- Прекрати!
Прерывая хохот, Боренька надрывно и с трудом, выдавил:
- Не над вами же, Павел, не над вами!
Потом опять потек дикий хохот и вырвались посреди слова:
- Над миром... Над миром хохочу... Братья! Павел пнул Бореньку ногой:
- Убирайся, уходи отсюда, оставь нас вдвоем, или тебе будет плохо!..
Юлий продолжал подплясывать. Между тем Никита в своем углу по-прежнему
невозмутимо и отключенно рисовал. Свет выделял его пустынное лицо.
Боренька, сообразив, что всему есть предел и все разваливается, весь
мир выпадает, как гнилые зубы, содрогаясь встал и чуть ли не бегом
удалился, повинуясь металлу в голосе Павла... Наконец исчез за разрушенным
строением.
Теперь они остались вдвоем: папуля и сыночек.
Павел бормотал что-то несусветное:
- Прости меня... Я не насиловал твою мать... Это чепуха... Она сама
хотела... Я полюбил ее тогда... Я выпал, я не знал где нахожусь... Я
просто выпал... туда, к твоей матери. В ванную... Бедный ребенок... Как же
ты жив??!
С каждым его словом Юлий зверел все больше и больше. Лицо его
представляло уже искажение искаженного.
- А ты докажи мне, что мой папаша, - проскрипел он зубами. - Докажи. Я
тебе указал, что я сын своей матери, Алины Ковровой, а ты мне еще ничего
не доказал, - и он махнул кулаком в пространство. - Слезам не надо верить,
говорят.
- Я выпал из времени... Я выпал.
- Ах, ты выпал, как тот старик... Ты с ним заодно. Юлий дико оглянулся.
Никиты нигде не было, не было и на его месте, где он рисовал.
- Где Никита?! - взвыл Юлий. Павел тоже оглянулся:
- Его нет!
На мгновенье Павел отключился: Никита ушел. Он огляделся. Это место,
где они оказались, показалось ему в целом каким-то странным, "не нашим",
"не человеческим"... Хотя что там особенного: заброшенный, недостроенный
дом. Но дело было не в доме, а в пространстве. Ему показалось, что
пространство становится другим. Юлий встал во весь рост и трубно,
по-древнему заорал:
- Никита... Никита!
Потом сделал несколько прыжков в сторону, точно стараясь поймать
невидимого Никиту, но потом, словно стукнувшись лбом о пустоту, пошатнулся
и, как пьяный, подошел обратно к Павлу и сел на бревно.
- Ушел, - проскрежетал Юлий. - И ты с ним, наверное, заодно...
Выпали... На нашу голову...
- Я люблю тебя, сынок...
- А мне плевать... Я свои руки люблю, парень, - и Юлий протянул перед
Павлом свои твердые жилистые руки. - Я этими руками много людей передушил,
папаша...
Убийца твой сын, вот кто я. - И Юлий приблизил свое лицо к лицу Павла.
- И этого старика, твоего напарника из будущего, я еще тоже должен
задавить...
Вот так.
- Что за бред... Что ты говоришь... Я люблю тебя... Расскажи, как ты
жил?
- Как я жил?!! - Юлий захохотал. - Да жил неплохо. Тетя заботилась.
Государство тоже. Воровал, конечно, где плохо лежит. Всегда был и сыт и
пьян, как говорится... Ты вот лучше, парень, расскажи, как ты вместе с
Никитой из будущего выпал, и какое оно, это будущее... Есть ли там такие,
как я?!! Или все там такие, как моя мать, невинные?.. Как Верочка
какая-то, о которой ты, парень, бормотал вначале? Ты ее, случайно, не
изнасиловал?
- Юлий, ты ожесточен... Подумай: я твой отец!
Юлик хлебнул водки прямо из горла... Кровь бросилась к глазам, но не от
водки, от ярости.
- Что?!! Отец?!. Что же я - чудище, по-твоему... Гиппопотам??! Ты же
одного возраста со мной!.. Что ты мелешь, падло?!!
И с мгновенным бешенством Юлий ударил Павла подвернувшимся бруском по
голове.
Павел пошатнулся на своем сидении, не упал, но потекла кровь.
- Ну вот и конец, - прошептал он, - спасибо, сынок... Юлий ударил еще,
снова - на этот раз Павел упал. Юлий вскочил, закричал и бросился бежать.
Кругом была пустота и заброшенность: ни Никиты, ни Павла, живого Павла. Но
вместо того чтобы убежать из этого страшного места, Юлий, точно повинуясь
какой-то силе, стал бегать вокруг тела Павла. Он чего-то бормотал,
подвывал, поднимая руки кверху, к богам, к Небу, но упорно не уходил, а
делал все время круги вокруг Павла.
Когда он это осознал, то вдруг остановился. В голове его мелькнула
странная неожиданная мысль: ведь тетя Полина, сестра матери, чтоб мучить
его, сама рассказывала ему всякие детали о гибели матери и его рождении. И
вот одним вечером она сказала, что его мать поведала ей, когда еще искали
этого парня, будто бы насильника, она заметила уже после у него на шее,
около плеча, необычную родинку - и это почему-то врезалось ей в память.
Родинка была в форме звезды, очень красивая.
Мгновенно, прыжком Юлий вернулся к Павлу, подскочил, рванул рубаху,
посмотрел и увидел родинку в форме звезды.
Юлий приподнялся пораженный, челюсть отвисла.
Но эта неподвижность продолжалась недолго.
Потом раздался сумасшедший крик, и Юлий бросился бежать - на этот раз
вперед, вперед, к свету, на выход. Бежал и кричал:
- Я убил своего отца!.. Я убил его! Я - отцеубийца! Бежал, подпрыгивая
вовсю, но руки на сей раз были точно привязанные: они не взлетали вверх,
будто присмирев.
Бежал он по дороге, туда, к домам, спотыкаясь и все время воя:
- Отцеубийца... Отцеубийца... Отцеубийца!
Когда, пробегая мимо какого-то магазина, он взглянул на себя в витрину,
то увидел два лица: одно, прежнее, а второе, которое скрывалось за этим
Лицом, но уже виднелось, жуткое, решительное и совсем другое. С тенью
здравого безумия.
Глава 35
Крушуев у себя в комнате, в московской квартире, пил чай с молоком.
Раздался звонок.
- Кто там?
- Это я самый, Юлий.
Артур Михайлович открыл и немного оторопел: таков был вид у Посеева.
Крушуев потоптался и спросил:
- Что такой дикий, не удалось задушить? Проходи, рассказывай.
Юлик свободной походкой прошел на кухню. Поздоровался с кошкой. Та
сразу ушла.
- Молочка-то дать? - озаботился Крушуев.
Юлик сел и замолчал. По дороге от заброшенного дома до Крушуева, уже
подходя к Артуру Михайловичу, Юлик прокрутил в голове разговор с Павлом и
вспомнил детали, когда тот говорил о его матери и на которые он в горячке
не обратил внимания.
Все сомнения у него пропали: да, он убил собственного отца. По дороге,
проходя какими-то дворами к дому Крушуева, вспоминал какие-то обрывки слов
Павла, сказанные им во время этой первой и последней встречи.
"Сыночек, пойдем отсюда на улицу... Отсюда... Обсудим, что нам
делать... Не все так страшно... Собственно, что случилось?.. Во сне, в
сновиденьях бывает хуже, гораздо хуже... Кошмар пройдет... Все проходит..."
- Долго будешь молчать, Юлик? - раздался громкий голос Крушуева.
Юлик протянул через стол к Артуру Михайловичу свои огромные, черные от
трудов руки и, задыхаясь, проговорил:
- Вот этими руками сегодня я отца своего убил, а ты мне тоже папаша,
Артур, сам так назвал себя, не отказывайся, только душевный папаша,
наставник. Потому теперь я и тебя убью, папочка.
Крушуев побледнел, сразу оценив ситуацию, и срывающимся голосом сказал:
- Что| ты бредишь? Какого отца ты убил? Никита тебе отец?
И, сделав усилие, повысил голос:
- В себя приди, Юлий, ты что? Что случилось?
- А мне теперь все отцы, папа, - Посеев обвел безумными глазами кухню.
- Был у меня отец, о нем я всю жизнь мечтал, а он из будущего пришел и
меня родил. Вот так. А я его за это пристукнул, за то, что жизнь мне дал,
жизнь чудовища, конечно, но жизнь, папаня, верно?
Улыбка вдруг поползла по двойному лицу Юлика. Скорее, даже это были две
улыбки:
одна - прежнего лица, а другая - потайного.
- Как ты-то вон жить хочешь, восьмидесятилетний старичок, лет за сто
хочешь, - протяжно говорил Юлий, - на науку потом надеешься...
Крушуев взвизгнул:
- Уходи, Юлик, уходи, ты не в себе!
- Уйду, но сначала тебя убью.
- За что?!
- Ни за что. А просто за то, что я отца своего убил... Да еще из
будущего... И у меня, понимаешь, ум за разум зашел...
- Не бредь!
- Чему ж ты меня учил, папаня?! Нехороших людей - убивать. Согласен. А
получилось, что я отца своего родного убил. И Никиту, его напарника из
будущего, хотел удушить. А раз он моего отца друг - зачем же я его буду
душить? Что-то не то, я гляжу, получается из твоей теории. - И Юлий
зловеще улыбнулся, обнажая желтые больные зубы. - Что ж ты дрожишь так,
старикашенька? Думаешь, я за дрожь тебя пожалею? Еще чего!
- Уйди, Юлий, уйди... Ты с ума сошел... Я тебя подлечу... Крушуева
действительно пробирала дрожь, и зубы стучали:
он понял, что произошло нечто необратимое.
Юлий захохотал, и его смех чем-то напоминал на этот раз смех Бореньки
(только в более коротком варианте).
- Как жить-то хочешь, а... как жить-то? - хохотал Юлий. - Папаня,
стыдись!..
Меня тут старушка одна, наоборот, просила убить, а я ей отказал.
Ха-ха-ха!
Крушуев решился. Встал и громко закричал:
- Вон! Вон! Ты что, забыл, кто я! Завтра придешь - в нормальном виде!
Вон!
А сам подумал: убить его надо за это время. Увы, это была ошибка Артура
Михайловича: она только ускорила развязку. Юлий тоже встал и побагровел:
- Завтра я на твою могилу приду, падло! - А потом прошипел: - Жить
хочет до ста, до тысячи, до миллиона лет! Аппетит, и какой аппетитик! А
мне, отцеубийце, сколько надо жить?! К чему ты меня привел, папаня!.. Я
теперь вторым отцеубийцей буду - мне все равно. Один - из будущего, другой
- из прошлого.
- Остановись, остановись, Юлий! - Завизжал Артур Михайлович. - Я тебе
добра хотел, на великое дело поднимал...
Но Юлия больше всего бесило это воспоминание о том, что Крушуев
частенько говорил за чаем с молочком, что хочет он жить миллион лет, и
что-де наука этого добьется в конце концов. Ну, если не наука, то, в
крайнем случае, Антихрист, благо они недалеки друг от друга, приговаривал
Крушуев, но до Антихриста еще дожить надо, многозначительно добавлял он.
Против Антихриста Юлий ничего не имел, но желание Крушуева жить до
миллиона лет сейчас, в связи с отцеубийством, совсем помутило его ум.
- Не дам дожить тебе до науки, - прошептал он, приближаясь к Крушуеву,
- до ее успехов чертовых... Не дам... Не проживешь ни миллион, ни тысячу
лет, ни даже десять... Три минутки тебе осталось, три минутки.
И бешеным рывком Юлий опрокинул старичка на пол и стал душить. "Сынок"
возвышался над "папой-наставником" таким образом, что могло показаться,
что он насилует его. Крушуев дергался, извивался, но, действительно, через
три минуты погиб.
Юлий, когда встал, отряхнувшись, даже поглядел на часы: действительно,
три минуты.
"Ну вот, - удовлетворенно буркнул про себя Юля, - а хотел жить миллион
лет.
Думал ли, что сегодня погибнет? А все из-за чего: из-за моего ума, не
выдержал он отцеубийства..."
И Юлий убежал из квартиры, и, когда бежал по проходным дворам, уже не
знал к кому ему бежать, есть ли у него друзья и есть ли в конце концов Бог.
Когда квартира Артура Михайловича опустела от Юлиного духа, это
случилось примерно через час после его ухода, из-под кровати в спальне
возникла кошка Крушуева. Она, конечно, поняла, что случилось с ее
хозяином, но тем не менее сошла с ума, потому что не знала куда деться и
что теперь делать.
Глава 36
Далее темп событий (а может, и движение времени) замедлился.
Впрочем, не совсем так. Боренька, движимый беспокойством за Павла, не
ушел далеко от "заброшенного строения", а побродил сначала среди ближайших
домов и садиков. И когда совсем простил Павлу его безумную грубость, решил
вернуться и посмотреть, чем же все кончилось. Может быть, все обернулось
настолько чудесно, что Александр и Павел сейчас целуются и их надо
разнять. Или, наоборот, Павлу надо помочь духом: не всякий справится с
известием, падающим на твою голову ни с того ни с сего.
"Главное - не хохотать", - сказал себе Боренька, подходя к пустырю
вокруг "строения". Он был уверен, что Александр и Павел еще там: прошло
совсем немного времени, пока он бродил. Он быстро нашел бревнышки, на
которых сидели, бутылки из-под винца, остатки еды... Но к его недоумению
никого вокруг не оказалось. Ни Александра, ни Павла, ни Никиты. Его
недоумение перешло бы в ужас и крайнее изумление: в ужас, если бы он знал,
что случилось, в крайнее изумление - потому что трупа Павла действительно
нигде не было. Труп исчез.
А Юлик тем временем продолжал в исступлении бродить по Москве, не
решаясь близко подойти к "заброшенному строению", чтобы вдруг не увидеть
мертвое лицо своего отца и не увлечься этим.
В остальном события развивались тупо. Милиция, к примеру, только через
неделю обнаружила труп Крушуева: соседи почему-то считали, что Крушуев
уехал. Труп, естественно, уже разлагался, и как-то по-стариковски, но
медленно. И с ходом дела тоже не спешили. Отсутствие Павла тоже стало
беспокоить не сразу. Заходил Черепов, потом Егор, много раз звонили
"свои", друзья - но вроде не чувствовалось ничего особенного. Почти каждый
из "своих" имел особенность "пропадать" порой на два-три-четыре дня, а то
и больше. А близкие родственники Павла вообще жили в Сибири, неизвестно
где.
Но потом все закрутилось с невиданной быстротой, но развивалось
параллельно, не пересекаясь. Юлика задержали в детском садике, когда он
кормил воробышков. Но арестовали его только по обвинению в убийстве
профессора, доктора наук Крушуева, не больше. С исчезновением Павла
Далинина его не связывали, да и он себя нарочно бережливо не выдавал. На
Павла же поступил сигнал в другое соответствующее милицейское отделение о
пропаже человеков, без всякой связи с Юликом. "Пропаж"
таких было предостаточно, и в "отделении" предпочитали ждать: может,
вернется парень, бывает и надолго пропадают, а потом вдруг ни с того ни с
сего выскакивают обратно. Осложнялось дело тем, что Боренька, ничего не
подозревая, сам исчез, но только в деревню, отдохнуть от хохота захотел, и
никто, следовательно, не мог проявить инициативу и дать показания о
встрече некого Александра с Павлом. А от Никиты какой толк: вряд ли он
осознавал, когда рисовал "человечков будущего", что происходит вокруг
него, к тому же он и сам ушел куда-то еще до развязки. "Свои", конечно,
пытались найти его, думали, вдруг он что-то знает или видел, но, как
назло, Никита тоже куда-то делся или пропал, что, впрочем, в его случае
было всегда нормально и случалось не раз.
Но когда отсутствие Павла стало непривычно долгим, среди "своих" это
вызвало настоящее потрясение, переворот и боль.
И те, которые знали о подлинной жизни Далинина, были убеждены -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг