подаривший свое сердце взрывчатке, детонаторам и часовым механизмам,
неустанный изобретатель портативных ракет ближнего и дальнего действия.
Третий - рыже-белесый ариец - может, немец, может, голландец, стопроцентно
нордическая внешность которого даже у самого непредвзято мыслящего
человека вызывала невольный вопрос: а в самом деле, на каком основании
славянская раса владеет такими территориями на востоке Европы? Этот
отдавал предпочтение старушке винтовке "AUG" и щедро украшал ее
разнообразной оптикой, лазерными и инфракрасными прицелами, вдобавок еще
какая-то электронная коррекция и неведомо что; не менее мудреной механикой
норовил он оснащать и собственные глаза.
Появление Звонаря прервало меланхоличную игру в кости под единодушное
истребление соленых орешков; без каких бы то ни было предисловий Гуго
разложил на столе план - судя по всему, какого-то архитектурного
сооружения, где присутствовали лестницы и штрихованные врезки сечений.
- Ну, еще раз, - начал Звонарь. - Итак, мы собираемся навестить Рамиреса.
Все обо всем знают, но некоторые уточнения стоит внести. Герой дня у нас -
ты, Хайфа. Войдешь через крышу - и вдоль балки. У них там компьютерный
центр и диспетчерская всей телеметрии, охраны три человека, и они никого
не ждут. Программисты тебя, скорее всего, и не заметят, мимо них проходишь
к люку - вот тут - и в нем зависаешь. Как только угнездишься, пискни. Мы
все тебя ждем.
Окрещенный Хайфой рассеянно кивал, не сводя с чертежа выкаченных, под
дивными ресницами, палестинских очей, и продолжал украдкой заглатывать по
одному орешку.
- Люк над главным залом. Как только я дам команду и если я дам команду,
убираешь его и перекрываешь зал сверху, вот с этого дальнего угла.
После смерти Колхии у Звонаря опустился правый уголок рта, поэтому в
движениях губ появилось подчеркнутое усилие, почти болезненность, что
вовсе, однако, не сказалось ни на глубине голоса, ни на четкости дикции.
- Возможно, что мы с Рамиресом сумеем договориться. Возможно, что и нет -
значит, возникают два варианта: плохой и хороший. В случае плохого - вот
отсюда, через главный вход, тебя поддержит Марсель, а со стороны кабинета,
напротив - мы с Мюнхеном. Как только всех их приберем - а времени у нас
мало, уходим через вот эту внутреннюю площадку. Если все сойдет тихо, ты
так же возвращаешься вдоль балки и назад через крышу в соседний дом; нас,
естественно, никого не ждешь.
Вопросов не возникало, все слушали внимательно, хотя и без эмоций, как-то
полусонно, у всех присутствующих рутинность работы заметно перекрывала
темперамент, долгий опыт приучил их автоматически, скаредно-скрупулезно
экономить энергию для дела.
- Теперь ты. Марсель. У тебя немного проще. Ставишь пикап на стоянку и
заходишь со стороны улицы Годдар. Тут смежная стена, устанавливаешь свои
игрушки и ждешь сигнала. По сигналу ликвидируешь стену, и перед тобой две
двери - эта и вот эта. Входишь через вторую, потому что первую они в пять
секунд превратят в решето. Твой сектор - центр зала, и поосторожнее с
гранатами, помни, над тобой висит Хайфа.
Брюньон-младший скупо отмахнулся - знаем, не маленькие.
- Мюнхен, малыш, тебе придется побегать. Произошли изменения, видишь?
Пиредра сделал прямой выход в гараж. Это для нас и удобно, и не очень.
Первая часть прежняя - через пожарное окно заходишь на его секретную
лестницу, смотри, не впиндюхайся в сигнализацию. Охраны там нет, и, как
только я зайду в кабинет, будешь слышать каждое слово. Ориентируйся по
обстановке. Наш сектор - вся восточная стена от стойки до стойки. Уходим,
как я сказал, через дыру Марселя, через площадку и на улицу Годдар, в
микроавтобус. Если же они решат взять меня на лестнице или вообще
обойдется без стрельбы, то ты сидишь в тамбуре, пока я не пройду зал, и
независимо от того, началась заваруха или нет, бежишь вниз, в гараж,
выезжаешь и со своей пушкой встречаешь нас у выхода. Мы втроем отъезжаем
на "додже", а ты устраиваешь прощальный дивертисмент. В случае мирного
исхода встречи министров точно так же спускаешься - не забудь запереть
дверь - и спокойно уезжаешь. Про тебя, Марсель, и речи нет - размонтируешь
свои шутихи, и в пикап - только тебя и видели. Рамиреса мы вряд ли
обманем, но не пойман - не вор.
- В случае плохого варианта Рамиреса убивать? - спросил педант Мюнхен.
- Обязательно. Ох, он нам просто не дастся... Да, маловато нас, надо бы
еще по человеку на машины... Их там дюжины две, не меньше. Короче, Хайфа,
ты начинаешь. Мостись и сообщай. Потом вы двое, потом я. В случае
какой-нибудь заминки минуты три я точно продержусь... Сейчас почти
десять. Что же, я думаю, джентльмены могут взять шляпы и отбыть. С богом.
Джентльмены последовали его совету и отбыли.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Светясь позиционными огнями, как рождественская елка в темной комнате,
"Милан-270" вышел из причальных створов станции "Вайгач", отрастил сзади
огненные струи с голубым ореолом и, белея корпусом, быстро пошел вниз - к
смутным черно-синим размывам, течениям и завихрениям атмосферы плывшей под
ним чужой планеты. На экранах слежения "Милан" уменьшился, на мгновение
затемнился, снова проявился, превратился в светлую стрелку с двумя
фитильками, в точку - и растаял. Мрак, ничего нет. Передачу продолжает
судейский крейсер.
Третий, заключительный этап кромвелевского мемориала Серебряный Джон по
высшему пилотажу в классе Е, 00.26, Валентина-II, ночная сторона. На все
про все отводится шесть часов, от первого старта до последнего финиша - на
противоположной стороне Валентины, на космическом комплексе "Терминал-6",
и затем - награждение, поздравления, шампанское, контракты, неустойки,
слезы, подтверждения выплат, неподтверждения, страховки, скандалы, банкет.
Все пакуют чемоданы - и по домам, большинство - до апреля, до чемпионата
мира.
Жеребьевка в подгруппе лидеров сыграла удивительный номер: открыть трассу
выпало Эрликону, вторым следовал Такэда, третьим, как ни смешно, Баженов.
Кромвель основательно призадумался: "Перестраивай теперь всю тактику - нас
же догонять будут". "А ты извернись", - советовала красавица Шейла,
привезенная в качестве группы поддержки. Хитрость предстояла немалая -
чтобы увезти, на радость Бэклерхорсту, в специальном кофре большеухий
серебряный кубок, похожий на перевернутый древнерусский шлем, Эрлен должен
был не менее минуты с четвертью выиграть у Эдгара и не менее двух с
половиной - у Такэды; нужно было, чтобы первый результат дня остался
лучшим. Вот загвоздка.
На маршруте им предстояло провести час. Эрликон полулежал, утопленный в
"кишке Маркелова", голова - в компьютерном шлеме, ноги на педалях, между
ними - ручка, перед глазами приборы, за бортом - мрак. Все оборудование
заново подогнано, протестировано, застраховано - десять часов максимальных
нагрузок, и - под пресс. Нежно зеленеют экраны, горят шкалы индикаторов,
тихо звучит Равель - скоро его сменит Мэрчисон, Второй концерт для
фортепьяно с оркестром; Дж. Дж. поглядывает на дисплей - до атмосферы пять
шестьсот, надо поторапливаться. Через одиннадцать сорок три проходим
терминатор. Курс 96.
Кромвель отменил все предыдущие маневровые установки типа "отстали -
обошли"; не имея впереди соперника, он приказал безжалостно опустошать
баки, благо в условиях, максимально приближенных, топливного лимита не
существовало, и Эрлен гнал машину во всю газотурбинную мощь.
Полторы тысячи. Разреженные слои. В аккомпанемент "Болеро" едва слышно
запела плазма. Где-то за их спинами сейчас стартовал Такэда и тоже,
наверное, нахлестывает рысаков, а через три минуты - очередь Эдгара.
Пока все хорошо. Можно не думать ни о Пиредре, ни о Звонаре, ни о Скифе. О
Скифе думать не хочется особенно. Тогда в автомобиле и потом, в
аэропорту, Эрлена охватила тихая истерика: разговор со Звонарем убил
последние надежды, развеял всякую неясность, и логика Скифа открылась во
всей своей жуткой наготе. Страшно было то, что прежняя жизнь уже
окончательно осталась в прошлом, и теперь надо было начинать все сначала -
снова одному, снова в мире, который вдруг стал враждебным. Дж. Дж.
старался, как мог, его успокоить на свой лад: "Смешно сердиться на
естественный порядок вещей. Подонки подонствуют, ублюдки - ублюдствуют.
Железный выродок сотворил другого, из плоти и крови. Одному наплевать на
родную дочь, другому - на племянника. Кстати, ну какой он тебе, к черту,
дядя? Один названый братец загнал другого, словно Христа, в пустыню...
Скиф отнюдь не такой уж зверь. Он поступил с тобой, если так можно
выразиться, максимально благородно: показал архив и пригласил меня. Он дал
тебе шанс. Извини, но большего и желать нельзя".
Нет, уж лучше лежать и смотреть на приборную доску. Атмосфера. Сорок
тысяч. Ну, ребята, начинайте. Пошло снижение.
- Отдай ручку помалу, - распорядился Дж. Дж. - И убери обороты до
два-семь. Левая нога. Еще. Стоп. Локатор.
На экране локатора, на дисплеях - мешанина сеток, зато кругом - красота.
Синева. Звезды. На равнинах - печальный отблеск полночных светил, и вот
они уже не равнины, а холмы и долины - все облака. Вот они выше, выше, уже
не холмы, а сказочные горы, а на экранах заднего обзора совсем низко над
ними вдруг вспыхнула новая звездочка.
- Японец, - сказал Кромвель, и все исчезло, утонуло в чернилах с молоком
- вошли в облачность. - На форсаже идет.
- А мы что же?
- Была бы такая керамика, как у него, и мы бы сейчас. Отдай еще. Включи
инфракрасные, что-то я ни черта не разберу.
Теперь только знай посматривай. Скорость, высота, коррекция, тангаж,
время. Но понемногу светлеет - шли бы повыше, видели бы сейчас
фантастический выпуклый край горизонта, наполняющийся солнцем - голубой,
золотой, белый восход, каких с земли не увидишь. Но с восемнадцати тысяч в
облачности мало что разглядишь. Все равно, через четыре минуты влетаем в
день. Шестнадцать тысяч.
Что-то произошло. Пробежала рябь по экранам, дрогнули стрелки над шкалами,
качнулись цифры на авиагоризонте - показалось, лопнула какая-то тонкая
струна, но ведь нет тут никакой струны, и стало как будто тише, словно
утих шум, на который давно перестал обращать внимание.
- Это что еще? - спросил Кромвель. - Дай-ка все дублирующие. Нет,
нормально, гаси. Вот что... включи-ка радио.
Дело запрещенное - без судейского-то вызова, но Эрликон без колебаний
передвинул тумблер. Ничего. Гробовое молчание.
- Джон, что это? Антенна полетела?
- Наверное, и антенна. Пережгло нам радио, оно же без демпфера. Импульс.
- Что за импульс?
- Не знаю. Валентина, здесь бывает. Экранировку не пробило, и слава богу.
Но маршал явно насторожился. Поджав губы, он приказал держать высоту, хотя
по времени давно следовало форсировать снижение, задействовал все ближние
и дальние сканеры, все, какие есть, индикаторы и даже электронику слепой
посадки, сам же не сводил глаз с центрального дисплея, меняя так и эдак
дальность и настройку.
Собственно, всевозможные неполадки и навигационные неурядицы входили в
программу соревнований, но даже самый неумелый и неопытный пилот легко
определил бы, что ситуация до странного мало напоминает стандартные
трассовые сюрпризы. Наконец Кромвель со своими поисками и перестройками,
похоже, выкрутил то, что искал: по экрану бежала широкая горизонтальная
синяя полоса с ответвлениями в белой бахроме, сверху и снизу охваченная
красным фоном. Эрлен покосился на наставника - не каждый день приходится
видеть маршала сбитым с толку.
- Эрлен Терра-Эттин, - произнес Дж. Дж. несколько сухо и отрешенно, - ты
когда-нибудь слышал, чтобы в меню третьего этапа включали циклон класса
"Валентина"?
Циклон класса "Валентина"... Эрликон судорожно попытался вспомнить.
Многовекторный вихревой поток с твердой составляющей,
циркуляционно-зонально... что-то там диаметром... диаметром... Кромвель
что-то рассказывал...
Склонив хищный нос, "Милан" летел в сплошной рассветной облачности, и
долгий безумный вой тянулся за ним, безнадежно отставая.
- Я тоже такого не припомню. Это даже и не циклон... Не знаю, на Земле
аналогов не существует. Мы в нем будем через пять двадцать. Ополоумели они
там, что ли? На нашей жестянке это, во-первых, наглость, во-вторых,
самоубийство.
Эрлен не находил что сказать.
- Джон, может, вправду так задумано? Ведь очень гладко все идет.
Кромвель угрюмо смотрел на синюю полосу:
- Он небольшой... Убирай высоту до двенадцати тысяч.
Облака закончились, встав стеной позади, открылась видимость, и Эрликон
замер, широко открыв глаза. Далеко впереди, поперек белого света,
подножием в преисподней, а стоглавыми зубчатыми вершинами доходя до
космоса, поднимался замок. Он перегораживал небо и вертикально, и вправо,
и влево, границ ему не было, он уходил за края горизонта, да и горизонта
не было - все исчезало в размахе громадины; чуть выше, узкой кромкой небо
начинало алеть, а сам замок был сине-лиловым с просветлениями в вышине,
где во все стороны от его вершин-башен вытягивались, расплываясь на
концах, грозовые пальцы. Землю внизу было не разглядеть, вместо нее
глубоко-глубоко под ними неприютно клубились седые космы.
- Вот это да, - пробормотал Эрлен. Ледяной озноб нарисовал крест между
лопатками и позвоночником.
- Скорость - три запятая ноль эм, - приказал Кромвель. - Еще, еще, не
слышишь, что ли? Стоп, достаточно. С матерью и отцом мне все ясно, со
Скифом тоже, но вот ответь, влюбленный, эта Инга сильно огорчится, если ты
разобьешься?
Замок надвигался. Теперь его глав уже не было видно, вокруг снова начало
смеркаться.
- Не знаю, - медленно проговорил Эрликон. - Вряд ли. Не думаю.
- Плохо дело. Хоть и обзывали дьяволом, но за меня, бывало, болели. Да-с,
победы наши по-прежнему никого не радуют, а смерть - не печалит.
- А Бэклерхорст, а Шейла?
- Да. Бэклерхорст и Шейла, конечно. На экранах заднего обзора из
облачности выпали одна за другой похожие отсюда на мух машины.
Кремово-белого "мицубиси" можно было различить лишь с трудом, зато
пятнистый "викинг" Эдгара читался ясно, как черно-желтая оса на фоне
беленой стены. Оба и не думали снижать скорость, их тени одна за другой
скользнули вниз по облакам.
- Два запятая два. - Кромвель на несколько секунд остановил взгляд на
соперниках, потом снова стал смотреть вперед, - Итак, Эрли, ты решился? Мы
не отворачиваем? Ну, что же, мы мастера. Докажем... Убьем...
Дж. Дж. не уточнил, что имеет в виду, а Эрлен не спросил: ему стало не до
того. Циклон подступил вплотную, его внешняя цельность распалась,
растворилась в разрывах и тенях, изменился цвет - проступили и
обозначились теплые, коричневатые тона, и Эрликон увидел, что те стены, на
которые он смотрел издалека, - это несущийся на бешеной скорости
немыслимой ширины и глубины поток. В нем были свои течения, разделенные
слоистыми черными полосами, завихрения, протягивающие навстречу то ли
пыль, то ли облака, наползающая сверху и снизу дымка; ему вдруг вспомнился
пластик "под дерево" бесконечных больничных коридоров, по которым его,
бывало, везли в сидячей каталке - будто ожили и неудержимо побежали
бесчисленные древесные волокна, сходясь, расходясь, обтекая сучки и
наплывы... Чем ближе, тем тона становились какими-то все более глинистыми,
точно перед ним вертелся справа налево гончарный крут самого Господа Бога
и, нависая, загораживал небо. Никогда еще Эрлен не чувствовал себя таким
ничтожеством и песчинкой, величие мироздания обрушилось, казалось, впрямую
на его незащищенный мозг, и охватили такая беспросветная безнадежность и
ужас, что смерть померещилась привычным и уютным укрытием. Он, может быть,
через несколько минут сошел бы с ума, но тут в него вступил Кромвель.
Их уже сильно сносило. Маршал переложил ручку, перегруппировал тяги,
"Милан" проделал переворот через крыло и на верхней точке виража вписался
в поток. Несмотря на то что Дж. Дж. довольно точно рассчитал скорость
течения и быстро выровнял машину, тряхнуло основательно, вибрацию,
сотрясавшую корпус, Эрликон ощущал сквозь все амортизационные толщи, но
самое главное было то, что ясно обозначилась хрупкость их убежища и полная
зависимость от увлекавшего воздушного слоя.
У Эрлена все еще дрожало внутри, но Кромвель внес в него обычное
успокоение наркотическим приливом сил, и под воздействием захватившего
обоих напряжения Эрликон не только освободился от кошмара, но даже уловил
суть кромвелевских мыслей.
Картина поглотившей их фантасмагории маршала взволновала не слишком, Дж.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг