, и я тоже улыбнулся в ответ -
мило, но с достоинством. Пусть помнят, что я - гражданин страны, являющейся
постоянным членом Совета Безопасности.
Двое дружинников запрыгнули в телегу, и сухощавый мужичонка, правивший
лошадью (славянин из местных - очевидно, сотрудничает с иностранцами),
плеснул вожжами по спинам двух кобылок. Когда мы выехали из ворот городища,
я обнаружил наконец, что лежу на чем-то жестком. Незнакомая голая нога
торчала из кучи сена и упиралась мне в ребра колючей пяткой. Обернувшись, я
разглядел в сенной куче остальное тело попутчика, который был также связан и
молча залегал лицом вниз, переживая всю глупость, всю абсурдность
случившегося несчастья.
- Не плачь, браток, - доверительно сказал я. Очень хотелось похлопать
его по плечу, но руки были связаны, а плечо еще побаливало. - Не плачь:
всех не перевешают. Мы умрем, но нас миллионы. Товарищи отомстят.
Собрат по несчастью осторожно завозился среди сена и начал медленно
оборачивать ко мне свое лицо. Перепуганное. Бледное. Продолговатое. Рябое.
Да.
Это был он, рыбоглазый эсэсовец, пытавшийся напугать меня шильцем.
Подлое существо, не добитое Жилой. Теперь он смотрел и мелко подмаргивал от
страха. Он переживал за свою гнусную фашистскую душу. Он боялся, что я от
неожиданности водвину ему в лицо подошву свободной ноги.
- Смерть фашистам! - поприветствовал я враждебного агента. -
Доигрался, гнида эсэсовская? Чтоб тебя, гада, первого повесили!
Молодой чурилец спазматически шмыгнул носом и скривил сизые губы.
- Что, оккупант недобитый, скрутило тебя жизнью? Попробовал русского
хлебушка? Сволочь берлинская, а еще советским кузнецом прикидывался: "Я,
дескась, коваль Будята Точилин, сын члена партии и молодой комсомолец!"
Теперь жди. Москва слезам не верит.
- Само жди! - взвизгнул вдруг недобитый вражина. - И тебе, и тебе
часом не жить! Корчалина кость, престольский увалень! Змеицу на жерло цепил!
Сроком потоскают тебя иноземцы-то за Мокошину крепость!
Свершилось. Он правильно боялся моей свободной ноги. Эсэсовец обломился
ушибленным лицом обратно в сено, а загорелые дружинники тут же бросились
незаслуженно вязать мне ноги веревками. Они ругали меня непонятными словами,
и я затаил в сердце досаду. Человек совершенно законно мстит за шильце, а
ему ноги путают.
- Ну как, побаливает? - полюбопытствовал я вскоре, обращаясь к
затихшему чурильцу. - Челюсть еще двигается? Да ты не рыдай, браток, давай
лучше беседовать. Путь неблизкий, а с этими чумазыми общение не
складывается. Язык у них неродной.
- Грецкая речь, - злобно выдохнул эсэсовец, глотая эмоции. - Ты -
неуч, и потому смолчи. Не знаешь молвы заморской, Мокошин разбитчик! Дави
себе сено!
- А ты прямо знаешь! - заинтересовался я. - Ну-ка, о чем они
общаются? (Конвоиры, и верно, постоянно переговаривались вполголоса -
быстро и деловито, продолжая вертеть головами по сторонам, чтобы не
прозевать нападение противника.)
- И ведаю, да тебе не прознать! - Враг был явно обижен за недавний
удар подошвой. - Эх, не доспел я тебе глаз-то вынуть давеча, в кузне...
Я пошевелил связанными ногами, прикидывая, можно ли ударить обеими
пятками одновременно. Едва ли. Ну что ж, придется решать проблему
дипломатическим путем.
- Ах ты, щучий сын, мерин куруядовский! Мало тебе десятник Жила костей
наломал! - Я запнулся, подбирая подходящие дипломатические формулировки.
Что ни говорите, потомки, а не всякое московское выражение сможет метко
ударить по психике средневекового человека.
Эсэсовец притих и на оскорбления не возмущался: видимо, вслушивался в
речь конвоиров. Я позавидовал. Образованный фашист попался, по-иностранному
знает. Он сказал, что загорелые парни в нерусских шлемах суть греки, из чего
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг