спокоен и сдержан и свою преданность искусству выражал делом: одна
коллекция магнитофонных записей русских бардов, писателей и поэтов едва
вмещалась в его обширные шкафы.
Олег сразу же после встречи с Сашей позвонил Омаровым, чтобы увязать
ряд тонкостей. По этому поводу скорее надо было говорить с Аллой
Николаевной, ибо речь шла о тех, с кем он придет. Берков, конечно,
сомнений не вызвал, а упоминание о Саше даже вызвало в голосе Аллы
Николаевны любознательный восторг:
- Ах, мы слышали... слышали... Он из этих... эзотериков. Как приятно. У
нас еще никогда такие не были. Все знаете, писатели, поэты, художники.
(Алла Николаевна запнулась, почувствовав неловкость)... Очень интересно.
Но кандидатура Лехи Закаулова вызвала отпор: Олег предчувствовал это и
потому звонил.
- Сами знаете, Олег Тимофеевич, я совершенно не против странных и
забубенных личностей, - сказала она. - Но всему есть мера. Я знаю это по
опыту.
- А что такое?
- У нас же было несколько скандалов. Кричали во время чтения. Били
дорогую посуду. А вашего Закаулова, между прочим, я видела совсем недавно.
- Где?
- В трамвае. И знаете, что он делал? Он стоял один на площадке вагона и
вливал себе в горло пол-литра водки. Пассажиры прямо оцепенели, глядя на
него. И потом он подходит ко мне, выпивает все это и начинает за мной
ухаживать. Что, мол, я так много о вас слышал, и о вас, и о Владимире
Александровиче... А сам стоит и покачивается. Кошмар какой-то!
- Алла Николаевна, а если я за него поручусь? Прослежу, чтобы он не
пришел к вам пьяный и у вас не пил бы особенно? Когда он не пьет, он тихий.
- Тихий! - возмутилась Алла Николаевна. - А вы, его старый друг, видели
хоть раз в жизни его трезвым, чтоб говорить, какой он тогда - тихий или
буйный?
- Бывало. И сейчас все чаще бывает.
- Нда, вы знаете, жалко, конечно. Это так разрушает личность:
неврастения, психопатия, истерия - все может быть в таких случаях. А ведь
незаурядная личность, очень духовный человек, говорят.
- Так вот. Валя Муромцев тоже сильно пьет, но вы его пригласили...
- Ну, что вы, разве можно сравнивать! Валя пьет много, но аккуратно,
совсем по-иному. Это всем известно. А главное, читает свои вещи почти
трезвый.
Все-таки Олегу удалось уговорить Аллу Николаевну... Потом он позвонил
Тоне Ларионовой и уехал к ней ночевать, чтобы на следующий день вместе с
ней отправиться к Омаровым...
Большие вечера у Омаровых, как правило, сопровождались выступлениями
неконформистских авторов. На этот раз предполагался подпольный писатель
Геннадий Семенов, пишущий про идиотов. Но внезапно Владимир Александрович
внес изменения:
он попросил почитать и Валю Муромцева, чтобы состоялся таким образом
вечер сразу двух именитых прозаиков. "Покойники и идиоты - тема вполне для
эстетского вечера", - посмеивалась Алла Николаевна.
Расписание было таково: с шести до семи тридцати промежуточное время,
медленный сбор всех приглашенных; затем - к столу; а уже потом - чтение;
после чтения - дискуссии, чай и больше вина.
Первым возник прозаик Геннадий Семенов. Это был человек тридцати с
лишним лет, высокий, худой, с приятным, немного уставшим лицом. Жена его
Вика сразу принялась помогать Алле Николаевне. Геннадий же сел в кресло
рядом с Омаровым в гостиной, протер очки, положил толстый портфель с
рукописями на пол и, вынув оттуда целую пачку листов, отдал их Омарову:
- Возьми, Володя, это тебе на хранение. У тебя надежно. Итог последнего
года.
Омаров заботливо подхватил рукопись, на минуту исчез с ней в своем
кабинете и, радостный, вернулся.
- А как твои внешние данные, Геннадий? Как в техникуме?
- Идет своим чередом.
(Семенов преподавал физику в одном из московских учебных заведений).
И потом раздался звонок в дверь. За ним второй, третий, четвертый...
Гости прибывали, одни за другими. Катя Корнилова заявилась с тремя
персонами из своей свиты: Верой Тимофеевой, Зоей Ступиной и Игорем
Самохиным. Почти все остальные приходили парами; редко кто в одиночку...
Глеба не ждали, он отлеживался у матери. Появились Светланочка Волгина с
мужем, Боря Берков с Ириной Томовой, студенткой физмата МГУ; Толя Демин со
своей женой Любой, затем пошли художники, поэты, профессора, ученые со
своими женами или подругами. Это были или лица известные своим творчеством
в неконформистских кругах, или люди, чаще всего из научного мира Москвы,
которые их любили и поддерживали.
Они разбрелись по группкам и компаниям, которые бродили, рассматривая
живопись, время шло, но не появлялись ни загадочный Валя Муромцев, ни Олег
со своими приятелями.
На диванчике и стульях рядом с портретом полководца 18-го века графа
Румянцева обосновались Вика Семенова, Борис Берков со своей Ирой, Люба с
Толей Деминым и Вера Тимофеева.
Кто-то вдруг произнес имя Радина, сказав, что шансов на спасение почти
нет и что его душевное состояние совершенно жуткое.
- Я знаю, знаю об этом хорошо! - неожиданно воскликнула Вика Семенова.
- Я была у него два раза. И все-таки это - позор, такой страх перед
смертью.
Нет, нет, я ничего не говорю, я бы на его месте выла от ужаса еще
больше, - и она прижала руки к груди. - Но... так ли умирали наши предки,
русские крестьяне, например, да хотя бы наши прабабушки: вспомним Лукерью
из "Живых мощей"
Тургенева...
Эта внезапная речь вызвала настоящий взрыв; Люба Демина, побледнев,
воскликнула:
- Да, но какая вера в Бога для этого нужна!.. Какая вера!.. Разве у нас
есть такая?! Мы - несчастные. Мы и близко не можем стоять рядом с Лукерьей.
- Да и век другой, - заявил Берков. - Раздутое "эго", и потом
воображение не в ту сторону работает...
- Век другой, - возразила Вера Тимофеева. - А как же на войне с
нацистами?
Просто Радин такой уж человек...
- Ну, война есть война. Тогда не думаешь о себе, тем более на войне с
нацистами, - отрезал Берков. - Мы говорим об обычной смерти, один на
один...
- Хорошо, - прервала Вика. - Но почему мы все-таки не можем переносить
эту обычную смерть, как ее переносила Лукерья? И сейчас Максим мучается, и
я слышу его стоны...
- Послушайте, - вмешалась Ира Томова, - прекратите сейчас же этот
кошмарный разговор! Сейчас же прекратите' Если не можете помочь, то
молитесь за него... И молчите, молчите!
Но в это время в дверях показался Валя Муромцев, и это немного
разрядило обстановку. Действительно, воцарилось молчание. Вика Семенова
мрачно вынула из бархатной сумки пачку сигарет и закурила.
Валя был один, без дамы, в помятом пиджаке и с рваным портфелем в
руках, полным книг и рукописей. Его круглое лицо растерянно и застенчиво
улыбалось.
- Ну, наконец-то, - облегченно вздохнула Люба Демина. - Ирочка, -
обратилась она к Томовой, - давай-ка выпьем за него... именно за него, - и
она указала пальцем на Валю, -а потом за нас...
Валя бросил лукавый взгляд на девочек и, подошедши к Омарову, взял его
за пуговицу куртки.
- Владимир Александрович, извините, задержался, портфель чуть было не
пропал. В пивной.
И он боязливо покосился на собственный портфель.
- Это вы со своими рукописями бродите по пивным, Валя, - укоризненно
проговорила Алла Николаевна.
- С рукописями-то и слаще туда шастать, - оживился Муромцев. - Выпьешь
себе культурно так кружечки две-три, и портфель погладишь: там ведь лежит
не что-нибудь, а собственное бессмертие. Прямо рядом, у ног. И никакой
алхимии.
Хорошо, хоть и страшно, а вдруг потеряешь?
И он неопределенно подмигнул. Только появление перед ним Светланы
Волгиной сразу сняло его игривое настроение.
- Здравствуй, Валечка, - робко сказала она.
- Здравствуй, Светлана, - смиренно ответил он.
И раздался последний звонок в дверь квартиры Омаровых.
- Наверное, Олег! - тревожно-радостно воскликнула Алла Николаевна и
пошла открывать.
То был Олег, и, как всегда, не один: впереди выступала Тоня Ларионова,
а за Олегом: Саша Трепетов и чуть смущенный Леха Закаулов. Леха был на
этот раз вполне трезв и приличен: он принял всего полстакана водки, для
души, а такая доза никем не считалась серьезной, даже Аллой Николаевной.
Гостеприимным жестом она пригласила всех внутрь, бросив однако
добродушно-любознательный взгляд на Сашу. "Какой-то вроде обычный", -
подумала она.
Стол был уже накрыт и буквально ломился от еды - чего тут только не
было:
и редкая холодная рыба, и салаты, и бесчисленные закуски, консервы,
колбасы, сыры, и над всем этим царила икра: красная, горящая, как кровь,
она была разбросана в судках по всему столу. И рядом с нею стояли бутылки
возбуждающих напитков.
- Богато живете, - удивился Саша.
Омаров пригласил Катю первую к столу, и за ней, как за нежданной
царицей, потянулись остальные.
Скоро стало полегче и повеселей; истерический разговор о Лукерье
забыли, и все почему-то льнули друг к другу и слегка опьянели: от вина, от
общения, от предчувствия...
Из-за обилия гостей за столом общему разговору трудно было состояться,
но его струйки, журчащие по всем углам и сторонам, иногда соединялись в
единый и восторженный угол. Это был поток всего что угодно: веселья,
грусти, нежности, смеха, иронии и даже бредового сарказма. Но и "сарказм"
выражался таким образом, что становилось страшновато не от "сарказма", а
от обнаженности и искренности.
- С тобой хоть на казнь, Катька, - улыбалась Корниловой Вика Семенова,
- эх... и смерть будет слаще вместе и не страшней... Голубушка!
Но в то же время разговор принимал нередко и полусветский оборот, не
все здесь было до такой степени выворочено наизнанку и раскалено, как на
вечерах у Олега или у Вали Муромцева.
Извесгный художник-примитивист, поэт, державший салон у себя в Мытищах,
но другого характера, чем омаровский, сидел вместе со своей женой Галей
недалеко от хозяина дома и рассказывал ему о сибирских шаманах и мамонтах,
в свете своего личного опыта. Был он художник неизмеримо талантливей
Омарова и просидел при Сталине несколько лет за свое искусство.
Но Алла Николаевна любила иногда перевести разговор на житейские темы
и, вмешавшись, заметила, что недавно видели Глеба Луканова - опять
пьяненького и побирающегося по арбатским магазинам.
- Какой позор! - вскричала она. - Это ведь один из лучших русских
художников!
- Глеб давно мог бы стать богатым человеком, - улыбнулся примитивист. -
Если б не пил так!
- Нет, его пьянство ничего не меняет, - возразил Омаров. - Виной всему
его детская непрактичность. К тому же Глеб окружен целой сворой
спекулянтов.
Они пользуются его отключенностью и покупают у него гениальную картину
за ящик водки и потом перепродают ее за бешенные деньги иностранным
дипломатам. А те вывозят за границу. Потому Глеб вечно беден, он даже не
осознает, как поднимаются цены на его картины... А в ближайшие год-два они
подскочат невероятно, поверьте мне, потому что все больше людей начинают
понимать, что это такое...
- Ох, дело не только в этом, - вздохнула Алла Николаевна. - Баба ему
нужна хорошая, вот что. Тогда все наладится, и картины не будут попадать к
спекулянтам. Добрая, разумная и простая баба, - и она добавила потише,
взглянув на Катю, сидевшую вдалеке. - Ему надо жениться, но, конечно, не
на подпольной царевне с интеллектом вместо короны, - и она усмехнулась, -
тогда он не пропадет...
- Но художнику нужно вдохновение, - удивилась Лора.
Аллу Николаевну передернуло даже.
- Пусть найдет другие источники. Знаете, свой ум дороже. Так и
свихнуться можно, на некоторых вдохновительницах.
А в стороне звенел серебристый голосок Верочки Тимофеевой: она была в
первый раз у Омаровых, и все казалось ей еще сердечней, чем у Олега.
Саша скромно сидел недалеко от Аллы Николаевны и спокойно уничтожал
небольшую порцию рыбы. О нем мало кто слышал из присутствующих, но те, кто
слышали, с тайным любопытством посматривали на него.
Одна дама, из ученого сословия, даже обратилась к нему с вопросом:
- Вы знаете, я хотела бы заниматься йогой... чтобы продлить свою жизнь,
для здоровья... Как вы думаете?
- Не советую заниматься йогой для здоровья, - любезно ответил Саша,
взглянув на нее. - Йога - это единение с Богом, а не физкультура.
- Ах, вот как! - ужаснулась дама. - Тогда не хочу. Я не хочу быть в
единстве с Богом. Я хочу быть при себе.
- Как желаете, - продолжал свои любезности Саша. - С удовольствием
выпью за выше желание. - На Восток повсюду в мире большая мода сейчас, но,
увы, увы, способность его понять... увы... увы... очень страдает... мягко
говоря...
как эта селедка... - и он воткнул вилку в кусочек селедки на блюдце. -
Итак, выпьем, за то, чтобы быть при себе, - и он поднял рюмку чего-то
крепкого и подмигнул даме. - Это хороший тост. Я и сам хочу быть при
"себе". Только вот что понимать под этим "себе", при котором надо быть. В
этом-то весь вопрос и все различие.
- Действительно! - опять ужаснулась дама и лихо выпила.
Снова раздался звон бокалов, легкий вскрик, прозвучали чьи-то стихи.
Неожиданный разговор о йоге прервался...
Ужин вдруг стал быстро подвигаться к концу. Все реже раздавались
восклицания, обрывались слова...
Наступало время чтения.
Задвигались стулья, исчезли тарелки, бутылки, некоторые графины... и
вскоре гостиная преобразилась: один ее угол был освобожден, и в этом углу
за маленьким старинным столиком под портретом царедворца давно прошедших
времен должен был читать автор.
Все остальные разбрелись по гостиной и расселись на креслах, синих
диванах, стульях, группами, поодиночке, в углах, и в центре. Верхний свет
- по обычной традиции "подпольного" чтения - был погашен, так что
слушатели оказались в полутьме: горела только настольная лампа на
"авторском" "антикварном"
столике.
Постепенно шум стих, и все затаились, готовые принять в себя сладкий яд
искусства, "яд", который оживлял.
Первым начал читать Гена Семенов. Высокий, он не очень уютно выделялся
за маленьким столиком, но все неудобства были позабыты. Вика Семенова,
радостная и нервная, устроилась на полу рядом с Катей и не сводила горящих
глаз с мужа.
Рассказ Гены Семенова был довольно большой, как и все его вещи об
идиотах.
В нем был поток бешеного издевательства над обычным, горизонтальным
интеллектуализмом, проведенный частично его же собственным острым умом.
Ум, как сабля, обращенная внутрь, отрицал самого себя. И это была апология
бесконечного покоя в душе.
Идиоты превращались в мудрецов, в хранителей жизни, которую они не
знали, в призраков, глядящих пустыми глазами на исчезающий мир. Ничто не
могло поколебать их блаженной тишины.
И это было сделано так, что самые матерые интеллектуалы в этой
гостиной, вздыхая, про себя соглашались, что какая-то правда во всем этом
есть. Хотя их немного раздражало, что такой рафинированный эстет и
интеллектуал, как Геннадий Семенов, глумится над умом. Впрочем, в рассказе
была легкая ирония по отношению ко всем: и интеллектуалам, и идиотам. Но
она была настолько скрытой и неуловимой, что мало кто чувствовал ее. А те,
кто чувствовал, улыбались про себя в полумраке гостиной. Для них автор не
принимал ни ту, ни иную сторону, а подобно древней птице, парил над землей.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг