выбрать по некоторому принципу. Этот принцип совершенно закрыт и о нем
невозможно говорить.
Можно условиться только так: вы мне показываете своих людей, кого
угодно, пусть самых интересных с вашей точки зрения, а я буду наблюдать и
отбирать. Одной встречи с каждым достаточно для отбора.
- Значит, мы можем показывать кого угодно? - переспросил Олег.
- Да, кроме вот этих.
И Трепетов протянул ему бумагу, где значились фамилии в том числе
некоторых весьма известных подпольных художников, поэтов и писателей.
- Эти не годятся, - добавил он, попивая чаек. За дверью, в коридоре,
кто-то испуганно прошмыгнул. - А потом, когда мы отберем людей, сделаем
еще один шаг.
Это будет второй этап: для всех, кто будет включен... И для вас,
значит, тоже. А дальше будет видно... Может быть, потом вы встретитесь с
ним и начнется главное.
- Саша, кто этот тайный человек? - Олег подошел к столу, намереваясь
закурить.
- Не торопитесь.
- Но все-таки, хотя бы намеки. Мы же слышали независимо от вас кое-что.
- Его называют "алхимик", - заметил Борис.
- Ему уже не надо ни во что превращаться. Все, что могу пока сказать: у
него много имен.
- Есть ли человеческое?
- Смотря по тому, что иметь в виду под этим словом. Какое...
"человеческое"?
- Ну, для начала, просто имя, место рождения по паспорту? - усмехнулся
Олег.
- И это есть. Его имя-отчество Тихон Федорович, и родился он в городе
Пензе.
- Недурной городишко! Самое место для рождения таких людей.
- И еще. Вы можете его Называть теперь: человек Востока. - Это уже
ближе...
- Да-с, Саша, - вдруг задумчиво высказался Леша Закаулов. - Надеюсь, вы
не ввергнете нас в черную магию, договор с дьяволом...
- Бросьте, Леша, - добродушно, и даже ласково, возразил Трепетов, опять
отхлебнув чайку. - Что же вы все привязали к князю мира сего? Вот уж
действительно: сильнее кошки зверя нет. Это совсем из другой оперы. Не на
полярности между богом и дьяволом все сошлось, - добавил он.
- Доказательства! - буркнул Алексей, полушутя.
- Почему такой страх перед дьяволом? - удивился Трепетов, поглядывая на
Алешу.
- Это же присутствует везде! - и он сделал широкий взмах рукой, как
будто бы даже пригласительный. - Ну, хорошо. Если уж вы так волнуетесь, то
доказательства будут, когда приступим ближе к делу... Только напомните мне.
Олег осторожно посмотрел на Трепетова. Его раздражало, что Саша имеет
власть вопреки той сфере, где царствует он, Олег Сабуров, сфере поэзии. И
это уязвляло его. Но он знал, что с этим надо смириться: что-то в душе его
недавно надломилось, и она стала открытой для новых и таинственных
течений. И эти течения меняли его. Он сдержал себя. Ему было даже жутко и
где-то приятно ощущать себя беспомощным.
- Ну, так вот, господа, - закончил Трепетов, взглянув на часы, - я же
говорил, свидание будет коротким. Давайте договоримся так. вы, Олег, - он
как будто слегка выделял поэта, - позвоните мне, лучше утром, когда
найдете первого человека. Но хочу заметить, что вам нечего беспокоиться,
если даже я не отберу никого. Тогда мы перейдем к следующему этапу только
с вами. К тому же, удача и неудача - это категории дьявола, а не наши. Мы
не любим побед - в отличие от него, - добавил он насмешливо и встал.
- По рукам, - улыбнулся Берков и тоже встал.
- Оставайтесь, Саша, - предложил Сабуров. - ...Будет...
- Нет, спасибо, мне надо идти...
- Ну, как хотите. Ждите звонка.
Трепетов открыл дверь, и, церемонно извинившись перед подслушивающей
старушкой, направился по коридору. Олег провожал его.
- Ну и тип! - воскликнул Леша.
Олег тут же вернулся.
- И как? - взволнованно проговорил он.
- Тих, - ответил Берков.
- То-то и оно, что тих... Неужели ты не чувствуешь, как он весь затаен,
и от его тишины веет чем-то неизмеримым... Такому не надо совершать
чудеса...
- Да, совсем не то, что в легендах о нем! - воскликнул Закаулов из
своего угла. - Но все это по мне, ей-богу, это по мне, ребята! Люблю
послать все к черту и броситься с вышки вглубь...
- Тише, тише! - попытался остановить его Берков.
- Не хочу тише! И скажи, Олег, твоей соседке, чтоб донесла на нас в
лучшие инстанции! - и Леха погрозил пальцем. - А не в те, которые роются в
человеческом дерьме: политика, грабежи, секс...
- Не бойся, Леха, она глуховата. Подслушивает она только наши шаги, -
улыбнулся Олег.
- Пусть на шаги и доносит. В лучших инстанциях могут судить и по шагам.
- Лучшие инстанции и так наперед знают все, - прервал их Берков. - А
теперь:
как вы смотрите на все это?
- Скажу одно, - ответил Олег, расхаживая по комнате, - я чувствую ясно,
что за Сашей что-то стоит... Мое чутье меня не обманывает. Но этот
Трепетов чем-то меня раздражает, - вдруг разозлился он. - Адепт, так
сказать. Хотя -меня тянет к нему... вернее...
- Даа... человек Востока так и остался во мраке, - пробормотал Берков.
- Еще надо пробиваться к нему.
Было решено, что "полет к человеку Востока" надо продолжать до конца.
И, естественно, держать все закрытым, не вмешивая посторонних, как и было
обещано Саше. Это лучше для них же самих. И попытаться найти других
людей... И они удивились, что столько интересных и глубоких личностей
стоит в списке тех, кто исключен...
- Ведь мы не знаем принцип отбора, тем более мы выбраны иначе,
"произвольно", как выразился Саша. На чем этот принцип основан? Явно, не
на обычном, - проговорил Берков.
- Темна вода...
Но в это время снова прозвучали знаменитые на всю подпольную Москву
шесть звонков в одну из дверей дома © 3 по Спиридоньевскому переулку.
Кто-то ломился к Олегу сквозь ночь, ветер, бред и вой машин послушать
стихи и огненно прокричать среди тьмы. Звезды уже заглядывали в окна.
- Идут, идут, уже идут! - воскликнул Закаулов.
- Начинается! - надменно усмехнулся Олег. - Пойдут открывать.
ГЛАВА ВТОРАЯ
- Через некоторое время все переменилось в этой комнате. Несмотря на
плотно закрытые двери изнутри порой доносились исступленные крики,
переходящие вдруг в шепот и бормотание, звон посуды и одинокие возгласы...
Два раза кто-то выскакивал в коридор, взлохмаченный, потный, с криком: "Я
больше не могу!"
Жильцы дома номер три, квартиры номер четыре, по Спиридоньевскому
переулку уже ко всему этому привыкли. Бывало все. и невероятные сборища до
шести утра, и шествие среди ночи по длинному коридору в высшей степени
подозрительных личностей, то оборванных, то чересчур интеллигентных, и
появление милиции, и сумасшедшие беседы в коридоре, и бесконечный ряд
водочных бутылок, и вынос пьяного тела - домой, к друзьям, или
далеко-далеко... Жильцов поражала странная смесь лиц на "сборищах".
солидные бородатые люди, в хороших костюмах, с портфелями, иногда любовно
ухаживали за дикими оборванцами, чуть ли не вытирали им со рта пьяную
блевотину. Да и сами "солидные" люди были хороши, если правда, внимательно
вглядеться им в глаза.
Одна старушка-соседка, например, "вглядывалась" и потом так пугалась,
что заболевала кошмарами.
- Ну, о чем можно целыми ночами говорить?! - возмущалась вторая
соседка, которая тоже любила подслушивать. - Ведь говорят, говорят, ночи
напролет... А то шепчутся, шепчутся... Ум последний потеряешь.
- Нет, это неспроста, - заявляли другие, - тут что-то есть...
И они шарахались от собственных слов. Впрочем, времена были уже давно
не сталинские, и с точки зрения закона все было относительно благополучно.
Даже с порой возникающими милиционерами были добродушные отношения.
Поэт Леня Терехов, например, вышел один раз из этого дома не только
по-небесному пьяный, но и без штанов, и причем прямо навстречу
милиционеру. Но поэт ничуть этим не смутился, а бросился в объятия
служивому и стал его целовать. А на суровый вопрос "Где штаны?" ответил
"Что значат штаны, товарищ милиционер, по сравнению с вечностью?" И тот
увез поэта в вытрезвитель...
Среди жильцов квартиры номер четыре тоже обитал милиционер, Костя, но
был он тихий и забитый. Он побаивался компании Олега (потому что видел то,
что по его мнению, невозможно было видеть), но все-таки кричал иногда
из-под двери, запершись на крючок:
- Олег, я тебя посажу, Олег, я тебя посажу!
Но дальше этого дело не шло, да он и не хотел никого сажать - но любил
иногда шумно грозиться, прикрывая свой испуг. К тому же "посадить"
кого-либо было уже трудно.
- Баб почему голых рисуют?!! - возмущался он иногда, поглядывая в
комнате Олега на картины по стенам. За голых баб он принимал обычно иное,
часто летящие гробы. Так или иначе, но по средам и субботам таинственный и
свободный загул царил в доме номер три по Спиридоньевскому переулку.
Сейчас в уютных двух комнатках Олега было всего человек восемнадцать -
меньше чем обычно. За окнами по-царски правила ночь, и почти все люди
пришли недавно, отзвонив свои, вызывающие нервные судороги у жильцов,
шесть звонков -знак, что идут к Олегу. Выделялась Катя Корнилова,
подпольная царевна московских кружков, женщина лет двадцати семи с мягкими
золотистыми волосами и лицом смелым и нежным. "Царевной" она была не
просто за женственность - мало ли красавиц в столице , - но за "огонь и
глубину личности", как плаксиво говорил Глебушка Луканов, знаменитый
художник и ее поклонник. Глебушка был пьяница, который рисовал
фантастические картины, напоминающие древние сказки, и слава его в
неконформистском мире не уступала Олеговой.
Два портрета Кати Корниловой работы Луканова украшали лучшие салоны
художественной элиты Москвы. Один из них словно был в ауре древнерусских
царевен, милосердных и благостных, подобно самой Анастасии, первой жене
Ивана Грозного, которая смягчала страшный нрав царя: при ней он еще не был
Грозным.
Сам художник и творец этих портретов смирно сидел в углу, блестящими
безумными глазами поглядывая на Катю. Был он почему-то в пальто, которое
приходилось ему чуть ли не до пят. Катя пришла не одна, а как всегда со
свитой: за ней тянулась целая цепь "мамасек" или ее душевных поклонников и
поклонниц, которых она пригревала своим существованием и вводила в круги
неконформистской Москвы.
Это были совсем молодые люди, неофиты, лет 19-20, которые еще тянулись
к необычному.
Некоторые из них впервые были на вечере у Олега и им торжественно
подносился штрафной стакан водки - знак внешнего посвящения. Выделялась
Верочка Тимофеева, самая молоденькая. Пухлая и доверчивая, она чуть не
плакала от радости, и светилась, что здесь можно по-духовному выпить и
поговорить о Боге. Она с любопытством поглядывала на человека, что-то
шептавшего об антропософии Андрея Белого...
Катя - такое уж наступило у нее время - жила одна, свободная, но
недоступная, хотя ее и окружали многочисленные поклонники, из которых она
выделяла Глебушку Луканова.
- Что ты в нем нашла? - сказала ей как-то Тоня Ларионова, любовница
Олега.
-
Может быть, он и великий художник, но сам как дитя. В нашем мире есть
другие великие: сильные...
- Мне такие великие не нужны, - ответила ей по-теплому Катя. - Они без
меня обойдутся. Я вот малышей люблю пригреть, им тепло сердечное давать.
Им много не надо, Тонюша - ласковое словцо, чайком угостить, да иной раз о
Царствии Небесном потолковать. А ведь тем великим я вся нужна: они жадные,
избалованные.
Я ведь и Глеба Луканова, из великих, терплю только потому, что он на
них не похож: весь в соплях, пьяница, плачет часто, и по арбатским
магазинам по вечерам побирается: на водку просит... Так-то вот, Тонюша.
И Тонюша, усмиренная, отошла.
Вообще поклонницы Олега - красивые, чуть-чуть высокомерные,
холено-стройные были противоположностью "мамаськам" Кати, бедным,
утомленным и мечтательным...
...Олег только что кончил читать свои стихи - и все еще длилась тишина.
- Извел, извел ты нас своими стихами! - Вдруг заголосил Закаулов. Около
него лежал стакан из-под вина. - Что-то в твоих ритмах захватывает...
Ритмы, ритмы - вот в чем дело.
- Олег, почему я всегда вспоминаю детей после ваших стихов? - раздался
голос из тьмы.
- Водки, водки, водки! - завопил кто-то из угла.
- Да причем здесь дети!? - закричали рядом. - Здесь просто мастерство...
Олег, прочтите еще!
- Не надо смысла, только не надо смысла! - забормотала белокурая
девушка, очутившаяся около Верочки Тимофеевой. - Не надо смысла: от него
страшно!
Пусть от стихов остается только музыка. Только музыка. Не хочу смысла!
- Да нет же, смысл здесь усиливает музыку. Музыка тогда еще больше рвет
душу!
- выкрикнул Закаулов. - Как ты не понимаешь!
- Не могу я, не могу! Я должен выпить от всего этого! - застонал худой
моложавый парень по имени Коля, и тут же исчез с бутылкой водки за шкафом.
Он почему-то очень любил этот шкаф и иногда садился на него верхом,
чтобы выпить там и послушать стихи.
Олег привык к подобной реакции и сам пьянел от нее. Он часто испытывал
то же, что и слушатели, и ему хотелось читать, читать и читать, чтобы
выхлестнуть все, и опьянеть от этого, и вознести свою душу куда-то вверх.
Он чувствовал в себе смесь ярости и восторга. Кругом него были свои; кто
лежал на полу, кто сидел у стола, какая-то группка облепила вольтеровское
кресло. Всюду были разбросаны бутылки водки, пива, вина и необильная,
скорее спартанская закуска: черный хлеб, лук, кусочки сыра. Но водки было
в невероятном количестве: вдоволь хватало на всех.
Олег прочел довольно много, и был какой-то переломный момент: некоторые
устали.
Читать дальше или не читать?
Все решили резкие сумасшедшие шесть звонков в квартирную дверь.
- Кто это ломится? - подумал Берков. - Уже совсем ночь. Пошатываясь,
Берков пошел открывать - вперед, по длинному коридору. Он слышал как
что-то щелкнуло:
и ему показалось, что дверь в одну из комнат приоткрылась, и на него
смотрит глаз: огромный, внимательный и пугливый.
То была старушка-соседка, которой часто после "сборищ" - снились
кошмары.
Беркову захотелось шагнуть к ней, но он раздумал и продолжил свой путь.
Неуверенно открыл дверь, и перед ним очутился Леня Терехов.
В другом конце коридора по какому-то наитию уже чувствовали, что это
Терехов.
Высунулся кто-то лохматый и белолицый (напротив жил милиционер),
который прошипел.
- Терехов, Терехов идет! - громко и радостно закричали.
Олег немного сник, теперь не хотелось читать. Терехов был единственный
подпольный поэт в Москве, который - по крайней мере, в смысле славы - мог
соперничать с Олегом. И писал он другие стихи - совершенно разорванные,
безумные, возникающие как факелы в ночи (В творчестве он считался намного
левее и авангардней Олега). И жизнь его была подстать его поэзии.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг