не могли похвастать обилием новостей и тихо завидовали Мурзарову. Как
историк и археолог, он откапывал в древних рукописных документах Паутоо
массу увлекательных сведений о событиях, так или иначе связанных с
силициевой загадкой, и уже успел отослать для опубликования две чертовски
интересные статьи.
Да, Мурзарову было куда легче, чем нам, биохимикам. Мне в особенности.
Я все еще не мог свыкнуться с тропиками, из Ленинграда приходили
неприятные, вызывающие тревогу письма: серьезно болела мать; в Паутоанском
университете из-за бесконечных неудач складывалась нервозная напряженная
обстановка, а тут еще начался период дождей и окончательно поверг меня в
уныние. В те дни я все чаще и чаще ловил себя на трусливой нехорошей
мысли: "Домой! А как бы уехать домой?"
Но вот в момент наиболее тягостный все вдруг повернулось, как говорят,
на сто восемьдесят градусов.
Лаборатория наша стояла несколько особняком, на самой окраине большой
университетской территории. Как-то поздним вечером, возвращаясь к себе в
коттедж, я проклинал все на свете и особенно тропические ливни. "Не бывает
гроз сильнее, чем в месяце Ливней, и не бывает гроз страшнее, чем в Ночь
пришествия Небесного Гостя", - вспомнил я слова легенды о Рокомо и Лавуме
и, несмотря на потоки, низвергавшиеся с неба, бросился назад, в
лабораторию, к телефону.
- Юсгор? Это я, Алексей. Юсгор, мы еще не пробовали ливней!
Да, мы перепробовали, кажется, все, кроме ливней. Начался перемонтаж
всего нашего теперь уже довольно сложного хозяйства. Установку мы
поместили в отдельном небольшом бетонном здании и теперь возились с ней,
выкатывая ее под тропические ливни, сочетая искусственные разряды
колоссальной мощности с естественными потоками тропического дождя. Это
было не очень забавно и, скорее всего, бесполезно. Силициевым
микроорганизмам, сидящим в осколке метеорита, обильное душирование не
помогало. Не охлаждало оно, правда, и нашего пыла. Мы продолжали ставить
опыты, усложнившиеся теперь до крайности. Каждый раз, закончив работу, мы
должны были втаскивать все оборудование в помещение и только тогда,
уставшие и злые, отправлялись, под ливнем конечно, отдыхать.
На Паутоо ливни обрушиваются, нагоняя ужас на всю природу. Поднимается
ветер, вздымающий к небу пыль и листья, грохочет гром, лиловые молнии
прорезывают тяжелые тучи, и в их вспышках ослепительно загораются
скалистые склоны Себарао. Вскоре все заволакивается непроглядной серой
лавиной воды, срывающей листья, ломающей сучья, а то и целые деревья. Но
достаточно случиться, что день-два не выпадет дождь, и природа изнывает от
засухи: вянут листья, все покрывается слоем пыли и замирает. Две недели
без потоков живительной влаги - и на островах беда, угроза полного
неурожая. Дожди в Макими часты и обильны. Когда они неистовствуют,
кажется, нет никакой возможности жить в этом водяном царстве, но, к
счастью, они кончаются быстро. Полчаса, час - и воды стекают, впитываются
в почву, а утром вновь начинается сказка. Еще стелются клочки оставшегося
от ночи тумана у подножия пальм, а солнце уже пронизывает их кроны.
Вершина Себарао переливает волшебными красками, на листьях, больших и
глянцевитых, еще хранящих крупные, будто стеклянные капли, возникают
мириады радужных лучиков, все блестит и сверкает, все свежо и празднично.
Дышится легко, ароматы цветов бодрят, и кажется, не будет конца этому
веселью в природе.
Вот в такое же нарядное и легкое утро мы шли с Юсгором к нашему
бетонному домику, о чем-то непринужденно болтая, всецело отключившись от
наших тревог, неудач и трудных раздумий о метеорите. Охранник предъявил
нам пломбы. Мы, как всегда, тщательно проверили запоры, и Юсгор стал
возиться с ключом, безуспешно стараясь втолкнуть его в замочную скважину.
Скважина оказалась намертво забитой чем-то вроде штукатурки.
- Что за хулиганство!
- А может быть, хуже? Юсгор, что, если и здесь, как в свое время в
музее, успели побывать охотники до нашего метеорита?
Вызвали начальника охраны. Сбежались охранники, дежурившие в предыдущие
смены, подошло несколько сотрудников из физического корпуса. Начались
споры и крики, слова произносились всеми одновременно и с такой скоростью,
что мои познания паутоанского языка мне не помогали вовсе. Чем бы все это
кончилось - не знаю, но в это время из маленького, расположенного довольно
высоко над землей окошка полетели стекла.
Поток грязно-зеленой пены хлынул из окна и стал растекаться по траве.
Местами пена тотчас же окаменевала, образуя, как и в замочной скважине,
похожую на штукатурку массу, но местами ее ручейки уж очень проворно и
быстро пробирались между расщелинами в камнях, подползали к кустам, и
кусты...
Кусты окаменевали.
Океанские отливы и приливы чередуются с еще большей точностью, чем в
период дождей ясная погода сменяется плохой. Полсуток вода стремится
убежать подальше от берега, полсуток она ведет свое неутомимое наступление
на сушу, а затем снова обнажает дно. Местами вода остается. Бродя в ней по
пояс или по колено, можно увидеть копошащиеся среди ветвистых кораллов
огромные серые с красными кольцами голотурии, синие морские звезды,
тридакны, мелькающие среди темно-багровых зарослей золотисто-голубые
рыбки, прозрачные медузы, окрашенные в зеленоватый цвет сифонофоры и яркие
губки.
В дни, когда удалось наконец оживить кусок метеорита, когда мы, забыв
обо всем на свете, обуздывали резвящуюся после тысячелетней спячки
силициевую плазму, Ханан Борисович исправнейшим образом отправлялся к
лагуне Сеунора. Вставал он часов в пять и, запасшись огромным зонтиком,
газетами и термосом с хорошенько охлажденным паутоанским питьем - имшеу,
спешил к маленькой лодочке, привязанной к бамбуковой пристани. Вид он имел
дачно-курортный. Загорелый, в пестрых трусиках и тюбетейке, профессор
удобно располагался в тени зонтика, наслаждаясь созерцанием красот
подводного царства. Худенький парнишка паутоанец, сидящий на веслах, очень
умело лавировал среди выступавших то здесь, то там коралловых образований,
направляя лодчонку по указанию Мурзарова в самые различные места лагуны.
Время от времени Ханан Борисович, изловчась, вылавливал из воды губку,
внимательно осматривал ее и выбрасывал за борт. Отливы были грандиозны,
коралловый, будто усыпанный свежевыпавшим снегом, берег уходил далеко,
лодочка Мурзарова покачивалась над теми местами, где во время прилива слой
воды был весьма внушительным, но и здесь ему не удавалось найти
глубоководную обитательницу, кружевную, словно сплетенную из тончайшего
стекла, красавицу губку. Других ему не требовалось. Нужна была именно
такая, образующая тонкие, изящные переплетения, какую ему удалось увидеть
в руках ныряльщика за губками только раз. Мельком.
Губки не употребляет в пищу ни одно живое существо на свете. Губки,
которые выискивал Ханан Борисович, - кремниевые, силициевые - не пригодны
и в обиходе. И все же кремниевые губки вылавливают. Кому они нужны? Кто
покупает их и зачем? При попытке достать такую губку Мурзаров натолкнулся
на довольно неожиданное препятствие. Ныряльщики, беднейшие из бедных, за
гроши проделывавшие трудную и опасную работу, шарахались от профессора как
от прокаженного, когда он хотел купить у них губки. Вот тут-то Ханан
Борисович и решил добыть их любыми путями, предполагая, что в самое
ближайшее время они нам могут пригодиться в борьбе за овладение живой
силициевой плазмой.
А овладеть ею было нелегко. С первого же момента, с той минуты, когда
мы увидели извивающиеся у нашей лаборатории серо-зеленые пористые змейки,
мы не имели ни минуты покоя. Радость открытия и ни с чем не сравнимая
тревога, глубокая, хватающая за сердце, - вот, пожалуй, основные чувства
тех дней. Опять, как и в древние времена, но на этот раз уже сознательно
человек вызвал к жизни представителя иного, быть может враждебного, мира!
Представитель этот, нужно сказать, выглядел довольно невзрачно, однако
в первые же часы после оживления начал проявлять себя агрессивно.
Количество серо-зеленой массы увеличивалось со скоростью, которая
вынуждала нас принимать решения неотлагательно.
Прежде всего здание нашей опытной установки было окружено охраной.
Сперва она разместилась кольцом, проходившим метрах в десяти от установки,
но уже к восьми часам утра ее пришлось передвинуть дальше. "Пена гнева",
как и во времена Рокомо, наступала бойко. Зеленоватые гроздья уже свисали
изо всех окон. Ноздреватая масса заполнила площадку возле нашего бетонного
сооружения и ручейками, как бы отыскивая наиболее удобные пути для
продвижения вперед, растекалась все дальше и дальше. В восемь двадцать
рухнула дверь, а без четверти девять мы увидели, как исчезают стены. Это
было похоже на удачный кинотрюк, когда зритель видит на экране, как
оплывает, струится, словно тает, изображение, только сейчас бывшее четким,
строгим, как расплываются его контуры, а оно переходит в нечто совсем
другое, непохожее на только что виденное. За каких-нибудь пять минут
гладкие бетонные стены опытной установки перестали существовать. Мы
увидели, как из ровных, выбеленных известкой они превратились в шершавые,
бугристые, стали серовато-зелеными, а затем осели и в какое-то неуловимое
мгновение начали шевелиться и вскоре составляли одно целое с торжествующей
пенящейся массой. Как на пожарище, на месте здания лаборатории теперь
возвышались только металлические части наших установок и приборов,
видневшихся через каркас из железных прутьев и проволоки, являющихся
прочностной основой бетонных стен.
К этому времени мы уже были вооружены всем, чем только было мыслимо.
Бинокли, фото- и кинокамеры, дюары с жидким воздухом, баллоны с хлором,
бутыли с серной и азотной кислотой - чего только не было подтянуто к
девяти часам на поле сражения! Непосредственно у цепочки охраны, теперь
усиленной студентами старших курсов, была разбита палатка, и в ней, как
верховный главнокомандующий, восседал ректор университета, доктор Ямш.
Обстановка и в самом деле напоминала фронтовую. К доктору Ямшу все время
поступали донесения с "линии огня" - с границы, где силициевая плазма
дециметр за дециметром безостановочно отвоевывала для себя территорию
университета; от палатки доктора Ямша, как по эстафете, в главное здание,
к дежурившему у телефона сотруднику, шли распоряжения.
Кроме Юсгора, меня и заведующего химической лабораторией, в круг,
созданный охраной, решено было никого не допускать. В непосредственное
соприкосновение с противником входили только мы трое. Входили
осмотрительно, стараясь действовать быстро, четко, но - что греха таить -
не все время мы были достаточно хладнокровны и спокойно-рассудительны.
Перед нами стояли две основные задачи: не довести наш эксперимент до
катастрофы и вместе с тем повести борьбу так, чтобы сохранить какую-то
частицу силициевой жизни для дальнейшего изучения.
Не забывая о печальном опыте наших предшественников во времена Рокомо и
Раомара, наблюдения за опять вырвавшейся на свободу "пеной гнева" мы вели,
соблюдая всяческие предосторожности. Впрочем, в то утро мы еще ничего
толком не знали ни о сущности вызванного нами явления, ни о его свойствах
и "намерениях". В первое время мы даже не смогли разобрать толком, как же
именно проявляет себя силициевая жизнь, в какой форме она существует, как
взаимодействует с окружающей средой, чем питается, как размножается, да и
вообще проявляет ли она себя как истинное, с нашей, земной точки зрения,
живое существо или представляет собой еще невиданное, непонятное и
непривычное для нас живое вещество.
Первые наблюдения дали нам немного. Мы с Юсгором, подойдя как можно
ближе к пенящейся массе, решили, что она в некоторых местах удивительно
напоминает кораллы. Довольно быстро затвердевающая пена была то ветвистой,
то собиралась, как и некоторые кораллы, в шары с изрезанной поверхностью
наподобие мозговых извилин, то образовывала какие-то стволы, грибы,
змеевидные отростки, пузырчатые нагромождения. Двигалась только та часть,
которая соприкасалась со зданием, почвой или растениями. Этот фронт пены
как бы впитывал в себя все попадающееся на его пути и вскоре становился
неподвижным, застывал.
Мы не могли понять, что же является действующим, активным началом, до
тех пор пока не рассмотрели на губкообразной зеленоватой поверхности
капельки. Прозрачные, легкоподвижные, они подобно росинкам покрывали всю
поверхность переднего края, ту поверхность пены, которая и вела
наступление, завоевывала все новые пространства. Капельки вбирали в себя
песчинки, частицы земли, траву, проникали в ветки, в стволы кустов, в
расщелины камней, превращая все это в пышную, быстро твердеющую пену.
Перед тем как застыть, пена эта выделяла новые, ярко блестевшие на солнце
росинки, и они продолжали все уничтожающую работу своих предшественниц.
Теперь нам стало ясно, что все внимание следует направить на эти
сверкающие подвижные частицы живого вещества.
Доктор Ямш, тучный, спокойный даже в подобной далеко не обычной
ситуации, с лицом открытым, смуглым, с взглядом прямым и смелым, одним
своим присутствием вселял в нас уверенность, вносил в наши действия
упорядоченность и осмысленность. Выслушав рассказ о наших наблюдениях, он
сам подошел к наступающей пене, легко присел на корточки и, вооружившись
большой лупой, пристально начал рассматривать силициевые росинки.
- А ведь они, эти чужеродные бестии, могут довольно быстро пожрать
архипелаг. Медлить нельзя!
И мы начали подготовку к сражению.
Севена получила автомобиль ректора, взяла трех студентов и умчалась в
город добывать полиэтиленовую пленку. Ару и два аспиранта были допущены в
окруженное охраной пространство.
Азотная и серная кислоты, казалось, не производили на живое силициевое
вещество никакого впечатления. Отвердевшая пена, политая кислотами,
реагировала с ними, частично разрушалась, изменяла свой внешний вид и
цвет, но тотчас же из-под этого облитого химикатами участка выползали
чистенькие, все такие же прозрачные росинки и, казалось, с удвоенным
аппетитом продолжали жадно вбирать в себя все окружающее. Щелочи и хлор,
спирты и ядохимикаты - словом, все, что только мы ни пробовали, или вовсе
не мешало успешному наступлению врага, или подбадривало его чрезвычайно.
Особенно понравилась маленьким силициевым разбойникам плавиковая кислота.
Юсгор изловчился вылить содержимое пол-литрового парафинового баллона на
самый тоненький ручеек пены, и она ожила, бурно задвигалась, мгновенно
разрослась в целый холмик.
Теперь, когда окончательно исчезли стены нашей лаборатории, мы могли
рассмотреть, что же утилизировано было живым веществом. Съедено было
практически все, кроме стальных деталей. Впечатление было такое, будто
алюминий и стекло они употребляли с особенным успехом.
В палящих лучах солнца мы сперва не обратили внимания на исходящий от
развалин лаборатории жар, но вскоре поняли, что все это и в самом деле
напоминает пожарище. Теперь уже явственно чувствовалось повышение
температуры по мере приближения к клубящимся зеленоватым массам. За счет
чего выделялось это тепло? Доктор Ямш распорядился доставить к полю
сражения счетчики Гейгера.
В непосредственной близости от "пожарища" они показали несколько
повышенную радиацию.
К "переднему краю" подтащили баллоны с ацетиленом и кислородом.
Аспиранты размотали шланги, я вооружился щитком, надел рукавицы и пошел в
наступление, оперируя мощной газовой горелкой.
Враг сдавался только на тех участках, где температура достигала
полутора-двух тысяч градусов. Лихие упражнения с ацетиленовым пламенем
пришлось оставить: возникала угроза разбрызгивания живых сияющих капелек
сильной газовой струей, еще большего их распространения.
Пришла машина с полиэтиленовой пленкой. Доктор Ямш собрал человек
двадцать студентов, и они, толково и быстро им проинструктированные,
начали прикреплять пленку к стволам пальм, создавая вокруг "пожарища"
высокий забор.
Доктор Ямш распорядился выделить еще два грузовика и отправить их за
пленкой. Все готовилось к генеральной, решающей схватке. Мы вызвали
грозные силы, сражение было неизбежно, и мне вдруг отчетливо, будто
написанное на каком-то ярком фоне, представилось вудрумовское слово
"рано!". Что, если и смола туароке не подействует, не подавит эту
безумствующую, как бы наслаждающуюся обретенной свободой жизнь?.. Бетонный
глубокий желоб, проходивший в нескольких метрах от установки, был наполнен
водой, еще сохранившейся от ночного ливня. Поток пены продвигался через
желоб особенно успешно, нисколько не смущаясь, действовал и под водой...
Значит, поглотив один из островов Паутоо, силициевая пена легко проложит
себе путь по дну пролива, переберется через него на другой, на третий
остров, оденется камнем весь цветущий архипелаг и тогда...
В палатку доктора Ямша я вошел усталым, разбитым и сразу опустился в
плетеное кресло.
- Хорошо, что вы зашли, - обратился ко мне доктор Ямш. - Время сейчас
горячее, нельзя терять ни минуты, но все же я попрошу вас просмотреть вот
это. Юсгор уже читал. Надо обсудить текст телеграмм, которые я заготовил
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг