прочим, расположено в десяти километрах от его родной деревни. У него и
тетка по матери из Ошалова. Тогда, предположим, почему и не он? Вот с утра
погода была отличная - и настроение отличное, сейчас и настроение
испортилось, и погода. Тогда пусть в будни льет, а в выходные - ни-ни! И,
главное, чтобы не лило во время отпуска. Итак, загадаем, чтобы в июле была
отличная погода. Во второе воскресенье. И не просто загадаем, а повелим!
К полудню мир начал собираться на Ярову поляну. Рашка выпросила у
матери новую рубаху, шитую алыми нитями, которые мать выменяла на хорошую
жеребячью шкуру. На рубаху Рашка надела ожерелье из круглых камешков - в
каждой бусине словно человеческий глаз с ресницами светился. Мать свою
новую рубаху отложила, а надела ту, что постарее да покороче.
На поляне кругом встали вятыши и зажгли большой костер. Яро был высоко
над поляной, и казалось, что пламя пытается лизнуть его оборванным языком.
Отрочи к большому костру не подходили, а стояли поодаль.
Поначалу долго пели олвы - не те, что уводили Выря, а свои, мирские.
Пели так, будто голоса их вытягивались длинными-предлинными ремнями. У
вятышей затекли руки и ноги от непривычного, недвижного стояния, заныло в
груди. Иные, охватив себя руками, корчились и пошатывались. Только кончили
олвы - загудели тугие бубны, и начали раздавать всем мясо. К Ярову дню
зарезали много скота.
Рашка рвала мясо зубами, прочно вгрызаясь все дальше и дальше. Ей
попалась жила, и она стала тянуть ее, зажав в зубах. Тянула, ей было
сладко, горло пыталось сглотнуть, а кусок все не отрывался. Рашка
напряглась, выкатила глаза, струйки пота пошли по лбу. Вырь стоял рядом с
Рашкой. Он жевал складно, щеки так и ходили. Вырь посмотрел на Рашку и
рассмеялся... Она наконец оторвала кусок, проглотила и хмыкнула тоже. Лага
держала в руках обуглившуюся с одной стороны лепешку я отщипывала по
кусочку.
- Ешь, Лага, - посоветовала ей Рашка. - Ведь теперь долго вдосталь не
дадут. За Яров день все поедят.
- Ох, Рашка, сыта я, - Лага с беспокойством оглянулась на большой круг.
Солнце послеполуденно палило-жарило, закружились над поляной тучные
мухи. Тут опять грянул тугой бубен, пошли кесли, да много, тряско, бешено.
У большого костра задвигались, затопали по душным травам. Брали за плечи,
терлись спинами, били ногами в землю, как в бубен, голосом вторили кеслям.
Ломаными копьями впились в гомон дудки. Замелькали белые колени, поплыл по
поляне густой жар. Яро сошел и принял от мира жену.
Пот слепил Рашке глаза. Она придерживала пальцами вышитый подол, а ноги
так и ходили, так и толкли сухую пыль с избитой травой. Уже и подошвам
стало больно. Вырь плясал рядом с Рашкой. Сначала сам по себе плясал,
потом боднул головой, словно протыкая жар и дым, и взял Рашку за плечи.
Так и плясали они грудь в грудь. Сквозь дымный воздух наплывали круглые
Рашкины глаза, красные мокрые щеки и, словно рассеченные посредине
глубокой морщинкой, губы. Пошло, понеслось мимо, подкосило занывшие колени
уже в тот миг, как брякнул первый бубен. После долгого пения олвов, после
обильной еды разлетелось на куски то, что было в Выре ровно. А в пляске
туго натянулись жилы - вот и нет более ничего, кроме тяги и боя.
"В радости, в беспамятстве живота - вспомни о боли..." Вырь на
мгновение застыл и увидал вдали на холме своих олвов. "Ходи, живи".
Качались вокруг головы и руки, совсем рядышком была Рашка, но стало легче.
"Ходи, живи". Появились олвы на холме, вытянули Выря, он удержался,
опомнился. Вырь легко плясал то с Рашкой, то в кругу парней. Послышался
крик за спиной. Вырь обернулся. Большой круг у костра сломался, смешался с
кругом отрочей. Бородай Алтым потянул за собой Лагу. И она пошла за ним,
лишь громко вскрикнула два раза. Вырь вышел из круга и долго смотрел, как
бились волосы Лаги в мареве костра, слившегося с Яро. Потом в пыли и дыму
уже не смог разглядеть ни Лаги, ни Алтыма. Тогда Вырь почуял, что ему
вновь не стать ровным, вышел из круга и поднялся на холм к олвам.
Только там, на болоте, над огненной ямой, стало Вырю потише.
- Ничего это, ничего, - сказали олвы. - Пока ты молод, острые жала есть
вокруг тебя. От них не уйдешь. Но - нет хуже кривых мыслей. Ходи, живи.
Будешь бушевать, не удержишься - ответит Яро грозой. Без этого не бывает.
Но от твоих кривых мыслей могут пойти беды куда страшнее. Бойся кривых
мыслей.
Рашка, спотыкаясь, шла домой, стирала грязными пальцами пот и пыль со
лба, и все видела пред собой Выря - грудь в грудь, и чуяла легкое и
горячее на своих плечах. И ни Выря бы не знала, ни его, как два угля,
черных глаз, но руки его словно и сейчас лежали на плечах: так и шло по
ней, так и колотило.
Вернулась Рашка в клеть - рубаха в пыли, алые нити померкли. Мать
прошла бочком-бочком - и за рогожу у печи. Не зря она пожалела новой
рубашки.
- А Лагу Бородай Алтым хочет второй женой взять. Больно Лага хорошие
горшки лепит. - Сказала из-за рогожи мать громким голосом.
- Не пойдет Лага... Она сама себе живет, - сонно ответила Рашка.
- Как не пойдет? А куда ей идти? У Алтыма скота много, да и клеть новую
он сделал. Лаге больше ждать нельзя.
"И от радости живота оставил жагал сильную жару, от смутной мысли -
жаркий ливень".
В июле Саша взял отпуск, но с путевкой не вышло, и он остался дома.
Первую неделю было еще ничего, но потом стало скучновато. Мать намекала,
что у сарая просел угол и что пора чинить забор. Саша понимал, что сделать
это нужно, и что он сделает в конце концов, но материны разговоры
поднимали в нем какую-то тошнотворную муть, которая стояла на уровне
груди, причем руки были словно погружены в эту муть, и трудно было даже
представить, что они в состоянии сделать что-то. Дожди в это лето было
отнюдь не кратковременными, а облачность - отнюдь не переменной. Ксения
Петровна отдыхала в Прибалтике.
Во второе воскресенье июля вдруг проглянуло солнце. Это странно
подействовало на Сашу. Он вспомнил, что именно такую погоду и "заказывал"
тогда, во время весенней поездки в автобусе. Мать опять пристала с сараем.
Саша сорвался с тахты, схватил "дипломат", заявил, что ему необходимо в
библиотеку, и побежал к автобусной остановке. До Ошалова-2 было недалеко.
Выйдя из автобуса, Саша огляделся и двинул в сторону редких облысевших
сосен.
Место раскопок он нашел довольно быстро. Копали в низине за бором, на
островке, среди высохшего болота. Небольшое возвышение - стертая временем
насыпь, было огорожено веревками, привязанными к столбикам. Над островком
натянули брезентовый полог и прикрыли его сверху целлофаном. В палатке
рядом кто-то был, видимо, сторож. Саша постоял, поглядел, но подходить
ближе не стал, а присел поодаль под сосной.
И что, сбылось то, что он загадал? Совпадение? Безусловно. Но
совпадение это заставило Сашу приехать сюда. А может, и не совпадение, а
просто естественное желание стряхнуть с себя скуку этого отпуска, да,
впрочем, и доотпускную. Раз уже разбежался сюда, нужно, что ли, вспомнить
о предках... Саша прикрыл глаза и представил себе пращура в шкуре,
натянутой на бедра. Да какая там шкура, - десятый век! Ну, предположим,
ну, ну... Саша не мог вызвать в себе образ предка. Он вспоминал какие-то
картины, исторические фильмы. Но все это стояло как-то в стороне, и никак
не вязалось с реальным холмиком над высохшим болотом, с уныло пищащими
комарами и обглоданными корнями сосны. Корни, корни, ага, корни... Он еще
крепче зажмурился и вызвал образ "корней". Перед глазами встала горка
песка, который привезли для него и высыпали за калиткой. Среди песка
валялись потерявшие цвет пластмассовые формочки, остов игрушечного
трактора, старая мясорубка, консервные банки. Сестра матери, которая жила
и сейчас в Ошалове, вспомнилась ему идущей по путям в оранжевом жилете
дорожной рабочей, с тяжелым ломиком в сильных загорелых руках. Кроме кучи
и тетки, все время представлялась ему станция электрички - расписание,
дополнение к расписанию, указывающее, что нужная электричка отменена.
Душный, с дурным воздухом, вокзальчик. Саша рассердился на себя и решил
вернуться домой. Идти было тяжело, сильно парило. Выйдя из автобуса, он с
головы до ног вымок под хорошим, теплым, с грозой и пузырями, дождичком.
После отпуска Саша вспомнил про заказанную им секцию со "Списками
Ибн-Фарруха". Арабский путешественник писал:
"Прибыли мы в страну, где ночи становятся короче, когда сходит белый
покров с земли, а дни удлиняются, и потом, когда опадает с деревьев
листва, возвращаются длинные ночи. Люди там живут в лесах, торговля с теми
людьми хорошая, хоть в тайная. Не выходят они из лесу, чтобы продать свои
товары, а выносят и оставляют. Мы же забираем товары и кладем обменные там
же.
В месте Ошале я был неспокоен, и пришла ко мне беда. Помогли мне олвы,
служители бога Яро. С приходом Большого Кнеся им стало худо, отовсюду их
гонят. С древних времен передают олвы от ушедших к пришедшим свои заветы
(наставления, прорицания?) на долгие годы. Гонят олвов отовсюду, и не
верят они, что смогут сохранить тайны. Потому и пересказали мне, и я
записал.
Яровы олвы верят, что сорок раз сменит сын отца и будет властвовать
(действовать? воздействовать?) жагал".
Дальше шли какие-то заклинания, их Саша бегло просмотрел. "Ты ходи,
живи, верни себе боль, будь прям, один шаг, да твой..." Дальше шел сам
Погодный реестр - длинный список атмосферных явлений, напророченных
служителями культа Яро.
"Узнал жагал о своем предназначении. Был силен его страх, и оставил (!)
он дождь и снег.
И от радости живота оставил (?) жагал сильную жару, от смутных мыслей -
жаркий ливень.
Кривы были мысли жагала - заглянет брань в окно. От кривых мыслей
пронзил жагала холод. Брань, злость - ветер, топор (?).
Был жагал в тоске и темном страхе - оставил (?) дождь на долгие дни.
Как увидал он дело мирских рук - стал Яро на миг ровен и ласков.
Вышел жагал на ровный путь. Узнал и радость, и злобу, в кривые мысли. И
стал держать себя. И оставил (?) плодородные мирные лета. Ясен стал и добр
к миру Яро. Но ходит, живет жагал..."
На этом месте кто-то тронул Сашу за плечо. Гляди-ка, Ксения Петровна.
Да загорела, похорошела после отпуска, стрижку новую сделала. Саша решил,
что потом дочитает, что там "жагал оставил (?)", и выключил терминал.
Рано начали желтеть пряди у белых деревьев, рано дожди смыли листья,
рано высохли дожди и ударил мороз. Лес стал прозрачным и сухим. Мужчины
принялись подновлять тын, стали чаще высылать дозорных в поле. В ясный
морозный день, когда легко и круто поднялись дымы над крышами, прибежал
дозорный с поля и ударил в бубен. Жены заголосили и стали собирать
пожитки. А гонец кричал: "Идут люди от теплого ветра. Кони их сытые. Идут
хорошо, быстро, снега нету, земля твердая. Люди это Большого Кнеся и носят
кресты".
Под рев и блеяние скота всем миром укрылись в чаще. Девушки забрались
под колючие ветки, поглубже, туда, где темно даже в самый яркий, день.
Лага сидела, прижавшись к черному стволу прямой спиной, и напряженно
глядела неизвестно куда огромными потемневшими глазами. Руки, по локоть
испачканные глиной, она держала перед собой, раздвинув чуть согнутые
пальцы. Рашка знала - ведунья смотрит в сторону битвы.
- На них кресты, - заговорила Лага, - они зовут наш мир прийти к ним и
быть с ними.
- Хотят данью обложить! - зло вскинулась Рашка. - Уж все вятыши в
соседних лесах платят дань Большому Кнесю, только наш мир противится. Наши
боги нас берегут, наши олвы хорошо поют и щедро кормят богов.
- Нет, - Лага не отрывала глаз от неведомой брани. - Кнесь хитер, верно
это. Но особенный его бог. Не всех девушек заставляет он стать женами.
Есть у него божий невесты. Никто из мира не смеет протянуть к ним руки.
Лага перестала смотреть так страшно и принялась отколупывать глину с
пальцев.
Рашка с ужасом отшатнулась от нее:
- Так нельзя! Истомится тело, не будет силы у земли.
- Их бог - новый бог. Он знает: преданный ему мир силен и будет силен,
даже если иные люди от мира уйдут. Не боится этот бог, что мир его
иссякнет. Говорили мне, что наши Яровы дни и братчины - страшный грех, две
жены у мужа - тоже грех.
- А что такое грех?
- То, что угодно тому, кто с богом не говорит, а лишь животом живет. И
еще... то, что слабому неподвластно, а сильный тем слабого корит.
Рашка слушала, приоткрыв рот, отчего губы ее расползлись и посерели.
Как только Лага кончила, Рашка заголосила:
- Ой, мамушки! Спаси нас Яро-бог, спаси нас Дажбог, мамка Яга спаси!
Оне клети наши пожгут. Мать-Сыра-Земля не даст больше вятышам дитятей!
Рубашка моя травы не коснется, живот мой пуст будет, плечи мои опустятся!
А-а-й! Не хочу!
Рашка проворно выскочила из-под колючей спасительницы, побежала,
прячась за деревьями, к бугру, и там взобралась на высокое дерево. Стало
видно тын. Та сторона, что к заходу, горела. Всадники пускали горящие
стрелы. Вятыши кидались на всадников и скидывали их с коней. Стену
поливали изнутри водой, растаскивали горящие бревна. Рашка разглядела и
огромного среди маленьких людей Бородая Алтыма. Он кидался прямо в огонь и
волок от огня на спине что-то большое и черное. Зоркая Рашка и Выря
разглядела. Сперва с отрочами пускал он стрелы из-за тына, потом, как
дрогнули всадники, отрочи вышли наружу и кинулись врукопашную. Здесь все
смешались в брани, и можно было лишь видеть, что много осталось недвижных
тел.
Рашка слезла с дерева и вернулась к Лаге. Та, опять выпрямившись,
глядела перед собой.
- Жив ли Вырь-то? - едва отдышавшись, спросила Рашка.
- Тяжело Вырю. Рука колет, давят ноги, видят глаза. А воли себе не дай!
Стучит кровь в висках - уйми, рвется крик истошный - заглуши, шепчи, губы
кусай: помни!
- За что же ему такое?
- Вырь - жагал.
- Это пришлые олвы так велели? Нет... ты! Ты! Лага! Ты тогда олвов
привела и на Выря указала! - Рашка готова была Лаге в волосы вцепиться.
- Сядь! - Лага мучительно сморщилась. - Жагал он, это так. Никто не
велел, так бывает. Звери ли, птицы ли, люди ли. Олвы ищут жагала и ведут.
Как не найдут его - беда.
- Как же олвы отыскали его?
- Я его разглядела, я вижу.
- А что как Вырь из брани не выйдет?
- Он тем страшное даст. Но вслед за ним встанет новый жагал. Он будет
жить и жечь Яро. Но трудно найти жагала. И найдут ли его олвы, и будут ли
вести? А не найдут - не будет миру покоя.
- Лага, - Рашка дотронулась несмело до ее рукава. - А как же ему...
жить-то? Можно? Как всем?
- Иначе-то как? Жить-то жить. Только держать себя.
- Лага, - Рашка посмелее потянула ее за рукав, - что же ты всех
мужей-то... боишься?
- Не боюсь я, - Лага устало повела головой. - Нет нужды мне. - Потом
прислушалась. - Все. Кончили.
С доброй вестью пришел гонец. Возвращались к тыну с песнями, а там
принялись считать убитых да раненых обхаживать. Тяжелее всех мучался
обгорелый Алтым. Женщины мазали его лицо салом. Лага подержала над ним
руки, пошептала, но он кричал все сильнее. Жены отогнали Лагу.
Рашка отыскала Выря. Он лежал на земле, был черен от сажи, но невредим,
только пальцы ободраны в кровь о тетиву. Но, хоть и закрыты были глаза
Выря, он уже вспоминал... Как только Бородай Алтым кинулся к горящему тыну
и стал растаскивать бревна, Вырь пожелал ему худого. Подумал Вырь, что
если не выйдет Алтым из брани, не взять ему Лагу в жены. И так быстро Вырь
подумал об этом, что мысли кривой отогнать не успел.
- Э-э-х, - открыл Вырь глаза, и хрипло проговорил:
- Куда как тяжело в ярости держать. Себя. Куда как тяжелее, чем в
радости.
После брани понесли убитых на курган и сожгли под пение олвов, и
сложили в пещере прах, и поставили возле сделанный Лагой глиняный горшок с
пищей на дальний путь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг