- Зачем, дурища? Он же ребенок, а ты отняла у него любимую игрушку!
Теперь все к черту полетит. - Рамирес с чувством вставил каталонское
словцо. - Тридцать лет я... - Следующее слово было итальянским.
- Я люблю его, - ответила Инга. - А он не знает и не узнает.
На любовь Пиредре было наплевать со всех башен Гауди.
- Ах, он не узнает? Скажи, пожалуйста! Какими идиотами бывают умные
люди... Кому подчиняется вся охрана? Ты знаешь, что они тебя потеряли в
двух шагах от той гостиницы? Доложили мне, доложат и ему. Думаешь, он не
сложит два и два?
- Ты ругаешь меня не за преступление, а за глупость, - заметила Инга.
- Да! Это хуже, чем преступление, это преступная глупость, - невольно
цитируя классика, гневно признал Рамирес. - Что, непременно надо было
вплотную подходить? Ты бы еще разводным ключом ее треснула, мадам
Кастаньеда... Ну что мне теперь прикажешь делать?
Странное, доселе не случавшееся взаимопонимание установилось вдруг в эту
минуту между отцом и дочерью.
- Я нарушила какие-то твои планы?
- Ты нарушила все мои планы. Ты замуж за него собралась? Ты думаешь, ты
его знаешь? Ты считаешь, он твой добрый друг? Сказал бы я тебе... -
Рамирес с досадой отвернулся. - Мои планы ее волнуют... Я тебе сейчас
скажу о твоих планах. Извини, дорогая дочурка, но твоя песенка спета.
- Ты думаешь...
- Я думаю. Ты у него маузеры видела? Он тебе показывал?
- Нет. Кольты его я знаю.
- Он твои кольты завтра выкинет в канаву!
- Он же их любит.
- Много ты считаешься с тем, что он любит... Ящики такие полированные, в
оружейном шкафу, из каждого ручка торчит?
- Да, как-то видела.
- Так, он тебе их не показывал... "Маузерверке", настоящая "девятка", там
патроны почти винтовочные, вот! - Желтым ногтем Рамирес отмерил две с
лишним фаланги своего музыкального пальца. - Продырявит тебе башку, будет
там... два на два дюйма. Узнаешь тогда доброго друга...
- Что же мне делать?
- Не знаю. У тебя гастроли в Стимфале? Ну, два дня он будет хоронить...
Собирайся и сейчас же, немедленно улетай. Все. Вещи брось, там купишь.
Может быть... хотя и не верится.
Инга присела на край стола, погладила резной торец столешницы:
- Ты приказал убить Эрлена?
- А, он и про это тебе рассказывал? Да, приказал, приказал. Твой Эрлен
одним словом и меня, и Звонаря, и всю компанию может отправить в такие
места, откуда ты нас не скоро получишь. В нашем деле такое бывает сплошь и
рядом... Знаю, знаю, что ты думаешь: что мы с тобой одного поля ягодицы -
что ж, ты мне дочь.
- У тебя тоже неприятности?
- Да-с, не скрою, дела дрянь. - Рамирес устал злиться, и природная
жизнерадостность постепенно брала свое. - Скорее всего, моя прелесть, твой
папочка тоже вскорости употребит политический маневр под названием "ноги".
Твоя бурная деятельность также в немалой степени этому посодействовала.
Наш чертушка теперь взбесится, сграбастает вот те самые зональные пугачи,
и ищи ветра в поле... А мне куда? Что я железке объясню? Извините
реликодушно, проморгал собственную дочь? Лихо у тебя вышло, калды-балды...
Нет, слуга покорный, увольте.
- А как же концерн?
- Моя дорогая, я не Луи Четырнадцатый, но скажу: концерн - это я. Наша
музыка сыграет в ящик... - Пиредра вдруг состроил самую утешающую гримасу
и предложил: - Давай выпьем, а то мне чего-то не хватает.
В отличие от Звонаря, для которого все связанное со спиртным начиналось и
кончалось словом "виски", Рамирес был гурманом и знатоком всего мирового,
а в том числе и французского, винодельческого искусства. Он поднялся,
освободился от плаща, повращал круглый, встроенный в стенку бар, достал
бутылку и разлил коньяк в специальные хрустальные рюмки:
- За твое здоровье, благоразумная дочь, - и сделал Инге еще одну рожу, из
тех, что так веселили ее в детстве. - За твои необычайные успехи. Допивай
и беги отсюда со всех ног.
- Ох, мое серебро, - спохватилась Инга. - Я же все оставила!
- Серебряные будут ручки у гроба! - снова рявкнул Пиредра. - Живо!
Под влиянием ситуации и коньяка у Инги открылось второе зрение. Другими
глазами она увидела всю картину: боже, да мы и вправду гангстерская семья,
отец и дочь... вот как это выглядит! Что-то незнакомое пробудилось в ней.
- Па, - сказала она, - почему мы не говорили так раньше? Наверное, это я
виновата, я даже не пробовала тебя понять. Ты был слишком добр ко мне...
Знаешь, у нас есть еще шанс. Я чувствую, сейчас мы расстаемся, и надолго,
но я тебе обещаю, может быть, через несколько лет, я буду ждать, мы
обязательно встретимся и расскажем друг другу все до конца. Я очень этого
хочу.
- За чем же дело стало, - проворчал Рамирес. - Ты только постарайся
дальше без глупостей. Будь хорошей мышкой. А маме мы ничего не скажем.
Оставшись в одиночестве, Звонарь прошелся по комнате, вытащил еще одну
сигарету, постоял у окна. Да, надо же, сын Диноэла. Тратера, покинутая,
почти позабытая родина. Блудный сын... Наверное, стоят еще те леса, и
паутина летит в сентябре, по долинам текут реки, у мостов города, у
мельниц запруды, ветер волнует море еловых ветвей... Какой овраг был в том
буковом лесу! На что он променял все это? На две кольтовские штамповки?
Зачем? Затем, чтобы убивать горемычного сына горемычного отца
Терра-Эттина? Но ведь нет уже страшного неумолимого герцога, нет и рыжего
палача Монмаута, никто не ищет и не ловит давно умершего разбойника
Сталбриджа! Показать Колхии свой родной край, она-то ведь ничего подобного
не видела!
Вот мысль. Гуго утопил окурок в унитазе, затем, верный привычке бережно
относиться к еде, проделал следующую простейшую манипуляцию: все
недоеденное прикрыл тарелками и затолкал в холодильник, потом допил стакан
и занялся грязной посудой, включив для начала телевизор - опыт
подсказывал, что быть в курсе последних новостей иной раз весьма невредно
для здоровья. Задвинув стену, он покатил столик на кухню. В эфире шел
разговор о каком-то конгрессе, о чьем-то выступлении, и вдруг померещилось
имя Колхии. Столкнув разом все, что было под рукой, в посудомоечную
машину, Звонарь вернулся в гостиную.
- ...исполнительница как народных, так и джазовых композиций,
обладательница звания "гитара-акустик" семьдесят пятого, семьдесят
седьмого и семьдесят восьмого годов, а также признанная лучшей певицей
кантри-блюз прошлого года. Согласно сообщениям, смерть наступила в
результате приступа острой сердечной недостаточности во время отдыха
актрисы в заповеднике на севере Нормандии. О времени и месте церемонии
похорон информации пока не поступало.
Сердце. Внезапная остановка сердца. В жизни Колхия не жаловалась на
сердце. Гуго окаменело смотрел на экран. Все внутри, отталкиваясь и
отворачиваясь от факта, выло и ревело: "Нет! Не верю! Не может быть!",
всеми силами пытаясь убежать в прошлое, где этого кошмара еще нет.
Бесполезно. Не убежишь. Вот оно. Умерла. Господи, что же теперь еще?
Звонарь нащупал за спиной пульт и выключил телевизор; бросил полотенце,
которое, оказывается, все еще держал в руке, потом зачем-то взял со шкафа
пистолет, убрал в кобуру и сел на диван. Душа разом помертвела, и
неизвестно, что было бы дальше, если бы не утвержденная годами потребность
в действии. Гуго снова поднялся и подошел к телефону. Ах да, он же
выключен. Ого, ему, кажется, звонил весь город. К черту.
- Голубка. Давай машину. Через пять минут.
- Диспетчерская? Анри, это ты? Приготовьте вертолет - это первое. Второе
- все данные. Больница, морг, главврач, префект, где поп этот проклятый.
А... уже знаешь. Кто из наших выехал? Так. Нет. Мне нужны все, поднимай
ребят. Я сейчас буду. Спасибо, малыш. Да, не поможешь. Вот еще что, пока
не забыл, сообщи по каналу: операция по летчику отменяется, возвращай всех.
Звонарь дал отбой, оделся, затянул пояс кожаного пальто и неожиданно
остановился, привалясь к косяку, и не меньше минуты простоял так, глядя
невидящими глазами в раздвинутое пространство кухни. Потом погасил свет и
вышел.
На нормандском берегу, между лесом и дюнами, возвышался громадный черный
сруб. Наверху сруба стоял помост, на который вела свежеструганая лестница,
а на помосте лежала Ленка Колхия в своем любимом походном наряде: джинсах,
свитере и новеньких кроссовках. Сооружение было воздвигнуто за одну ночь,
несмотря на то что смолу, например, - шесть бочек - пришлось везти
специальным рейсом аж из Финляндии.
От всего остального мира этот уголок побережья отделяла вытянувшаяся вдоль
края леса цепочка олимпийских охранников со вкрапленными в разных местах
полицейскими в глянцевых плащах. Полицейские всем объясняли: допуска нет,
права аренды законные, дождитесь завтрашнего дня, а пока вот объезд. Для
прессы Звонарь объявил:
- Будут присутствовать только сыновья. Если какому-нибудь умнику
захочется поснимать с вертолета, пусть он знает, у меня с собой "стингер".
И орда журналистов деликатно передвигалась вдоль опушки, вооружась
телеобъективами и дальномерами. Подоспевшему священнику Гуго сообщил:
- Нет, святой отец, она отправится к Богу так, как сама этого желала. И я
вас уверяю, что они там прекрасно договорятся. Так что ступайте и
помолитесь за нее.
И священник пошел молиться.
Вместе с пестрым и довольно оживленным караваном, густо оснащенным
гитарами, пожаловал некто, назвавшийся мужем, - старый облезлый мальчик
лет пятидесяти в длинных седых патлах с претензиями на свободомыслие.
Компанию вернули в автомобили, а пришельца доставили пред очи Звонаря. Тот
первым делом посмотрел на старшего сына Колхии, Бориса.
Борис подошел и что-то зашептал Гуго на ухо. Звонарь выслушал, не поведя
бровью, а старый мальчик-муж чувствовал себя все более неуютно: вокруг
пустынные дюны, не склонные к общению вооруженные люди и не обещающий
ничего доброго взгляд Звонаря. Прибывший облизнул губы и переступил с ноги
на ногу.
- Я, - начал он, запинаясь, - видите ли... Мы...
- Ты, - подтвердил ему Гуго. - Вижу, что ты. Теперь слушай меня
внимательно, потому что повторять два раза я не стану. Сегодня тебе
предоставляется удивительный шанс, какого у тебя, может быть, никогда не
было. Проси, что хочешь, и ты это получишь. Хочешь денег? Назови сумму.
Хочешь дом? Говори. Хочешь земли? Скажи где. Хочешь машину? Пожалуйста,
любую. Ну?
- Э-кхм-м, - сказал гость.
- Ну что, хочешь машину? - помог ему Звонарь.
- Хочу... машину.
- Какую?
- Э-э-э-э... "паджеро".
- Буча, - приказал Гуго одному из стоявших вокруг людей, - поезжай с ним
в Довиль, купи ему "паджеро" и оформи все права. Заправь. Так вот, садись,
уезжай, и чтобы я тебя никогда больше не видел.
И старый мальчик сгинул.
Теперь со всем этим было кончено. Теперь они втроем - Гуго, Борис и
младший сын Ричард - стояли перед пахнущим смолой срубом; на песчаном
склоне лежала глубокая тень, другой озаряло солнце, неподалеку вздыхало
невидимое море.
- Гуго, - сказал Борис. - Не надо, не мсти.
- Гуго, - сказал Ричард. - Ведь ты не умрешь? Ну, не умрешь так скоро?
- Дайте гитару, - сказал Звонарь.
Гитара Колхии - та, которую она называла "кочевой", - видавший виды, но
еще очень приличный инструмент немецкой работы с глубоким коробом и рябым
от времени грифом; Звонарь взял ее и поднялся наверх, на помост.
Колхия лежала расчесанная, подкрашенная, очень красивая, с букетом осенних
цветов под головой, спокойно глядя в небо закрытыми глазами, и даже
утихший ветерок не тревожил ее рыжих кудрей. Присев рядом, Звонарь тронул
струны гитары.
- Расстроена, - обратился он к Колхии. - Ничего, я сейчас.
Захрустели колки, зазвучали, меняясь, тона - рядом с мертвой возлюбленной
Звонарь тщательно настраивал гитару. Настроил, положил под холодную руку,
бахромчатый ремень бережно подсунул под плечо.
- Я забрал кападастр, - сказал Гуго, стараясь смягчить голос. - Я просто
настроил повыше... - Тут он не выдержал и первый раз за все время
незаметно для себя заплакал.
Спустившись к мальчикам, Звонарь поднял сосновую чурку, обмотанную
смоляной куделью, и кивнул Борису. Щелкнула зажигалка, пламя весело
затрещало. Гуго и следом ребята обошли вокруг сруба, втыкая факел между
бревнами.
Вначале ничего было не разобрать из-за дыма. Потом огненный дракон
расправил крылья, и находиться рядом стало невозможно; гудящая и
крутящаяся башня огня поднялась над побережьем, и видно ее было за
несколько миль.
- Ступайте, - сказал Звонарь мальчикам. - Поезжайте с Люком. Дальше я сам.
Двумя днями позже, опять-таки в несусветную рань, Гуго вернулся в "Пять
комнат". Помывшись и побрившись, он приступил к делам: из первозданного
хаоса стенного шкафа достал багажную стенторовскую сумку с давно вышедшими
из моды гобеленными вставками (вот бы влетело разбойнику от Инги!) и
уложил в нее разную походную мелочь, футляр с охотничьим луком, теплую
куртку, носки, запасные сапоги, воспетые Рамиресом два маузера и патроны к
ним, сборник собственных сочинений, длинный нож в универсальных ножнах,
белье, два свитера и аккуратнейшим образом запакованную черноярлычную
бутылку "Джонни Уокера". Задернув на этом всем "молнию", Звонарь занялся
не менее важной процедурой: разложив на столе разнообразные ершики и
масленки, он разобрал, вычистил и смазал все пистолеты. Современного
оружия Гуго не любил. Что же это такое действительно: отдельный
предохранитель на спусковой крючок, отдельный - на курок, и еще один - на
затвор, да плюс фиксатор обоймы, да затворная задержка, и прибавьте
разборную кнопку. Это уже не пистолет, а то ли пульт управления НАСА, то
ли вообще вотум недоверия человечеству. Нет уж, он предпочитал в первую
очередь полагаться на собственное соображение и верность руки, а
автоматика - это, знаете ли, дело второе.
Любовно поклацав затворами восьмизарядных, Гуго вставил обоймы и дослал
патроны, после чего, переодевшись во все чистое, натянул сложную
двухкобурную сбрую и пару "двойных орлов" серии семьдесят рассадил на их
законные места под мышками, а третий просто положил в карман пальто; надел
пояс с очень элегантными метательными ножами, а за высокое голенище левого
сапога засунул подарочный "деренжер" с перламутровой ручкой.
Снарядившись таким образом, Звонарь оделся, подхватил сумку и направился в
гараж, где сам сел за руль какого-то подозрительного "рено" и на нем
минут сорок колесил по городу, пока наконец, не приткнув машину в
безвестном дворике на окраине, исчез из этого дворика неизвестно куда.
Появился он спустя полтора часа в совершенно противоположной стороне
предместий в закрытой на каникулы авторемонтной мастерской, где его уже
дожидались три человека.
Народ подобрался чрезвычайно любопытный. Первое, и весьма удивительное,
заключалось в том, что их никогда не видели в "Олимпии". Их, к слову
сказать, вообще мало кто и где видел, ибо вели они необычайно замкнутый
образ жизни, и хотя в полиции на каждого из них существовало досье, но
большей частью там были пустые строчки и вопросительные знаки. При всем
при том люди эти были не просто знаменитыми профессионалами экстра-класса,
но профессионалами-легендами с мировой славой и вполне солидными
состояниями, поскольку стоили их услуги сказочно дорого. Объединяло их
одно: каждый в разное время и по разным причинам был обязан Гуго
Сталбриджу то ли жизнью, то ли больше чем жизнью, то ли вообще всем на
свете, и по такому случаю все они были готовы идти за ним к черту в пекло.
Туда, кстати, Звонарь и собирался их пригласить.
Имен в этой компании не существовало. Имена были у посредников, но сегодня
посредников не требовалось. Номер один был алжирский еврей из прекрасной,
между прочим, семьи, тишайший шизофреник во всем, кроме работы, обладатель
абсолютно фантастического носа и не менее фантастического набора, скрытого
в бесчисленных карманах кожаного жилета, клапаны и карабины которого
содержали невероятное количество инструментов: загадочных крюков,
тросиков, кривых ножей, фонариков, сюрикенов, запалов, обойм, непонятных
ампул и иных таинственных приспособлений, в число которых входила и пара
"сандалет" под патриотические "узи". Весь арсенал вполне компактно
размещался под плащом.
Вторым был истинный француз, грузный потомок Кола Брюньона, навеки
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг