Левша им объяснил наше положение.
- У нас,- говорит,- когда человек хочет насчет девушки обстоятельное
намерение обнаружить, посылает разговорную женщину, и как она предлог
сделает, тогда вместе в дом идут вежливо и девушку смотрят не таясь, а при
всей родственности.
Они поняли, но отвечали, что у них разговорных женщин нет и такого
обыкновения не водится, а Левша говорит:
- Это тем и приятнее, потому что таким делом если заняться, то надо с
обстоятельным намерением, а как я сего к чужой нации не чувствую, то зачем
девушек морочить?
Он англичанам и в этих своих суждениях понравился, так что они его опять
пошли по плечам и по коленям с приятством ладошками охлопывать, а сами
спрашивают:
- Мы бы,- говорят,- только через одно любопытство знать желали: какие вы
порочные приметы в наших девицах приметили и за что их обегаете?
Тут Левша им уже откровенно ответил:
- Я их не порочу, а только мне то не нравится, что одежда на них как-то
машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно
что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на руках какие-то ногавочки*.
Совсем точно обезьяна-сапажу - плисовая тальма*.
Англичане засмеялись и говорят:
- Какое же вам в этом препятствие?
- Препятствия,- отвечает Левша,- нет, а только опасаюсь, что стыдно будет
смотреть и дожидаться, как она изо всего из этого разбираться станет.
- Неужели же,- говорят,- ваш фасон лучше?
- Наш фасон,- отвечает,- в Туле простой: всякая в своих кружевцах, и наши
кружева даже и большие дамы носят.
Они его тоже и своим дамам казали, и там ему чай наливали и спрашивали:
- Для чего вы морщитесь?
Он отвечал, что мы, говорит, очень сладко не приучены. Тогда ему
по-русски вприкуску подали.
Им показывается, что этак будто хуже, а он говорит:
- На наш вкус этак вкуснее.
Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился, а
только уговорили его на короткое время погостить, и они его в это время по
разным заводам водить будут и всё свое искусство покажут.
- А потом,- говорят, - мы его на своем корабле привезем и живого в
Петербург доставим.
На это он согласился.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Взяли англичане Левшу на свои руки, а русского курьера назад в Россию
отправили. Курьер хотя и чин имел и на разные языки был учен, но они им не
интересовались, а Левшою интересовались,- и пошли они Левшу водить и всё
ему показывать. Он смотрел все их производство; и металлические фабрики, и
мыльнопильные заводы, и все хозяйственные порядки их ему очень нравились,
особенно насчет рабочего содержания. Всякий работник у них постоянно в
сытости, одет не в обрывках, а на каждом способный тужурный жилет, обут в
толстые щиглеты с железными набалдашниками, чтобы нигде ноги ни на что не
напороть; работает не с бойлом, а с обучением и имеет себе понятия.
Перед каждым на виду висит долбица умножения, а под рукою стирабельная
дощечка: все, что который мастер делает,- на долбицу смотрит и с понятием
сверяет, а потом на дощечке одно пишет, другое стирает и в аккурат сводит.
А придет праздник, соберутся по парочке, возьмут в руки по палочке и идут
гулять чинно-благородно, как следует.
Левша на все их житье и на все их работы насмотрелся, но больше всего
внимание обращал на такой предмет, что англичане очень удивлялись. Не столь
его занимало, как новые ружья делают, сколь то, как старые в каком виде
состоят. Все обойдет, и хвалит, и говорит:
- Это и мы так можем.
А как до старого ружья дойдет,- засунет палец в дуло, поводит по стенкам
и вздохнет:
- Это,- говорит,- против нашего не в пример превосходнейше.
Англичане никак не могли отгадать, что такое Левша замечает, а он
спрашивает:
- Не могу ли,- говорит,- я знать, что, наши генералы это когда-нибудь
глядели или нет?
Ему говорят:
- Которые тут были, те, должно быть, глядели.
- А как,- говорит,- они были: в перчатке или без перчатки?
- Ваши генералы,- говорят,- парадные, они всегда в перчатках ходят;
значит, и здесь так были.
Левша ничего не сказал. Но вдруг начал беспокойно скучать. Затосковал и
затосковал, и говорит англичанам:
- Покорно благодарствуйте на всем угощении, и я всем у вас очень доволен,
и все, что мне нужно было видеть, уже увидел, а теперь я скорее домой хочу.
Никак его более удержать не могли. По суше его пустить нельзя, потому что
он на все языки не умел, а по воде плыть нехорошо было, потому что время
было осеннее, бурное, но он пристал: отпустите.
- Мы на буреметр,- говорят,- смотрели: буря будет, потонуть можешь; это
ведь не то, что у вас Финский залив, а тут настоящее Твердиземное море.
- Это все равно,- отвечает,- где умереть,- все единственно, воля божия, а
я желаю скорее в родное место, потому что иначе я могу род помешательства
достать.
Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на
память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады на поздний осенний
путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкой на голову. Очень тепло
одели и отвезли Левшу на корабль, который в Россию шел. Тут поместили Левшу
в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии
сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и
спросит: "Где наша Россия?"
Англичанин, которого он спрашивает, рукою ему в ту сторону покажет или
головою махнет, а он туда лицом оборотится и нетерпеливо в родную сторону
смотрит.
Как вышли из буфты в Твердиземное море, так стремление его к России такое
сделалось, что никак его нельзя было успокоить. Водопление стало ужасное, а
Левша все вниз в каюты нейдет - под презентом сидит, нахлобучку надвинул и
к отечеству смотрит.
Много раз англичане приходили его в теплое место вниз звать, но он, чтобы
ему не докучали, даже отлыгаться начал.
- Нет,- отвечает,- мне тут наружи лучше; а то со мною под крышей от
колтыхания морская свинка сделается.
Так все время и не сходил до особого случая и через это очень понравился
одному полшкиперу*, который, на горе нашего Левши, умел по-русски говорить.
Этот полшкипер не мог надивиться, что русский сухопутный человек и так все
непогоды выдерживает.
- Молодец,- говорит,- рус! Выпьем!
Левша выпил.
А полшкипер говорит:
- Еще!
Левша и еще выпил, и напились.
Полшкипер его и спрашивает:
- Ты какой от нашего государства в Россию секрет везешь?
Левша отвечает:
- Это мое дело.
- А если так,- отвечал полшкипер,- так давай держать с тобой аглицкое
пари.
Левша спрашивает:
- Какое?
- Такое, чтобы ничего в одиночку не пить, а всего пить заровно: что один,
то непременно и другой, и кто кого перепьет, того и горка.
Левша думает: небо тучится, брюхо пучится,- скука большая, а путина
длинная, и родного места за волною не видно - пари держать все-таки веселее
будет.
- Хорошо,- говорит,- идет!
- Только чтоб честно.
- Да уж это,- говорит,- не беспокойтесь.
Согласились и по рукам ударили.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского
Динаминде, но шли всё наравне и друг другу не уступали, и до того аккуратно
равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет,
так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта
рыжего, а Левша говорит, будто он темен, как мурин.
Левша говорит:
- Перекрестись и отворотись - это черт из пучины.
А англичанин спорит, что "это морской водоглаз".
- Хочешь,- говорит,- я тебя в море швырну? Ты не бойся - он мне тебя
сейчас назад подаст.
А Левша отвечает:
- Если так, то швыряй.
Полшкипер его взял на закорки и понес к борту.
Матросы это увидали, остановили их и доложили капитану, а тот велел их
обоих вниз запереть и дать им рому и вина и холодной пищи, чтобы могли и
пить и есть и свое пари выдержать,- а горячего студингу с огнем им не
подавать, потому что у них в нутре может спирт загореться.
Так их и провезли взаперти до Петербурга, и пари из них ни один друг у
друга не выиграл; а тут расклали их на разные повозки и повезли англичанина
в посланнический дом на Аглицкую набережную, а Левшу - в квартал.
Отсюда судьба их начала сильно разниться.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Англичанина как провезли в посольский дом, сейчас сразу позвали к нему
лекаря - аптекаря. Лекарь велел его при себе в теплую ванну всадить, а
аптекарь сейчас же скатал гуттаперчевую пилюлю и сам в рот ему всунул, а
потом оба вместе взялись и положили на перину и сверху шубой покрыли и
оставили потеть, а чтобы ему никто не мешал, по всему посольству приказ
дан, чтобы никто чихать не смел. Дождались лекарь с аптекарем, пока
полшкипер заснул, и тогда другую гуттаперчевую пилюлю ему приготовили,
возле его изголовья на столик положили и ушли.
А Левшу свалили в квартале на пол и спрашивают:
- Кто такой и откудова, и есть ли паспорт или какой другой тугамент?
А он от болезни, от питья и от долгого колтыханья так ослабел, что ни
слова не отвечает, а только стонет.
Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с
трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике
бесплатно в больницу отправить.
Повел городовой Левшу на санки сажать, да долго ни одного встречника
поймать не мог, потому извозчики от полицейских бегают. А Левша все время
на холодном парате лежал; потом поймал городовой извозчика, только без
теплой лисы, потому что они лису в санях в таком разе под себя прячут,
чтобы у полицейских скорей ноги стыли. Везли Левшу так, непокрытого, да как
с одного извозчика на другого станут пересаживать, всё роняют, а поднимать
станут - ухи рвут, чтобы в память пришел.
Привезли в одну больницу - не принимают без тугамента, привезли в другую
- и там не принимают, и так в третью, и в четвертую - до самого утра его по
всем отдаленным кривопуткам таскали и всё пересаживали, так что он весь
избился. Тогда один подлекарь сказал городовому везти его в простонародную
Обухвинскую больницу, где неведомого сословия всех умирать принимают.
Тут велели расписку дать, а Левшу до разборки на полу в коридор посадить.
А аглицкий полшкипер в это самое время на другой день встал, другую
гуттаперчевую пилюлю в нутро проглотил, на легкий завтрак курицу с рысью
съел, ерфиксом запил и говорит:
- Где мой русский камрад? Я его искать пойду.
Оделся и побежал.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Удивительным манером полшкипер как-то очень скоро Левшу нашел, только его
еще на кровать не уложили, а он в коридоре на полу лежал и жаловался
англичанину.
- Мне бы,- говорит,- два слова государю непременно надо сказать.
Англичанин побежал к графу Клейнмихелю и зашумел:
- Разве так можно! У него,- говорит,- хоть и шуба овечкина, так душа
человечкина.
Англичанина сейчас оттуда за это рассуждение вон, чтобы не смел поминать
душу человечкину. А потом ему кто-то сказал:
"Сходил бы ты лучше к казаку Платову - он простые чувства имеет".
Англичанин достиг Платова, который теперь опять на укушетке лежал. Платов
его выслушал и про Левшу вспомнил.
- Как же, братец,- говорит,- очень коротко с ним знаком, даже за волоса
его драл, только не знаю, как ему в таком несчастном разе помочь; потому
что я уже совсем отслужился и полную пуплекцию получил - теперь меня больше
не уважают,- а ты беги скорее к коменданту Скобелеву, он в силах и тоже по
этой части опытный, он что-нибудь сделает.
Полшкипер пошел и к Скобелеву и все рассказал: какая у Левши болезнь и
отчего сделалась. Скобелев говорит:
- Я эту болезнь понимаю, только немцы ее лечить не могут, а тут надо
какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах
выросли и помогать могут: я сейчас пошлю туда русского доктора
Мартын-Сольского.
Но только когда Мартын-Сольский приехал, Левша уже кончался, потому что у
него затылок о парат раскололся, и он одно только мог внятно выговорить:
- Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы
и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся.
И с этою верностью Левша перекрестился и помер.
Мартын-Сольский сейчас же поехал, об этом графу Чернышеву доложил, чтобы
до государя довести, а граф Чернышев на него закричал:
- Знай,- говорит,- свое рвотное да слабительное, а не в свое дело не
мешайся: в России на это генералы есть.
Государю так и не сказали, и чистка все продолжалась, до самой Крымской
кампании. В тогдашнее время как стали ружья заряжать, а пули в них и
болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены.
Тут Мартын-Сольский Чернышеву о Левше и напомнил, а граф Чернышев и
говорит:
- Пошел к черту, плезИрная трубка, не в свое дело не мешайся, а не то я
отопрусь, что никогда от тебя об этом не слыхал,- тебе же и достанется.
Мартын-Сольский подумал: "И вправду отопрется",- так и молчал.
А доведи они Левшины слова в свое время до государя,- в Крыму на войне с
неприятелем* совсем бы другой оборот был.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Теперь все это уже "дела минувших дней" и "преданья старины", хотя и не
глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на
баснословный склад легенды и эпический характер ее главного героя.
Собственное имя Левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда
утрачено для потомства; но как олицетворенный народною фантазией) миф он
интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух
которой схвачен метко и верно.
Таких мастеров, как баснословный Левша, теперь, разумеется, уже нет в
Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не рвется в
борьбе против прилежания и аккуратности. Благоприятствуя возвышению
заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда
превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных
нынешней баснословных легенд.
Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг