Ситуацию разрядил Закаулов, который предложил куда-нибудь съездить.
Однако Демин и Виктор решили все-таки остаться. Но на Глебушку Виктор
всегда действовал тяжело, и тот, пересиливая себя, решил поплестись за
Закауловым, настояв, правда, на том, что поехать надо к Кате Корниловой,
причем без звонка, наугад.
"Чтоб получилось по судьбе, - вздохнул про себя Глебушка, - а звонить
ей совестно чего-то, лучше просто нагрянуть: была не была..."
И они "нагрянули", - как раз в то время, когда Светлана Волгина уже
была у Кати, и они успели всласть наговориться. Хотя отношения между ними
не всегда были ровными на почве всяких ревностей-привязанностей, но они
как-то умудрялись прощать все "нюансы и сложности" - и тянулись друг к
другу. В чем-то внешнем они были немного схожи - и эти светлые волосы (у
Волгиной чуть потемнее), и русская красота... только у Кати были довольно
буйные и решительные, хотя и с глубиной глаза; Светлана же отличалась
большей мягкостью и нежностью черт.
Подруги рассказывали о последних тонкостях и движениях внутри
московского духовного подполья: какие нити протянулись от одних групп к
другим; в каком состоянии находится один известный писатель; какая связь
сейчас между эзотерическими и литературными кругами. Вспомнили поэтому и о
Ниночке Сафроновой.
- Я как раз была недавно у нее, - помешивая сахар в антикварной
чашечке, молвила Светлана, уютно расположившись в кресле. - Девчонка явно
в ударе сейчас. Какие-то у нее совсем сумасшедшие связи завелись в
эзотерических кругах.
- А как у тебя с муженьком? - перевела вдруг разговор Катя.
- Как тебе сказать... Я ведь говорила, - немного растерянно отвечала
Светлана.
- "Внутренние" отношения с Петром сейчас усложнились, если это
"внутренние"
между нами мы разрешим, то все будет в порядке... А пока... Но я все
равно его жена, и все...
- "И буду век ему верна", - улыбнулась Катя.
И в это время "вломились" Закаулов и Глеб. Приход без звонка был,
конечно, терпим в "подпольном" московском мире, но нельзя было не
учитывать вчерашний глебовский скандал. Впрочем, ситуация сразу смягчилась
тем, что оба "героя" были трезвые, и вид их выражал полное смирение и
больной покой. Катя сразу увидела, что с Глебом нечего сейчас выяснять
отношения; Закаулов же, увидев Волгину, сразу просветлел и притих
одновременно.
- Ну, мальчики, не пить, так не пить, - приветливо говорила Светлана,
разливая душистый чай. - Будем за вами ухаживать.
"Мальчики" - один постарше, помятый и обросший, с глубоко запавшими
глазами и сверкающим взглядом, другой помоложе, но уже в синеве восторга и
бреда - смиренно молчали.
- Великие люди России и их куртизанки, - громогласно заявила Катя,
рассмеявшись и взглянув на Глеба.
- Ну, мы пока еще сестры милосердия, - поправила Светлана. - Это вот у
Олега...
- Духовные сестры милосердия, если уточнить, - улыбнулся Закаулов.
И вдруг потянулся спокойный, но таинственно-душевный разговор за чайным
столом. Здесь было все: и ласка, и дрема, и уход в глубины, и внезапно
возникающие слова, уходящие внутрь, и обмен немного печальными взглядами,
и еще что-то совсем нежное, неуловимое, особенное, что могло и исчезнуть
от дуновения ветерка. Неожиданно в этом бездонном разговоре выплыла на
поверхность странствующая личность Закаулова, с его взлетами и
опусканиями, с его светло-пьяной душой, заброшенной в небо; потом -
всплыли бедствия Олега и - картины, картины Глеба - некоторые висели у
Кати - фантастические, горящие, но решенные в зримо-земных тонах.
- Да, когда-нибудь все это будет в музеях, - как издалека, произнесла
Светлана. - ...А пока наши ребята не считаются даже художниками. Ну что ж,
как это у Цветаевой: "мы любимые дети разгневанной родины... мы
когда-нибудь будем свидетельствовать о вас". Только бы нам не кончить, как
Цветаева.
- Или как Есенин.
- Да, или как Есенин.
- Давайте-ка лучше выпьем по чайку. Пока. А там видно будет. Главное,
чтоб не было злобы. Напротив - любовь. "Все пройдет, как с белых яблонь
дым".
- У нас ее и нет, злобы.
- И Цветаева и Есенин сейчас, наверное, в порядке. Вопреки некоторым
представлениям.
- Не знаю.
- А где сейчас Блок? Он, гений, лучший русский поэт 20-го века, но он
так мучительно умирал. И так писал о России. Где он сейчас?
- Надеюсь, он там, где нет "до" и "потом".
- Это надо спросить у тех немногих йогов... Или у Кирилла Леонова.
- Или у Саши Трепетова.
- Кто знает, кто знает? ...Путей после смерти столько же, сколько и
душ, - вздохнула Светлана. - Молиться только надо за него... и за других,
наших...
- Но остались стихи.
- О, да, конечно, стихи, стихи, стихи' И Россия - наша, его. И поэзия,
которая в нас. Его поэзия. Хоть бы все это осталось навечно.
И так продолжался этот разговор, в который влились их души, как в
единый поток, и даже не чувствовалось, кто именно говорит: все были, как
под одним покровом...
Светлана и Катя вставали иногда, выходили на кухню, наливали чай,
приносили сигареты, и их фигуры с распущенными волосами то светлели, то
темнели в лучах закатного дня. Молчал телефон, и точно остановилось время,
и можно было смотреть из этой остановки в будущее. Смотрел на них и
Достоевский неподвижным взором со своего портрета на стене, и Катя порой
взглядывала на него и улыбалась.
Внезапно их погружение было прервано звонком в дверь. Явился сосед:
что-то попросить. И после его ухода, точно очнувшись, Катя посмотрела на
часы.
- А ведь нам уже пора, Света, - напомнила она.
Да, им было уже пора - их ждали целители души.
И вот они простились у метро - им нужно было в разные стороны. Глебушка
и Закаулов направлялись в центр, Светлана и Катя - в Химки.
- Не пей уж теперь, Глеб, - упрашивал его Закаулов, пока поезд нес их
вперед.
- Отправляйся-ка лучше к матери, отлежись у нее. Я довезу тебя. И начни
рисовать, это тебя спасет.
Глеб согласно кивал головой, а внутри в душе вдруг всплывал образ
Светланы. Это и пугало и смущало его: что за чертовщина - ведь он полон
Катей, и вдруг...
Светлана. "Хм, нельзя же полюбить двух женщин одновременно, не дай Бог,
если такое может случиться, - думал он. - Это наказание Божие. Хотя,
говорят, этот паразит Муромцев умудряется, недаром о покойниках пишет.
Нда, но ведь где-то Светлана может быть не хуже Кати. Но Катя, Катя...
нет, Светлану надо смахнуть, как бред. Что мне делать?.. А все-таки может
получиться хорошая картина с ликом Светланы внутри. Да, линии лица... А,
Боже мой, Красота, Красота, отдохнуть надо от всего, отдохнуть, и даже от
Кати... Не могу я..."
Прощальное общение с Лехой не очень получилось. Но на улице недалеко от
своего дома Глеб вдруг произнес, положив руку на плечо Закаулова:
- А вот Настенька, наверное, в раю.
- Какая еще Настенька? - изумился Закаулов.
И Глеб объяснил, что это первая жена Ивана Грозного. И уже потом совсем
перед своей обшарпанной дверью, ему привиделся свет над Ново-Девичьим
монастырем, потом пожар, огненное зарево над Москвой, царская карета,
рука, поднятая вверх, чей-то голос, и опять свет, свет, свет - над
Ново-Девичьим монастырем.
Свет, очищающий все земное.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вскоре должен был состояться большой прием у Омаровых, на который был
зван и Олег.
Но за день до приема он решил встретиться с Сашей - заодно, может быть,
и поговорить с ним о феерическом ресторанном вечере с Ларионом Смолиным.
Между тем дикие и потаенные слухи о человеке с востока узкой струей
проникали из московских эзотерических кругов до окружения Олега. По пути
эти слухи, видимо, искажались и приобретали таинственно-нелепые оттенки.
То оказывалось, что он "исцелил" покойника (именно исцелил, а не
"воскресил"), то кому-то пригрезилось, что он оборачивал животных в людей.
Уверяли, что он может материализовывать потусторонних чудовищ, и якобы
один такой, полуматериализованный, как призрак, прошел по ночной Москве, и
редкие прохожие принимали его за собственную галлюцинацию. Во всем этом
виделся момент и странного искажения, и нарочитого юродства - но, как
некоторые утверждали, с целью прикрыть истинный смысл.
Поэтому, хотя все и подсмеивались над такого рода слухами, но все равно
с какой-то необъяснимой опаской. Потом пополз слушок, что все
религиозно-метафизические учения должны быть пересмотрены, но, конечно, не
в современную, а наоборот, в еще более мистическую сторону, ибо они
упустили скрытый и неизвестный элемент всего существующего, почти
недоступный человеческому уму.
Одним словом, становилось нехорошо...
Олег встретился с Сашей в молочном кафе на улице Горького: Трепетов был
пока постоянен в своих привычках. Пробуя раздражавшее его в такой ситуации
мороженое, Олег свел все к тому, что список людей, исключенных из числа
"кандидатов", довольно велик, и поэтому ему трудно подобрать кого-либо еще
в его сфере зрения.
- Есть, правда, тут одна девчонка, Нина Сафронова... Слышали?
- Даже видел раза два-три. Давно. Но можно познакомиться поближе.
- Вот и отлично. Как бы нам все это ускорить...
- Давайте ускорим. В сущности, трех кандидатов достаточно. Есть еще
дополнительный вариант: завтра ведь вечер у Омаровых. Будет много разного
народу, со всех концов. Что если мне потолкаться там, вдруг на кого-нибудь
ляжет взгляд?
- Неплохо.
- Вы только предупредите Владимира Александровича, что придете со мной.
Он наверняка слышал обо мне, но мы не знакомы.
- Все будет в порядке. А как насчет Ниночки?
- С Ниночкой - сразу после Омаровых. И потом все мы соберемся для
дальнейшего...
- Мне что-то в связи с этим тайным человеком расхотелось жить, - вдруг
заметил Олег.
- Ничего! Это естественно! - бодро воскликнул Саша. - И в конце концов,
пустяки! Со мной еще не то было, в другом смысле. Не дай Бог, если вам это
предстоит.
Мороженое иссякло, и обо всем договорились.
- Ну-с, покедова, до завтра, лично я - далеко, - и Саша простился с
Олегом.
Дома Олега ждала новость: Леха Закаулов вернулся из своего "отключения"
в полном порядке.
Салон Омаровых был одним из самых популярных в неконформистском
художественном мире; он даже пустил корни в официальный артистический мир.
Сам Владимир Александрович был блестящий иллюстратор легально издаваемых
книг классической литературы. В то же время это не мешало ему создавать
свою живопись, довольно модернистскую, и даже участвовать в полупризнанных
выставках - в Москве, Киеве, Ленинграде и Новосибирске. Картины его
попадали, конечно, и за границу. Он не был так знаменит, как Глеб Луканов,
но это компенсировалось его добролюбием, гостеприимством и полным
отсутствием всяких комплексов. Кроме того, Омаров питал слабость к
литераторам, и даже просто к необычным личностям, которых судьба вволю
разбросала по мистическому подполью Москвы. Таким образом, его салон
сочетал в себе людей из разных слоев.
У него была полная возможность для устройства таких роскошных вечеров -
на квартире ли у себя в Москве, или на даче, под Клином: Омаров неплохо
зарабатывал своими иллюстрациями. Более того: он даже помогал нуждающимся
"неконформистам", неконформизм которых заходил так далеко, что начинал
сказываться на их желудках.
Наконец, сама квартира его на Речном вокзале была почти сказочная и
могла вместить необъятное число гостей. Она напоминала дворянские дома
19-го века:
столько в ней было умело и художественно расставленной антикварной
мебели.
Каждая такая "вещичка" - по западным ценам - стоила сотни тысяч
долларов.
На стенках висели старинные портреты - русских государственных деятелей
18-го и начала 19-го века. В одном углу - богатый иконостас: Омаров был
церковно-верующим человеком, хотя и без особого углубления в духовные
вопросы.
Его супруга, Алла Николаевна, пышная дама 35 лет, милая, мягкая, но
соблюдающая интеллигентское достоинство, работала в библиотеке научным
сотрудником.
Словом, это был очень удобный салон для всех: здесь могли сойтись и
поговорить за рюмкой ликера или коньяка и просветленный искатель истины, и
подпольный поэт, и даже официальные ребята из Союза московских художников.
Те, кто были хорошо устроены в плане внешнего бытия, чувствовали себя
здесь как дома; но и полубродяги из крайних "неконформистов" могли здесь
хорошо отдохнуть в уютных креслах, отведать необычных блюд и попробовать
заграничные ликеры, а не водку.
Водка целиком изгонялась из этого хозяйства, но только потому, что на
этой почве бывали эксцессы. Зато ликерам и наливкам - в маленьких
драгоценных хрустальных рюмочках - отдавалось безграничное предпочтение:
ни в одном "подпольном"
салоне Москвы не подавали к столу столько разнообразных и бесчисленных
видов ликеров и наливочек. Ликеры доставлялись из лучших магазинов Москвы,
а вот наливочка, к которой Алла Николаевна питала расположение,
изготовлялась по-домашнему, в чем Алле Николаевне усердно помогала ее
мать-старушка, тоже большая охотница наливок и умеющая их по-старинному и
весьма качественно приготовлять.
Две полные, розовощекие дочки Омаровых завершали благополучную картину
этого семейства.
Явственно, этот салон отличался от салона Олега в Спиридоньевском
переулке.
Вообще в неконформистском мире Москвы было несколько видов "салонов".
Собственно говоря, салон Олега был даже более знаменит, чем салон
Омаровых - слишком уж громкое имя было у Олега - но его характер был
совершенно другой. Олег не очень ценил внешнюю респектабельность, жил
анархично, и по сравнению с Омаровыми, бедно, но больше их любил бродяг,
необычных личностей и людей мистического плана. Конечно, у него были, как
у всякого известного неконформистского поэта или писателя, и внешний и
внутренний круг. Внешний круг у Олега был очень широк - обязывала слава -
и там можно было встретить кого угодно. Но внутренний круг - это была та
художественная подпольная элита, которая уже вплотную сближалась с
московскими эзотерическими кругами или, во всяком случае, искала с ними
контактов.
Нечто иное было в салоне Омаровых. Там даже не существовало особенного
различия между внешним и внутренним кругом. Кроме того, там равно любили
всех - и художников-реалистов, и художников-авангардистов, и отчаянных
поэтов, и замогильных прозаиков. (Даже такой загадочный архивист,
библиофил и собиратель подпольной библиотеки как Андрей Крупаев захаживал
сюда). "Все хорошо, что талантливо и идет в сокровищницу русского
искусства, - говаривал Владимир Александрович. - Модернизм, реализм... и
любой "изм" только средство, а главное, чтоб было искусство. Любое
искусство - счастье. Возьмите, например, Валю Муромцева; человек пишет о
покойниках, мрачновато, кажется, а вот многие говорят: прочел о мертвецах,
а точно солнцем осветил. Такова тайна настоящего искусства: оно всегда
позитивно".
Эмоциональные речи редко произносились Омаровым, обычно он был всегда
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг