пристально разглядывать его эполеты и аксельбанты.
Очнулась она от грез в тот момент, когда к спящему офицеру подошел
комендантский взвод. Старший осторожно разбудил офицера, а дальше
произошла типично российская сцена, которую молоденькая Лагорио видела
впервые.
Офицер собрался арестовать ее нового, как ей почему-то уже казалось,
знакомого, ибо бесспорно появление его в пьяном виде в присутственном
месте было неприличным.
Но все же командир взвода был истинно русским офицером, а стало быть
ему нельзя было отказать в галантности, и прежде чем совершить на глазах у
дамы этот в высшей степени неблагородный поступок, он обратился к ней со
словами, не будет ли она столь любезна простить его и его комендантский
взвод за то, что сие неприятное действо он будет вынужден совершить в ее
присутствии.
Евгения Лагорио была умной девушкой, она поняла, что к чему, и
быстренько подсев к захмелевшему офицеру, взяла его под руку и сказала,
сильно стараясь, чтобы ее слова звучали возможно более убедительно.
- Господин офицер, - сказала она, - я прошу вас удалиться, ибо этот
господин - мой муж.
В этот момент захмелевший с аксельбантами открыл глаза, посмотрел на
нее удивленно и даже со страхом, но потом страх сменился негой, потому что
он увидел перед собой на самом деле очаровательное создание.
Надо ли говорить, что через некоторое время они поженились в
действительности.
Если вы еще не догадались, я открою вам тайну - мужем милой итальянки
стал Николай Аристархович, в 1876 году у них родился сын Николай.
Что было потом легко себе представить, потому что на свете бывает
только то, чего не бывает: Николай Николаевич, военный инженер и
фортификатор, через положенное время вырос, закончил кадетский корпус,
военно-инженерную академию и в 1902 году произвел на свет сына, которого
нарекли Павлом и который является моим отцом.
Через три года жена Николая Николаевича Евгения Павловна Бобровская,
дочь того самого знаменитого Бобровского, начальника военно-юридической
академии России, родила своему мужу и во благо России еще двоих сыновей:
Андрея и Кирилла Николаевичей.
Про Андрея Николаевича мы ничего не можем рассказать в нашем
повествовании, потому что биологи и генетики в наше время стали явлением
настолько обыденным, что в общем-то это не так и интересно, тем паче, что
Андрей Николаевич не блистал никогда, не хватал звезд с неба, и до 1937
года учился, потом отправился на обучение в Германию, где курса не кончил,
вернулся в Россию, где практически все время сидел на шее у своих
родителей.
Павел Николаевич, старший сын, о нем уже говорилось, стал литератором,
писал пьесы и стихи, книгой "Труды и Дни Гумилева" он вошел в русскую
литературу легко, как входит в пирамиду плита для ее строительства. Дожив
до восьмидесяти лет, благополучно скончался и похоронен рядом со своим
отцом и матерью, военным инженером и его блестящей супругой первой русской
автомобилисткой и художницей по фарфору на Серафимовском кладбище в
Санкт-Петербурге.
Через некоторое время рядом появилась могила и Андрея Николаевича.
Но зато Кирилл Николаевич жив и поныне, и вот сейчас, когда я пишу эти
строки, я уже знаю, что флюиды человеческого мозга устроены таким образом,
что я обязательно не удержусь и позвоню ему тот час же, закончив строку,
либо он позвонит мне сам.
Мы встречаемся часто, ибо именно этот человек столь мне интересен и
столь для меня дорог.
Глава 3
Всякий, конечно, давно заметил, что когда о чем-то пристально
подумаешь, на что-то обратишь свой взор или внимание, то это что-то
немедленно материализуется, предстанет перед тобой воочию.
И в самом деле, именно в этот момент, когда я обдумывал фразу,
касающуюся Кирилла Николаевича, раздался, но не телефонный, а звонок в
дверь, и у переговорного устройства строгий голос моего дяди развеял во
мне всяческие сомнения в том, что существуют на свете какие-то особые силы
на этот счет.
Через минуту он уже входил в мой кабинет собственной персоной.
Он был высок, худ и таким любил представать, ибо, сколько помню, он
всегда носил черный костюм, к тому же, независимо от эпохи, всегда был в
шляпе и с тростью в руке. Иногда, правда, вместо трости он использовал
зонт. По-моему, в тот день он был с зонтом.
Он вошел ко мне, сдержанно поздоровался и бодро присел на краешек
стула. Его резвость меня всегда поражала, ему много лет, но, если это
позволительно сказать о старце, он еще очень и очень свеж.
К тому же дядюшка - человек, который всю жизнь работал головой, и,
может быть, за это Господь послал ему неувядание. Его изобретениями
восторгался весь мир, по крайней мере последнее столетие.
Он, по-моему, лауреат всех премий, какие только известны.
Опершись на зонт, он просидел так минуту, потом серьезно и коротко
осведомился о моем здоровье, о здоровье моих детей, жены, матушки - он
знал, что я обожаю свою матушку и не смогу начать с ним разговор в верной
тональности, если он не выполнит этот милый, столь забытый в последние
годы, ритуал.
Перед ним стояло готовое к услугам, глубокое кресло, но дядюшка
предпочёл жесткий стул.
- Милый мой, - сказал он, - я пожаловал к тебе сегодня и оторвал тебя
от твоей работы по исключительно важному делу. Ты же понимаешь, что за
пустяком я тебя пригласил бы к себе, но, - он не улыбнулся и сделал паузу,
- я хочу поговорить с тобой здесь, у тебя, ибо настало время мне
рассказать тебе одну невероятную вещь. Будь, пожалуйста, внимательным, я
прошу тебя отложить даже все дела и мысли, какие бы они ни были
сладостные, ибо то, что ты сейчас услышишь, того стоит.
Я приготовился внимательно слушать, а перед разговором предложил ему
стопочку хорошей русской водки, но он отказался и от нее, и от кофе.
Курить при нем я себе не позволял, и поэтому сидел перед ним тоже на
стуле, хотя предпочитаю обычно кресло, радуясь тому, что успел хоть
прилично одеться. Дело в том, что принимать столь роскошного господина
пусть не в растерзанном, но даже в домашнем виде было бы просто неприлично.
- То, что я тебе сейчас расскажу, отнюдь не сентенция слабоумного
старика, - предупредил меня Кирилл Николаевич, - старика, которому давно
пора разговаривать с Богом. Нет, но то, что я тебе сейчас скажу - плод
моих почти семидесятилетних изысканий и размышлений, и поэтому не
удивляйся, пожалуйста, тому, что ты теперь услышишь. Хотя, может быть,
именно удивление и есть та защитная реакция, которая тебе поможет.
- Дело в том, что в восемнадцатом году этого столетия, в день двадцать
пятого января, ты, конечно, не знаешь историю, потому что ты филолог, а я
знаю, потому что тем ученым, которые занимаются техникой, биологией,
математикой и физикой, обязательно надо изучать историю, - уколол он меня,
и, хитро прищурившись, продолжил, - потому что история - это всего лишь
одна из версий нашего пространственновременного соответствия -
Так вот, - он посерьезнел, - двадцать пятого января восемнадцатого года
большевики во главе с Лениным (ну про них ты, я надеюсь, слышал) подписали
указ об изменении времени, и в России, начиная с первого февраля тысяча
девятьсот восемнадцатого и по тринадцатое февраля восемнадцатого же, были
пропущены дни. Тебе это известно?
Мне этого известно не было. Признаться, я к истории относился весьма
поверхностно, предпочитая стряпать исторические романы, где все можно под
сочинить и придумать, но тут же я горячо пообещал любимому дядюшке
исправиться.
- Но зато тебе, вероятно, известно о том, что войска Антанты не
победили восставшую мужиковствующую Россию, - и он снова хитро на меня
посмотрел.
- Что вы имеете в виду? - почтительно склонив голову, спросил я.
- Я имею в виду только то, что если бы тогда, в восемнадцатом, Ульянов,
он же Ленин - главный большевик не был казнен, то история была бы изменена
и двигалась по совершенно иному руслу. Ты только представь себе, это была
бы страна террора, это была бы страна войн, это была бы страна
несправедливости и крови. Ты слышал такую фамилию Адольф Гитлер?
Признаться, я не слышал про нее и промолчал, но дядюшка, упоенный своим
выстраданным, по-видимому, монологом продолжал:
- Адольф Гитлер - это главарь германского фашизма. В энциклопедии он,
конечно, упоминается, но та локальная война, которая продолжалась шесть
часов, могла бы развернуться в четыре года кровопролитных сражений только
на территории твоей страны. Россия потеряла бы около сорока миллионов
жизней, если бы в тысяча девятьсот сорок первом году (я так посчитал и,
может быть, ошибся), он напал бы на Россию.
Все, что говорил дядюшка, было столь же невероятно, сколько и
интересно, но напоминало фантастический роман, к коим я привык, потому что
сам, как вы знаете, грешил сидением за столом перед стопкой чистой бумаги.
И просто стопкой...
В этот момент дядюшка замолчал. Он взял свой зонт, и опершись на него
обеими руками, так что стали хорошо видны его холеные пальцы и ногти,
чуть-чуть склонился, хотя вообще-то он сидел ровно, и продолжал.
- А можно я запишу эту вашу речь на магнитофон, - попросил я, - иной
раз нужен хороший монолог для романа...
- Это как тебе будет угодно, - ответствовал мой почтенный родственник,
- но только ведь магнитофон имеет одно свойство: он запишет мой голос, мои
интонации, и это, может быть, будет полезно когда-то и для кого-то, но ты
по лености своей, я знаю, будешь откладывать эту пленку, откладывать,
потом потеряешь, лучше ты меня послушай.
И я принялся его слушать, подчинившись. Но как всякий непоседа, я не
мог это делать спокойно, я должен был что-то готовить, сооружать.
В конце концов моя нервозность вылилась в сервированный кабинетный
столик с двумя крошечными чашечками кофе и тостами, которые ни я, ни
дядюшка не любили.
Кирилл Николаевич уважил меня, молча, маленькими глотками выпил свой
кофе, поставил чашку на столик и, прикрыв на минуту глаза, стал говорить
дальше.
- Ну, кто такой Ульянов, мы с тобой выяснили, а вот кто такой я, мне
хотелось бы тебе поведать. Ты прекрасно знаешь, что в течение всей своей
жизни я открыл множество всего того, что человечеству будет доступно лет
через сто, а может быть, и двести. Это не похвальбы старика, отходящего в
иной мир. Ты помнишь русскую поговорку: "На ловца и зверь бежит"? Так вот
я всегда так или иначе занимался изучением пространственно-временного
соотношения и, представь себе, не изобрел, не построил тот аппарат,
который фантасты твоего типа называют "машиной времени", я обнаружил эту
машину времени в собственной квартире.
Конечно, после такого вот заявления мне ничего не оставалось, как
разинуть рот, но Кирилл Николаевич открыл глаза и так, словно только что
сообщил о чем-то обыденном, продолжил:
- Представь себе, однажды ночью мне не спалось, я обнаружил в комнате
странное свечение, льющееся из окна, и увидел, что луч из окна касается
крышки нашего старинного бюро. Ты помнишь его, конечно, - оно когда-то
стояло в кабинете твоего отца.
Я кивнул головой.
- Так вот, это бюро и есть машина времени, вернее, не само оно, а
крышка от него. Светящийся луч уперся в ту ночь в крышку этого бюро,
сделал ее на миг прозрачной, и я обнаружил в ней полость. Как всякий
любопытный человек, я дождался утра, ты же знаешь, что я достаточно
сдержан, чтобы не броситься делать эксперимент до того, как я обдумал все
досконально. Утром я вооружился отверткой, но винтов в то время, когда это
бюро создавалось, а было это в конце позапрошлого века, не существовало,
так вот отверткой я аккуратно поддел слой дерева и обнаружил, что бы ты
думал, я там обнаружил?
Я не знал что, но на всякий случай предположил уже сказанное.
- Полость? - напомнил я дядюшке.
- Да, это была полость в виде креста. И представь себе, что когда я
стал в лупу рассматривать края этой полости, то обнаружил, что они
начинены несметным количеством контактов. После этого я уже не раздумывал,
взял свои инструменты и разобрал крышку бюро. Да-да. Крышка бюро была
начинена самой современной электроникой, настолько современной, что
значение некоторых узлов и микропередатчиков я не понял и представления не
имею, для чего они служат. И вообще почему это все оказалось в крышке
бюро? Оно ведь было сделано, как я уже позволил себе заметить, и ты сам
это знаешь, двести лет назад. Ну, может быть, я так подумал сперва, это
чей-то розыгрыш, в конце концов бюро не раз болталось от отца к сыну, от
деда к внуку, и кто-то, может быть, устроил там маленькую лабораторию по
ремонту видео или электронной техники.
Это исключено, - провозгласил вдруг дядюшка, - потому что я тотчас же
вызвал экспертов, и они мне с вероятностью до одной десятитысячной
определили, что крышка бюро была до моего вмешательства отверткой цельной
и не вскрывалась с момента создания этого весьма важного предмета
кабинета... позапрошлого века, - добавил он, мельком взглянув на
выглядящий убого современный (с ксероксом, принтером, факсом и пр.) стол в
моем кабинете.
- В таком случае я внимательно вас слушаю, - сказал я возбужденно, как
сказал бы любой писатель на моем месте. И действительно стал слушать, как
говорят французы, в четыре уха.
Дядюшка взглянул на меня так, как смотрят на незнакомый звуковой
раздражитель.
Он говорил веско, но достаточно медленно, сыпал по привычке
французскими фразами, иногда что-то вспоминал из латыни, но всю эту его
тираду, хотя она и весьма легко переводилась, я произносить не буду,
потому что она отдаляет нас от сути вопроса. А суть вопроса заключалась
вот в чем:
- Вы, наверное, установили, что за крест вставлялся в эту полость, -
спросил я, наивно, давая понять, что запомнил все от слова до слова.
- Я не только установил это, я этот крест нашел!.. И этот крест, между
прочим, хранился в квартире твоей матушки с того самого дня, как она стала
женой известного тебе доктора Черви. Среди прочих вещей он привез этот
крест из Италии и подарил твоей матушке. Всю жизнь он считал его
безделицей.
Дядюшка сделал паузу:
- Этот крест изготовлен из неизвестной мне породы дерева.
Синьор Черви говорит, что его предки этот крест передавали лет двести
из поколения в поколение. В крест вкраплены какие-то кусочки металла, но
он неразборный. Как бы то ни было, но я этот крест загнал в паз, и, когда
я положил на него руку, я оказался в светящемся пространстве, объемном
совершенно, и по мановению своей мысли, я повторяю, мысли, а не каких бы
то ни было манипуляций с клавиатурой и кнопочными механизмами, я оказался
там, в том времени, в котором мне это было интересно. Я давно искал
применение этим часам, - он отстегнул браслет и протянул их мне, - видишь
на них два циферблата: один показывает время, а другой - пространство.
Но самое главное, мой дорогой племянник, во всем том, что я тебе
говорю, это то, что, занимаясь перемещением во времени, я обнаружил, что
осязаем и могу влиять на события, которые происходили в то время, в
котором я оказывался. Таким образом, этот крест не просто волшебный фонарь
для лицезрения прошлого, нет, это аппарат для разрушения
пространственно-временного соотношения. Я не знаю, для чего он простоял в
нашей семье двести лет и для чего, собственно, и кем он был разделен на
две части (крест был увезен в Италию, а бюро осталось в России), или
наоборот, быть может, это была какая-то задумка Вселенского Разума, но как
бы то ни было, сегодня ты единственный наследник обеих наших семей - моей
и твоей матушки - и ты можешь себе представить, каким богатством ты
обладаешь.
Однако я пришел вовсе не для того, чтобы сообщить тебе, что собираюсь
умереть и оставляю тебе столь необычное наследство. Я пришел совершенно по
другому поводу...
Я слушал внимательно, но тут стал сердиться па дядюшку, потому что, с
моей точки зрения, он стал говорить вещи обидные и нетрадиционные. Что
значит, "пришел совершенно по другому поводу"? Можно подумать, что я ждал
его с открытием наследства. И, изобразив поэтому на лице неудовольствие,
якобы от того, что он заговорился и стал вторгаться в область, мне
неприятную, я с утроенным вниманием продолжал его слушать.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг