даже притягивало, - слушатель начинал чувствовать странное расслабление: им
овладевала апатия, его влекло к развоплощению и растворению в бесконечном.
Гиль научился пробуждать в людях память об изначальном Хаосе! Это была
грозная и опасная сила, - лишь человек с сильной волей и дисциплиной духа
мог пройти через искушение аритмией.
Ритмониум находился на противоположном эстетическом полюсе: если он
повышал уровень сознания, то музыка Гиля, при всей ее формальной новизне и
блеске, звала человека в темную бездну бессознательного. Гиль открыто
говорил, что Ритмониум восходит к традициям мистерий, - для него это не
было ни упреком, ни осуждением: ради доказательности он подкреплял свою
догадку весьма глубокими, точно выверенными сравнениями. Гиль прекрасно
знал, что обряды древних часто достигали потрясающих результатов, -
включение в определенный ритмический настрой помогало одолевать болезни,
укрепляло дух человека. Однако способность к такому включению Гиль считал
почти полностью утраченной.
Гиль никогда не хотел лично задеть и обидеть Сина.
В конце концов, ученый вправе проводить любые параллели и аналогии.
Однако им легко придать любой эмоциональный оттенок,- это и сделали
журналисты, подхватив ни лету сравнения Гиля. Газеты запестрели
заголовками: "Магия в эпоху роботов", "Создатель Ритмониума зовет в
пещеру", "Да-аритмии Гиля, нет - Ритмониуму Сина". Вульгарный и
поверхностный характер заголовков говорил сам за себя. Гиля это искренне
огорчало, но его опровержения и объяснения печатались петитом на последних
страницах - читатель обычно не замечал их.
Тогда как карикатурные изображения Ритмониума занимали самые видные
места в газетах. Все это раздражающе действовало на Гиля. Окончательный
эмоциональный срыв у него произошел после того, как он получил несколько
резких писем от немногочисленных почитателей Сина. В них содержалось
страшное обвинение: зависть.
Конечно, с обычной точки зрения это было несправедливо,- никакого
личного соперничества у Сина с Гилем никогда не было. Скорее всего это был
бессознательный страх,- Гиль был искренне предан воспитавшей его
цивилизации и видел в Ритмониуме как бы отрицание ее эстетики. Он с ужасом
думал о том, что ритм снова ограничит личное творчество,- ритм для него был
тесными оковами, а гармония казалась мертвым равновесием. Но н
противоречивой душе Гиля звучала и другая нота!-он чувствовал, что лишил
искусство дисциплины, самочинно отключив его от вечных связей с Космосом.
За той анархией форм к которой стремился Гиль, ему иногда чудился призрак
распада: сама энтропия дышала в него холодом, безразличием и апатией.
В юности Гиль начинал разрабатывать интересную проблему, которую, увы,
скоро забросил,- его интересовали энтропийные факторы в духовной жизни
людей.
Среди этих разрушительных сил Гиль на одно из первых мест поставил
зависть,- он даже написал эссе по теме, сформулированной не совсем обычно:
"Зависть и культура". Пусть в этюдной форме, но Гиль хорошо показал, как
даже выдающихся людей зависть лишает внутреннего остова,- личность
катастрофически распадается под гнетом этого властного и всепоглощающего
чувства.
Вероятно, Гиль не случайно обратился к этой теме,он хотел заглушить в
себе ростки зависти, имеющиеся у каждого человека. Гиль стал замечать, что
иногда словно утрачивает дар сочувствия и сопереживания,чужая радость не
отзывалась в нем ответным подъемом чувств, а скорее подавляла. Будучи
предельно честным к себе и к другим, Гиль остановил развитие этой опасной
болезни. Никто не мог усомниться в широте его души и полной
беспристрастности. Поэтому упрек в зависти по отношению к Сину глубоко
уязвил Гиля. Ведь иногда достаточно сущего пустяка для того, чтобы
затаившийся невроз получил развязку,- Гиля все чаще донимала бессонница, он
стал вялым и раздражительным. Гиль в определенных ситуациях мог принимать
неожиданные решения, противоречащие его логически размеренному и ровному
характеру. Вот и сейчас он сделал непредсказуемый выбор: полечиться у
Зара,- несмотря на философское неприятие его приемов и методов.
Вероятно, подсказчиком тут было подсознание,- он знал о духовном
контакте между Сипом и Заром: неявное желание объясниться с автором
Ритмониума нашло обходный путь - снять внутренний конфликт через
посредничество Зара.
Гиль выехал в маленький пансионат Зара порой первозимья. Болотца
затягивало лучистым ледком, на пороше чернели следы зайцев и лис. Гиль
впервые обратил внимание на строгую и вдумчивую тональность
природы,--обычно ее жизнь оставляла равнодушным Гиля: дитя города-гиганта,
он любил лабиринт улиц и толчею площадей. Ему казалось, что ноосфера - а
город был её высшим воплощением -должна поглотить всю природу.
Но вот сейчас им овладело совсем другое настроение.
Путь шел по берегу северного озера,- череда невысоких всхолмий несла в
себе что-то успокаивающее. Гиль открывал в природе ее дар быть мягким и
ненавязчивым собеседником. Улыбаясь, он сказал про себя:-А ведь этот
ландшафт берет в плен своим ритмом!
Зар готовился в это время к новой серии экспериментов. Ему хотелось на
фенометрах различного типа проверить действие ледостава. Зару нравилась эта
пора,воздух на берегу озера кажется разреженным, высокогорным; душа словно
цепенеет, отзываясь на великую немоту мира; мысли кристаллически ясны,-
природа передает им свою сосредоточенность.
Ледостав начался тихим пасмурным утром. Слюдяная пленка медленно
двигалась от берега к островам,- за ними еще виднелись косяки
мелкочешуйчатой ряби.
Стрелки фенометров, установленных у самого уреза воды, стали смещаться
в сторону озера,- словно их властно притягивал незримый магнит. Следя за
фенометрами, Зар пристально контролировал и свое собственное состояние,-
ему казалось, что какая-то сила снимает в душе все напряжения: появляется
странная легкость, невесомость. Кажется, что даже гравитация
ослабевает,вот-вот все предметы плавно поплывут вверх. Удивительные,
воистину космические ощущения! В пору ледостава как-то примиренней
оглядываешься назад,- будто отпустили все боли, все заботы. Воля немного
слабеет, но сердцем понимаешь, что это к лучшему: часть душевных сил сейчас
уходит в природу, рассредотачивается в ней.
Словно падает уровень твоего "эго"!-и вот он уже сравнялся со всем
окружающим миром: ты слился с ним, стал его равноправной частью. Чувство
такого растворения в природе бывает лишь при ледоставе!
Зар думал о том, в сколь грандиозных масштабах осуществляется
кристаллизация при ледоставе. Образующийся лед как бы втягивает в себя
рассеянную окрест прану. Замедление жизненных процессов в этот период
вполне реально: лед словно откачивает тонкие энергии из мира, концентрируя
их в себе. Очень осторожно Зар высказывал предположение, что в какой-то
степени и мы сами участвуем в этом процессе,- отсюда несколько томящее, но
психологически весьма ценное ощущение опустошенности: будто что-то вынули
из души,- и в эти незримые полости хлынул чистый серебряный холодок
первозимья. Аналогичное состояние сейчас переживает вся природа,- в ее
декабрьские пустоты мы входим как в исцеляющую барокамеру: за чувством
потери приходит чувство свободы. Хочется впредь жить чисто и просто, не
засоряя себя никакой суетой.
Взгляды Зара имели эстетическую притягательность,- человек и природа в
его теории были сообщающимися сосудами: наитончайшие связи соединяли их
столь прочно, что . получался как бы один организм- с единой ритмикой, с
одним дыханием. Новизна этих положений подчеркивалась тем, что в науке
Мирры утвердилась иная точка зрения: человек выделился из природы полностью
и окончательно, его бытие автономно от природы и космоса.
Зар вовсе не отрицал относительной самостоятельности человека: его
бытие и впрямь более суверенно по отношению к среде, чем жизнь растений и
животных. Однако в глазах Зара весь космос был целостным организмом,- и ни
одна часть его не могла обособиться настолько полно, чтобы отключиться от
единой системы космических ритмов: цепь созвучий и соответствий связывает
все элементы бытия. Эту цепь можно ослабить, но прервать ее полностью
невозможно. Зар говорил, что в природе нас окружает множество камертонов,
безупречно отлаженных по пульсациям Космоса,- этими камертонами являются и
цветы, и насекомые, и птицы: воспринимая вибрации живого через прану,
организм быстро приходит в норму. Конечно, и городская среда насыщена
различными вибрациями, имеющими искусственное происхождение,- но их частоты
чисто случайны, а потому или нейтральны, или вредны для человека. Зар
мечтал о том времени, когда будет создана всепланетная служба ритмов-
однако он трезво осознавал, что пока его мечта является утопической. И все
же глобальный контроль за чистотой и гармоничностью ритмов казался ему
жизненно необходимым! Обращение к опыту природы здесь было бы неизбежным,-
ритмическая согласованность всех ее элементов глубока и органична.
Зар с тревогой наблюдал за тем, как ритмы цивилизации накладываются на
ритмы природы. Обычно такие взаимодействия имели отрицательные
последствия,- менялась ритмика зацветания трав, задерживался метаморфоз
насекомых. Эти факты укрепляли Зара в его стремлении сохранить чистоту
природных ритмов,- особенно существенными для человека Зар считал
фенологические ритмы, чья согласованность с процессами Космоса наиболее
очевидна.
В одной из своих работ Зар очень тонко развил тезис о том, что
разнообразие времен года в их ритмической смене имело большое значение для
становления культуры. Чередование разнонаправленных процессов - поглощающих
и излучающих прану - требовало от человека двух качеств: разносторонности и
активности. В фенологически однородной среде эти качества могли и не
получить должного развития. Поэтому Зар считал незрелыми и опасными проекты
о сезонном выравнивании всех зон и поясов Мирры,- уничтожение
фенологических ритмов должно вести к неуклонному возрастанию энтропии!
Зар искренне удивился, когда Гиль, пророк и философ аритмии, обратился
к нему за помощью. Как врач, Зар обязан был проявлять полную терпимость к
своим больным,- идейные разногласия не могли быть причиной для отказа или
равнодушия. Требования врачебной этики совпадали с характером Зара,- будучи
человеком мягким и пластичным по складу, он философски обосновывал
необходимость взаимопонимания между людьми: разнообразие характеров,
взглядов, идей казались ему истинным сокровищем общества. Способность
вживаться в другое "я" и хотя бы на мгновение сливаться с ним жизненно
необходима,- люди слишком замкнулись в себе, стали взаимонепроницаемыми. А
Зар был уверен, что только через диалог, предполагающий понимание и
терпимость, могут отлаживаться биосоциальные ритмы человека.
Открытость души Зар считал непреложным условием для развития
гармонической личности. Потому и Гилю он хотел помочь со всей
искренностью,- хотя и предполагал, что даже успех лечения не изменит
мировоззренческих установок пациента. Диалог с ним всегда был интересен для
Зара,- отточенный интеллект Гиля делал его интереснейшим собеседником.
С удивлением Гиль осматривал различные фенометры,- сам принцип их
устройства был совершенно нов для него. Да, это были приборы в обычном
смысле слова: шкала, стрелка, датчики,- все это монтировалось в
соответствии с традиционными схемами. Однако попади они в руки обычному
механику,- и тот никогда не догадается о их назначении. Новизна была
обусловлена тем явлением, которое подвергалось измерению: приборы должны
были регистрировать колебания праны в окружающей среде.
Это поначалу сбивало с толку Гиля,- он привык считать, что вокруг нас
есть только различные поля и вещество. Эти две формы материи казались Гилю
исчерпывающими- хотя в своих статьях он не раз декларировал принцип
бесконечного разнообразия материи. Поначалу он даже подумал, что чуткие
приборы Зара регистрируют обычные вариации среды,- скажем, электромагнитные
колебания или перепады атмосферного давления. Однако Зар надежно,
изолировал свои фенометры от возможных помех. Кроме того, на Гиля
убедительно подействовала одна исключительно важная особенность опытов
Зара: он использовал фенометры совершенно разных, классов, получая на них
одинаковые результаты. Это качественно повышало надежность исследования.
Потоки информации катят над нами свои волны. И вот в их невидимую
глубину Зар впервые опустил свои приборы! Эти потоки ученый образно называл
Праной. Древнее слово дышало поэзией. Ведь так наши пращуры называли то
зиждительное начало, которое делает Космос вечно цветущим и светозарным.
Прана - в излучениях звезд, Прана - в энергии зерна, Прана - во взлете
мысли. Это она полнила колос дикого манника; это она ширила охват мощного
древа; это она вела осенних птиц по верному курсу. Как не преклониться
перед нею! И в честь невидимой Праны слагались прекрасные гимны.
Прана казалась непознаваемой. Неисповедимым образом она входила в
человека,- и покидала его с последним вдохом. Люди находили на планете
благодатные места, щедро источающие Прану,- там возникали первые поселения,
положившие начало молодой ноосфере. Люди давно ощутили: добрые дела и
чувства словно притягивают Прану, тогда как зло несет пустоту и холод.
Поэтому понятия Добра и Праны были нераздельны для сознания древних,- они
познали на опыте: созидание красоты удерживает Прану, не дает ей
распыляться зазря. Поэтому так много среди наших предков художников и
поэтов. Они замыкали Прану в ритмическом кольце строфЫ)- и она
циркулировала там столетиями как живоносная кровь. Они концентрировали
Прану в своей живописи,- и она неиссякаемо струилась в сердца удивленных
потомков.
Так было в пору раннего детства человечества. Но подростковый возраст
принес другое. Человек впервые вооружился скальпелем,- и вся природа
превратилась в грандиозную препараторскую: человек расчленял, разрывал,
распарывал. Зачастую это делалось с немыслимой прежде жестокостью,-
одержимые жаждой познания, люди были нетерпеливы и не останавливались ни
перед чем в достижении цели. Чего же они искали? Тайну Жизни- тайну Праны.
Раньше она открывалась им в простом наитии,- человек мог легко вжиться в
образ птицы или дерева, чтобы понять их изнутри. Память о легкости этих
перевоплощений сохранилась в мифах. Но подросток перестает доверять
наитию,- и это вне суда, ибо это закономерно. Подросток хочет тайное тайных
подержать в руках, но до сокровенного нужно добраться, докопаться. И вот
живая птица становится для подростка механической игрушкой,-он разбирает ее
на части, постигая анатомическую целесообразность; потом с изумлением
открывает гармонию клетки; наконец, он видит цепочки генов!-дальше идут уже
молекулы, потом атомы. И что же? Тайна живого остается скрытой за семью
печатями!
И подросток приходит в отчаянье. Но тщательно скрывает это, маскируясь
под безунывного бодряка. Он говорит: нет никакой тайны, нет никакой праны!
Все сводится к комбинации элементов, к игре случайностей. Организм- та же
машина: взаимодействие частей лежит в основе ее жизнедеятельности.
Взаимодействие - и больше ничего! Только поэту может почудиться мираж,
именуемый прапой,-но это фикция, иллюзия. Целое вполне равно сумме своих
частей!-организм разлагается на части без всякого остатка. А коли так, то
искусственный синтез организма не является проблемой!
И вот подросток берется за изготовление гомункулусов, големов,
роботов. Как увлеченно он замешивает глину! Как тщательно размешивает
биохимические растворы! С какой любовью собирает электронные схемы! Но его
преследуют неудачи: машины отказываются быть живыми,- словно рок судил им
являться на свет мертворожденными.
Однако Гиль, болезненно переживавший все эти неудачи, не терял надежд
на то, что чисто механическими способами удастся воссоздать живое. Он
вдохновил своих учеников на постройку Генератора Случайностей, который, по
его мнению, мог моделировать эволюционный процесс. Генератор производил
грандиозное впечатление: это было механическое чрево, в котором должна
спонтанно зародиться жизнь. Но чрево оставалось бесплодным.
Пучки энергии, разогнанные в спиральном ускорителе с пятикилометровым
радиусом, бомбардировали мертвое вещество; мощные электрические заряды,
воспроизводя грозы палеозоя, пытались взбодрить спящую материю; жесткие
излучения пронизали ее насквозь, но вызывали только деструкцию и распад.
Гиль привез с собой в пансионат последний том с результатами,
полученными на Генераторе Случайностей.
В них фактически не было ничего обнадеживающего,иногда возникали
довольно сложные молекулы, но никаких признаков способности к
самовоспроизведению у них не было.
Во время одной из совместных прогулок Гиль решил обсудить с Заром
неудачи своих учеников. Он вдруг ощутил странную потребность в диалоге! Это
было подобно чувству голода,- Гиль резко осознал, что у него до сих пор не
было подлинного научного общения: он с неколебимой уверенностью произносил
свой монолог, а ему послушно вторили его идейные двойники. И это неизбежно
вело к духовному истощению! Гиль почувствовал, что был и остается очень
одиноким человеком,- хотя его окружали многочисленные ученики и поклонники.
Гиль думал о том, что полноценное общение не исключает столкновения
мнений,- друг должен не только соглашаться, но и оспаривать: в живом
движении тез и антитез раскрывается полнота истины. Гиль понял - и это было
внезапно как озарение: та наука, которой он так верно служил, была
односторонней, монологической. Потому и зрение ее было однобоким: она
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг