В десять часов утра в комитете стало известно о начале артиллерийского
обстрела наступающей плазмы, предпринятого в Западном Паутоо.
В 10:30 радиостанцией Пога было передано правительственное сообщение об
эвакуации всего населения из долины Матуана.
В 10:35 пришла телеграмма от Асквита.
Мы вздохнули с облегчением.
С этого момента наметился перелом. В комитете, конечно, прекрасно
понимали, что борьба предстоит длительная, будет нелегкой, но теперь
уверенность в победе крепла с каждым часом.
В конце февраля состоялось решение ООН о создании Международной
комиссии по борьбе с силициевой опасностью. Комиссия была представлена
многими странами. От Восточного Паутоо в нее входили доктор Ямш и Юсгор,
от Западного - Асквит, от СССР - профессор Мурзаров и я. Комиссия сразу же
приняла ряд деловых и конкретных решений. Входившие в нее ученые от
Канады, Бельгии, Индии и США очень быстро и объективно оценили создавшееся
положение, споры теперь возникали сравнительно редко, и, самое главное,
все единодушно считали необходимым как можно шире применять генераторы.
Ленинградцы нас не подвели. Четыре красавца были закончены за неделю,
как и обещали рабочие опытного завода. Теперь уже пять генераторов были у
нас на вооружении. Облучение шло круглосуточно, по всему фронту, однако и
этого было мало. Наибольшая опасность архипелагу грозила с западных
склонов Канатура. Недостаточно было приостановить нашествие только в
Восточном Паутоо, необходимо было ликвидировать его повсеместно, а для
этого надо было заставить правительство Западного Паутоо принять решение о
допуске туда наших вертолетов с генераторами.
Вот здесь-то и сыграла свою роль Международная комиссия. Ее заседания
были перенесены в Пога, продемонстрированы успехи борьбы с плазмой при
помощи наших генераторов, показано, что буйная силициевая пена практически
уже укрощена на территории Восточного Паутоо. Правительству Западного
Паутоо пришлось согласиться с мнением Международной комиссии и разрешить
"вторжение" наших вертолетов.
Помню первые атаки, произведенные нами над чужой территорией. Здесь
обстановка была посложнее, чем в Восточном Паутоо. Не блокированная как
следует дымками туароке, не облученная генераторами, разбросанная взрывами
снарядов, силициевая плазма разгулялась вовсю, захватив колоссальные
площади. Долина Матуана была практически вся выжжена. Лишенная влаги,
испепеляемая солнцем, из цветущей, обильно плодоносящей она за две недели
превратилась в пожелтевшую, покинутую людьми и животными пустыню. Трудно
сказать, каков был бы исход сражения, если бы не подоспело еще несколько
генераторов. Методично, квадрат за квадратом, мы облучали те места, где
все живое сжирала ненасытная пена. Сжирала она, впрочем, не только живое.
Растения служили ей лакомой приправой, не то витаминами, не то ферментами,
необходимыми для успешного развития. Поглощала она все: латеритовые земли,
базальт и гнейс, кирпичи и глину, бетон и гранит. В тех местах, где в
породах было велико содержание марганца или вольфрама, силициевое живое
вещество пировало особенно охотно. Это было установлено позже, когда
человек не только обуздал плазму, но и использовал ее свойства для целей
утилитарных.
К середине марта практически вся территория Западного Паутоо,
захваченная силициевой плазмой, была обезврежена, взорваны образованные ею
заторы и вода пошла к полям и плантациям.
А вертолеты все еще продолжали прочесывать пенные нагромождения.
Считалось необходимым не прекращать облучение по крайней мере в течение
месяца, чтобы исключить какую бы то ни было возможность нового
наступления, новой вспышки деятельности уж слишком активного живого
вещества. Капля плазмы могла затаиться где-то в расщелине, под корнями, в
труднодоступных местах, и "эпидемия" неизбежно началась бы вновь.
Обезвреживание продолжалось повсеместно - в обеих частях Паутоо. К этому
времени все вертолеты с установленными на них генераторами имели
достаточное количество обученных нами людей.
Работая над этими записками, я обращался к самым различным документам,
помогавшим мне уточнить, как именно происходили те или иные события,
восстановить забытое или узнать о том, чему я не являлся свидетелем.
Поднял я и протоколы Международной комиссии, работавшей в те дни. Теперь
эти протоколы показались особенно любопытными. Из них было видно, как
менялся облик самой комиссии. Когда шла борьба с плазмой и все силы были
брошены в наступление, решения принимались быстро, разногласий между
членами комиссии, как правило, не возникало, протоколы писались лаконично,
деловито и выпускались в свет оперативно. Но как только положение
стабилизировалось, дебаты стали длительными, нудными, а решения -
расплывчатыми и по многим вопросам далеко не единодушными. Еще не была
закончена повсеместная ликвидация нашествия плазмы на Паутоо, а уже
началось обсуждение вопроса о необходимости соблюдения самых тщательных
мер предосторожности при освоении силициевой жизни для нужд человека.
Представитель Бельгии доктор Дювьезар, возглавлявший комиссию, начал с
того, что предложил принять решение о безусловном и немедленном запрещении
применять силициевую плазму.
Предложение доктора Дювьезара не получило поддержки, но представитель
Индии потребовал установить самый строгий контроль за применением плазмы.
Делегат метрополии Западного Паутоо охотно подхватил это предложение,
настаивая на допуске специальных наблюдателей на все без исключения
предприятия, где исследуется или применяется силициевая плазма.
Профессор Мурзаров в свою очередь поставил вопрос о необходимости
контроля над работами с силициевыми зародышами, подчеркивая, что трудно
предусмотреть, какие последствия может вызвать их оживление. Выступая с
поддержкой этого предложения, мы с Юсгором ссылались на личное сообщение
профессора Асквита о широком размахе такого рода работ в специальных
лабораториях Таркора. Но тут мы опять не учли особенности характера
Асквита. Он выступил и стал начисто отрицать не только факт проведения в
институте Ченснеппа опытов с зародышами, но и возможность существования
самих зародышей.
Такими были первые шаги по пути к организации объединенных усилий
человечества для борьбы с силами космоса. Начались они со споров, мелких и
крупных разногласий, взаимных попреков и взаимного недоверия.
Переговоры в Международной комиссии стали заходить в тупик.
...21 апреля пленарные заседания закончились. Многие члены комиссии уже
выехали из Макими. Уехал и профессор Мурзаров. Он получил назначение на
пост постоянного представителя наших научных организаций в одном из
комитетов ЮНЕСКО и больше практически к силициевой проблеме не
возвращался. В Макими некоторое время продолжали работу только несколько
членов комиссии. Группа эта, возглавляемая доктором Дювьезаром, должна
была оформить решения комиссии и составить отчет о ее деятельности. Вскоре
кончилась и эта работа. 28 апреля я должен был вылететь в Москву,
отдохнуть наконец на родине, но события, неожиданно разыгравшиеся в
метрополии Западного Паутоо, все изменили.
Пришла тревожная телеграмма от Нума Ченснеппа с приказом профессору
Асквиту немедленно вылететь в Европу, но Асквита в Макими не оказалось.
Как я узнал позже, в это время он находился в Австралии и охотился за
похитителем Сиреневого Кристалла.
Утром 27 апреля стало известно о решении правительства метрополии
начать бомбежку Таркора.
Доктор Дювьезар срочно собрал всех оставшихся в Макими членов
Международной комиссии. Заседали мы старательно, но безрезультатно. Из
метрополии Западного Паутоо поступали отрывочные и, на наш взгляд,
совершенно неправдоподобные сведения: неподалеку от столицы в мирное время
появились бомбардировщики и институт Ченснеппа в Таркоре всеми доступными
человеку средствами был подвергнут уничтожению.
Я получил предписание вылететь в метрополию Западного Паутоо.
14. КОЧАН КАПУСТЫ
Как члену Международной комиссии мне пришлось участвовать в
расследовании всего, что случилось в Таркоре и Пропилеях, довелось
побеседовать и познакомиться со многими участниками этих событий. В
Пропилеях я, правда, побывал уже после того, как там похозяйничали
"черепаха" и танк капитана Феррана, но все же рискну описать их и попробую
возможно обстоятельнее изложить, что же произошло в метрополии с 25 по 28
апреля.
Вилла Отэна Карта, не совсем удачно, хотя и звучно, названная
Пропилеями, не походила ни на одну из загородных вилл столицы. Обычай
строить для себя загородные виллы появился у богатых людей еще во времена
Юлия Цезаря. С тех пор немало вилл перестали служить своим хозяевам
загородными домами и стали музеями. Что же касается виллы Отэна Карта, то
она никогда не служила ему загородным домом, а была задумана и строилась
как своеобразный музей.
Отэн Карт слыл человеком не лишенным оригинальности, и, пожалуй, не без
оснований. Однако оригиналом он был лишь в той мере, в какой из этого
можно было извлечь выгоду. Сооружение Пропилеев он затеял в тридцатые
годы, именно в то время, когда после невиданного "процветания" деловой мир
охватила небывалая депрессия. Расчет незаурядного предпринимателя оказался
правильным: вилла строилась как нечто единственное в своем роде, стоимость
ее сразу бросалась в глаза, и ни у кого не могло возникнуть подозрений,
что Отэн Карт именно в это время, как никогда, был близок к разорению. Уже
одно то, что виллу строил знаменитый Антонио Ульмаро, говорило о
неограниченных возможностях богатого заказчика.
Архитектор и превосходный скульптор, Ульмаро много лет носился со своей
идеей создания Анфилады Искусств, не имея возможности осуществить ее,
нигде не находя человека, который мог бы по достоинству оценить эту идею,
а главное, хотел бы затратить достаточные средства для воплощения ее в
камень, мрамор, гипс. Встреча с Отэном Картом решила дело, и вскоре
неподалеку от города, в низине, заросшей тополями, буком и светлым ясенем,
сотни рабочих стали возводить сооружения, которые должны были принести
славу архитектору и упрочить кредитоспособность дельца.
Начались работы успешно, воздвигнуты удивительные сооружения, собраны
произведения искусств со всего света, однако по мере того как укреплялось
финансовое положение Отэна Карта, исчезала надежда на славу у Антонио
Ульмаро. Разговоры о необычайном сооружении постепенно стали стихать,
строительство затянулось на добрый десяток лет, Карт с каждым годом все
меньше и меньше отпускал средств. С началом второй мировой войны работы
вовсе прекратились и Ульмаро умер, так полностью и не завершив задуманное.
Пропилеи Отэн Карт считал довольно обременительным приобретением.
Огромные деньги, вложенные в их постройку, не приносили дохода, продать
недостроенное сооружение было невозможно, да, вероятно, и не имело смысла,
так как репутации одного из богатейших людей страны способствовал сам факт
обладания оригинальной виллой-музеем. В дни, когда голова Карта бывала
занята каким-нибудь важным делом, требующим особой собранности, он
ненадолго заезжал в Пропилеи, бродил по величественным, хранившим
вдохновенное творчество прошедших времен залам и в этом инстинктивном
стремлении к красоте обретал покой и сосредоточенность, так необходимые в
деловом сражении.
Изредка в Пропилеях появлялась шумная толпа друзей дочери Отэна Карта,
и тогда римский атриум оживал, наполнялся запахом роз, пряных яств и
звуками джазовой музыки. Но как только пиршество стихало и автомобили
увозили молодых людей в город, вилла погружалась в тишину и снова ее
единственным обитателем оставался скульптор и искусствовед Поль Ритам.
Я немало беседовал с Полем Ритамом. Заходил к нему в больницу, когда он
уже стал поправляться и приходить в себя после бурных и необычайных
событий в Пропилеях, бывал в его маленькой квартирке, смотрел его скромные
и какие-то очень трогательные работы. Словом, я успел узнать этого доброго
и умного человека хорошо, успел полюбить его искренне.
Поль Ритам, всю жизнь проживший в искусстве и живший для искусства, как
никто другой подходил для управления и надзора за Пропилеями. С тех пор
как в голову Отэна Карта, ворочавшего большими делами и никогда не
допускавшего ненужной расточительности в малых, пришла мысль назначить
Ритама на эту должность, он мог больше не беспокоиться о своей
вилле-музее. Ритам беззаветно любил все собранное в Пропилеях, начиная с
самой дешевенькой геммы в глиптотеке и кончая монументальными статуями,
высеченными выдающимися мастерами.
В последние годы жизни знаменитого скульптора и архитектора Поль Ритам
работал с ним, и это давало ему возможность считать себя "учеником самого
Антонио Ульмаро". Ритам ничего не создал в искусстве, оставаясь
неудачником и мечтателем. Будучи дилетантом, он хотел стать творцом,
будучи малоталантливым, он стремился к славе и подвигу в искусстве, не
понимая или не имея мужества понять, что, кроме мечты о творчестве, у него
не было ничего творческого. Война отняла у него руку и ногу, и этим
примирила его с самим собой: ему осталось утешение, что, не случись этого,
он смог бы стать Праксителем современности, но сейчас он живет в прошлом
искусства, верно охраняя это прошлое, талантливо воспроизведенное в
Пропилеях, Впрочем, он не только охранял его, он изучал его и если не стал
знаменитым скульптором, то огромным трудом развил в себе глубоко таившиеся
способности оригинального искусствоведа. Я не много смыслю в живописи, в
старых работах скульпторов, художников, но с удовольствием тешу себя
надеждой, что именно я убедил Ритама целиком отдаться искусствоведению.
Скажу только о фактах. Выздоровев, Поль Ритам уже не вернулся к Отэну
Карту, а совсем недавно я получил с его авторской подписью превосходно
написанную и хорошо изданную книгу об Антонио Ульмаро. Но я забегаю вперед
и несколько отвлекаюсь. Вернусь к описанию событий, происходивших в те
апрельские дни в Пропилеях.
Каждое утро в половине десятого Поль Ритам аккуратнейшим образом
появлялся у массивных ворот Пропилеев. Дружески поприветствовав
привратника (старый привратник мне запомнился не меньше Ритама, но - что
поделаешь - в этих записках о всех не расскажешь), Ритам каждый раз
привычно сокрушался, что металлическая ограда ржавеет, и очень подробно
излагал, как именно он намерен уговорить господина Карта раскошелиться на
поддержание Пропилеев. Разве можно жалеть средства на содержание в порядке
такой красоты? Ведь ограда изготовлена по эскизам самого Канибуно! Ее
отливали лучшие мастера Пьеррона и, когда окончили отливку первого
варианта решетки...
Привратник наизусть знает всю историю уникальной ограды, с деланным
интересом выслушивает скульптора, сокрушается вместе с ним, оживленно
поддерживает разговор - ведь это его единственное развлечение на
протяжении всего скучного дня - и удаляется в привратницкую не раньше, чем
Ритам исчезнет за купой деревьев, отделяющих ворота от виллы-дворца.
Так Поль Ритам начинает свой утренний обход.
Каждый раз, пройдя буковую чащу и очутившись перед Анфиладой Искусств,
восторженный искусствовед замирает на несколько минут, никогда не уставая
восхищаться созданием Ульмаро. Отсюда от буковой рощицы, лучше всего видна
Анфилада, постепенно спускающаяся к самому низкому месту усадьбы, где
громоздится мрачное сооружение, названное архитектором "Средневековье".
Отсюда же начинается широкая, мощенная огромными плитами Дорога сфинксов.
По обеим ее сторонам правильными, унылыми рядами тянутся цоколи из
красного песчаника, на которых лежат львы с человеческими головами.
Однообразные, бесстрастно-загадочные, они как бы символизируют вереницу
веков, полных тайн и непознанного, веков, предшествовавших наибольшему
расцвету искусства египтян.
Медленно, скрежеща металлической ногой по каменным плитам Дороги
молчания, Ритам проходит мимо сфинксов, приближаясь к массивному строению
с косыми срезами стен.
Вход в Анфиладу Ульмаро начал строить еще в то время, когда Отэн Карт
предоставлял ему наиболее широкие возможности, и архитектору удалось в
совершенстве передать стиль древней египетской постройки. Темные,
таинственные здания были сложены из больших каменных глыб, притесанных
почти с такой же поражающей точностью, с какой это делали рабы Снофру и
Хеопса.
Дорога заканчивалась широкой площадкой, на которой Ульмаро установил
иглу обелиска, иссеченную иероглифами, и колоссальную сидячую фигуру,
превосходно гармонировавшую с общим спокойствием архитектурных линий
постройки. Вход в египетские залы представлял собой две совершенно
одинаковые грузные башни с косыми стенами - пилоны, связанные порталом, со
сравнительно небольшой дверью, придавленной массивностью постройки.
Затворив тяжелую бронзовую дверь, Ритам, словно в машине времени,
переносился в глубь веков, в царство величавой неподвижности египетских
статуй, в царство множества одинаковых колонн, в мир искусства, скупого,
прямоугольного, застывшего и зловеще угрюмого.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг