Вот в чем вопрос... Может быть, любовь друг к другу спасет нас. Всех.
Не квази-разумные отношения, на которые русские органически не способны, а
именно крайнее: любовь...
- О, да, да! Это может перевернуть все. И поэтому главное:
жить, жить! - воскликнула Катя. - Вернее, быть. Выпьем за это, - и она
подняла свой стакан. - Какой здесь уют... Бесконечный. Этот дворик - из
Достоевского. Он - наш. В нем тоже - тайна.
- Наш, наш, наш, - посмотрел на нее расширенными глазами Муромцев. - И
мы -
вместе.
- Итак, за русских мальчиков - по Достоевскому!
- И за русских девочек - они теперь в пути вместе с нами!
Опять воцарилось молчание. Только взгляды говорили за все. Так прошло...
неизвестно сколько времени.
Вскоре, однако, перед ними появился милиционер.
- Распитие в общественных местах запрещено, товарищи, - сурово, но
дружелюбно сказал он.
Надо было уходить.
- Бедная Светочка Волгина, - пробормотал Муромцев. - Ее тоже вчера из
подобного заныра выгнали. Не понимаете вы, товарищ милиционер, как нам
здесь хорошо!
И они вышли на улицу. Одинокие прохожие на улочках были погружены в
себя.
Явно - всем хотелось теперь расслабиться, отдохнуть, уйти в душевный
отпуск...
Тут же обнаружились припасенные деньги. И они понеслись: в кабак, к
цыганам.
Не так далеко был расположен Речной ресторан, там по вечерам танцевали
и распевали свои песни "они" - "осколки" древнего мира, цыгане. Когда
подходили к реке - не заметили даже, что стало вечереть.
Ресторан был огромен, но уютен и полупуст. Цыгане уже выступали на
эстраде. И звуки музыки и неистовый внутренний танец захлестнул их души.
- Что-то близкое в этом есть, - пробормотала Катя.
- Эх, смешать бы эти ритмы с нашими, глубинными. А слова - из Олега
что-нибудь, получился бы сильный напиток, - отозвалась Вика. - Любил же
Блок цыганщину...
Было выбрано подходящее настроению вино. И опять возобновился разговор,
но в его ритм и слова врывался уже вихрь цыганских напевов. Слова
сливались с ними, со звоном бокалов и жаром глаз. Это была музыка - вне
времени - но не вне душ.
"Когда-то гордый и надменный, теперь с цыганкой я в раю: и вот прошу ее
смиренно: спляши, цыганка, жизнь мою". Но этим цыганам, которые были перед
ними, не удавалось сплясать современную жизнь: ее концы уходили в
незнаемое будущее, где неизвестно, нашлось ли бы еще место для цыганских
плясок; да и настоящее вырывалось из этих ритмов...
А беседа продолжалась, и ее слова были слишком многозначны для
цыганских бедствий. Но музыка вносила свой подтекст.
Разговор становился все более и более обрывочным, но стремительным и
даже бешенным.
- Перейти, перейти через грань...
- А у него истерика: всюду, кричит, тюрьма! Жажда иного берега сводит
его с ума.
- Лишь бы жить, лишь бы жить!
- Лишь бы покончить с жизнью... Но чтоб светила другая, там, за
обрывом...
- Просто глупо коверкать почерк завершенных почти пророчеств...
- Олег, выбросьте грусть из головы: искусство победит. Наши памятники
должны стоять друг против друга на площадях будущей Москвы.
- Бог с ними, с памятниками. Где мы сами будем тогда, в каких мирах, в
каких оборотах, вот что важней. Боюсь, нам будет не до этих монументов...
- Естественно... Да, вот так. Тяжело будет из ада созерцать собственный
памятник.
- Мы не попадем в ад.
- Найти, найти спасение...
- От чего спасаться-то, Господи?!. Ведь сейчас, сию минуту - как
хорошо! С теперешним-то Я! Только время, время не останавливается. Вот в
чем дело.
Остановить бы время! А оно идет и идет. И все быстрее, подлое... К
развязке.
- Тот, который всегда внизу, осторожно разложит суть...
- Взорвать бы этот земной шарик, взорвать! Опоганили его совсем. Только
вот где тогда плясать будем?
И Катя сплясала. Вместе с пьяным Олегом. Ей удался этот танец, и люди
за другими столиками тоже смотрели на нее, и даже аплодировали. Все ее
движения отражали вихрь и загул. Волосы ее разметались, и танец завершался
в душе.
- Танец с того света, - заметил Муромцев. - Я не про Катю говорю. Так
пляшет Ларион. Но и Катя хороша - в огне...
- Мы чуть-чуть разгулялись сегодня. А ведь хотели просто тихо
посидеть...
- Охладиться надо чуток...
"Охладиться" - да и деньги кончились - решили у Сергея Потанина. Вика
уже звонила к нему - ибо туда должен был придти Гена Семенов.
...Сергей Потанин являл собой одну из любопытнейших фигур Москвы. Вышел
он из простой, бедной семьи, и до своего появления в шестидесятых годах в
неконформистской Москве прошел трудный и многоликий путь. Он был солдатом
на войне, кочегаром, поваром, артистом цирка, лектором, сторожем... пока
не стал писать стихи и не вошел с ними в неконформистский мир. Очень
быстро у него сформировался свой круг. Его поэзия того времени была
оригинальна и доступна: в ней изображалась повседневная жизнь, но так, что
она превращалась в гротеск, в сюрреализм. Точнее, сама жизнь была
сюрреализмом, а не стихи. Стихи только с точностью часового механизма
отмечали это - просто, экономно и выразительно.
Такую поэзию, однако, (ее окрестили "помойной" в официальной прессе)
трудно было опубликовать: хотя она, как всякое искусство, скорее
выводила из помойки, чем вводила в нее (последнее, как во все времена,
было привилегией жизни, а не поэзии). Но соотношение между жизнью и
искусством трактовалось тогда в некоторых сферах с такой веселой
жеребячьей упрощенностью, что это стоило Потанину многих неприятных дней.
Он поседел, но не сдался. Как ни странно, он стал публикующимся детским
поэтом - и очень хорошим. Но свою "взрослую" поэзию он не оставил -
наоборот, - слава его разрасталась как раз за счет его подпольной поэзии,
хотя он писал уже другие стихи: космические циклы, стихи про монстров -
взрывные, новаторские, и отточенные технически. Вместе с тем статус
детского поэта позволил ему неплохо существовать - и квартира его за
Таганкой превратилась в гостеприимный дом для неконформистов. Немногие
среди последних могли сочетать "официальное" с "неофициальным", но были и
такие, и к ним относились без предубеждений.
Не только "взрослая" поэзия, но и жизнь Сергея Потанина была вполне
неконформистской, во всяком случае, в душевном плане; сам его вид -
высокого, седого, средних лет мужчины с суровым, большим лицом, с
татуировками на теле - точно взывал к безумствам и лихостям.
Последнее время он писал новаторский роман (о богеме) такой же бытовой
и бредовый (в лучшем смысле этого слова), какой и была его жизнь. В стихах
его таилась глубина, так же как и в его зеленом глазе, настороженном и
неподвижном.
Наши друзья прибыли из Речного ресторана к Потанину, когда у него стоял
дым коромыслом и "отключалась" небольшая, но шумная компания: три
художника, курящая вовсю девица, Виктор Пахомов, Гена Семенов и одиноко
маячивший в углу библиофил Андрей Крупаев. Еще должна была подъехать Люба
Демина, которую известили о "сборе" у Потанина. Жил Сергей Потанин один,
вольной холостяцкой жизнью.
Его маленькая квартира, напоминающая музей, уже была пропитана дымом
сигарет и напоена звуками восточной музыки и сумасшедшими разговорами. Сам
хозяин в большом синем персидском халате сидел в кресле и пил чай из
пиалы. Водки было немного: Сергей - периодами - не выносил пьянства.
Потанин действовал на других как-то странно: в его присутствии все
почему-то трезвели, но по-особенному: оставаясь пьяными. Да и стихи его
действовали как наркотики, но в ином смысле.
- Вот у кого надо учиться, - успел кто-то шепнуть Олегу. - Сергей-то и
сумасшедший в высоком смысле этого слова, и в то же время, глядите, как
устроен.
Это вам, Олег, не ваша дикая коммунальная квартира. Пора и вам
двинуться по этой стезе... Детские стихи не отнимут много времени.
Олег отмахнулся.
- Нет у меня ничего детского в душе. Нету. Пропало все, что и было.
Пускай теперешние малыши подрастут, тогда, может быть, меня будут печатать.
В углу захохотал Андрей Крупаев. Его лицо было совершенно замученным и
потерянным...
Через десять минут новоприбывшие уже знали текущие события
"неконформистской"
Москвы, которые произошли за часы их пьяного уединения в "сокровенном"
месте. А чай необычайной крепости и аромата вернул их к тишине.
Потанин при всей своей фантастичности навевал, однако, отнюдь не
апокалипсические настроения. Его стихи, которые он иногда вдруг начинал
читать посреди разговора, были безумны, но в каком-то устойчивом и мирском
смысле: этот мир-де безумен, но оправдан и вечен.
Много курившая девица долго хохотала после его стихов. Вошла, наконец,
раскрасневшаяся Люба Демина. Ей вручили штрафной бокал водки, и для
смягчения - потанинский ароматный чай.
- Не будет, не будет конца свету, - отрезал один из художников,
чокнувшись с ней пустой рюмкой. - Все пророчества надо понимать наоборот.
Тогда откроется истина... И вообще обратите внимание на подтекст...
- Хорошо, неужели ты думаешь, что этот современный человеческий маразм
будет продолжаться бесконечно?
- Будет чудовищная трансформация.
- Если "чудовищная", то ведь это одно и то же, что конец и новое начало.
Мировой огонь - и преображение.
- Ну и что ж, все это не так долго будет длиться. Огонь вещь скорая. А
потом - другой мир...
- Нечего спорить. Мы живем на каком-то страшном переломе. Чувствуется
приближение.. Пусть не конец, но перелом. В конец близкий я не верю.
Единственно, что тяжело - почти буквальное воплощение некоторых черт, о
которых говорилось в древних книгах и пророчествах.
Но Катенька прервала этот поток.
- Пущай хоть конец! Лишь бы то "Я" во мне, в нас, которое я вижу внутри
временами, осталось бы навечно! Какая это тайна, какой пожар затаенный...
- Нет, нет, долго, долго будет стоять этот мир. А чувствуется верно:
перелом подходит невиданный. Тем более и маразм не может продолжаться
вечно.
Потанин чуть-чуть пустынно посмотрел на говоривших своими сумасшедшими
зелеными глазами и сказал:
- Но Бог и маразм - вот два полюса, и оба они вечны по-своему.
- Вот именно, именно! - захохотал наоборот чокнувшийся с Любой
художник. - Если хотите вечности, господа-товарищи, то человеческий род
надо подтолкнуть, и его уже давно толкают, в противоположную от Бога
сторону. Дело только в том, что все время остаются какие-то люди, которые
еще как-то связаны с божественным, с реально божественным, а не с пародией
на него, которая существует везде как более эффективный вариант атеизма.
Вот если все погаснет - ведь последний толчок только нужен, и чтоб людей
этих не было - тогда-то человечество погрузится в такую жуткую тьму, из
которой уже нет возврата. Вот вам и обратная вечность. Это то, что
оккультисты называют подземным миром. Земля станет подземным миром, куда
ни один луч от Духа уже не проникнет никогда.
Ха-ха-ха!
Чудная будет жизнь!
Вика Семенова истерически рассмеялась.
- Вы поэт, поэт! Но этого же никогда не будет в целом для всех людей,
только часть туда отсечется, в низшие миры, пусть большая, - чуть не
крикнула она. - А картина хороша!
- Картина для писателя.
- Про последний толчок хорошо сказано. Пора, пора! - умилилась Катя.
Так тихо продолжался этот мирный вечер. Иногда позвякивал телефон, и
Потанин, чуть не по-матерному ругаясь, объяснял в трубку, что детские свои
стихи он все равно сдаст вовремя, и пусть об этом не беспокоятся.
Вспомнили о блаженнейшем Лехе Закаулове, который опять куда-то пропал.
Было несколько версий, но больше поговаривали о том, что влюбился он
отчаянно в синеокую Волгину, и оттого по-светлому затосковал.
Это предположение навеяло грусть на Муромцева.
Вспомнили и еще о ком-то, ушедшем в леса.
Но сам Потанин оставался холоден и невозмутим. Попивая свой неизменный
чай, он посматривал на гостей, и в выражении его лица было что-то
сурово-аристократическое, и потому безумное в наш век. Много курившая
девочка бросила курить, и прилипла к нему, чуть не плача. И Потанин как-то
умудрялся охлаждать ее пыл почти буддийским покачиванием головы.
- Я вам завидую, Катя.
С этими словами к Корниловой неожиданно подсел Виктор Пахомов и,
печально по отношению к себе усмехнувшись, посмотрел на нее.
- Что так?
- Ха-ха-ха... Вы сами знаете. Давайте я поцелую вас или лучше спою.
И Виктор поцеловал ей руку - внезапно для всех.
Через час-полтора квартира эта погрузилась в приятную, но разорванную
вечернюю меланхолию. Горели свечи, и все было окутано полумраком, только
по углам виделись тени. За окном, подобно Млечному пути, синевела и
мерцала огромная Москва. И разговор перешел в полушепот, прерываемый
иногда тревожными восклицаниями... И допивалось последнее вино и восточный
чай, и горел глаз Сергея Потанина.
Уже поздно, к полуночи, зазвонил телефон, и издалека Борис Берков
сообщил, что у Леонида Терехова все в порядке.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Пока происходили все эти встречи и волнения по поводу судьбы рукописей
и конца мира, Нина Сафронова успела дозвониться Саше Тредетову. К ее
удивлению она почувствовала, что он ее примет на этот раз. Договорились
вечером, у Саши, на его квартире, у Павелецкого вокзала.
Необъяснимо почему-то тревожась, с сильно бьющимся сердцем, Нина
подъезжала к этому дому. Медлительный трамвай, на котором она ехала по
кривым переулкам, казался ностальгическим, как карета девятнадцатого века.
Домик, где жил Саша, находился во дворе - и это был опять-таки старый
московский дворик с двухэтажными оштукатуренными строениями. Саша жил в
небольшой коммунальной квартире, другие жильцы отсутствовали. Ей
понравилась простота и даже суровость его жилища: стол, стулья, железная
кровать, множество книг - и две картины на стене, подпольных художников.
На них были изображены фантастические, точнее символические чудовища -
впрочем, имена художников ни о чем не говорили Нине.
Саша встретил ее дружественно и легко. Его подъем сразу передался ей.
Нине вдруг захотелось идти, бежать, лететь - вместе с Сашей, куда угодно,
хотя бы в ночь, но лишь стремительно двигаться, уходить в неизвестное.
И ни о чем ей не захотелось его расспрашивать. Хотя некоторые
полунамеки и полусимволы были неизбежны, и они прозвучали.
Быстро распили подвернувшуюся бутылку вина. Нина бросала взгляды на
стены, на заглавия книг, и некоторые обожгли ее сердце (были они как на
русском, так и на иных языках). В память почему-то врезывалась каждая
странная мелочь в этой комнате.
И потом они, точно кружимые вихрем, сорвались с места. Саша захотел
показать ей хотя бы часть Москвы своей юности. Когда они вышли, уже
стемнело, но прежде чем начать путешествие, они бросились в ближайший
ресторан.
И когда вышли оттуда, Саша сказал:
- Пойдем. Конечно, это поездка не ко внутренним звездам, но зато можно
увидеть кое-какие обломки давно пройденного пути и встреч и забав. Скорее
даже забав - с моей теперешней точки зрения.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг