"Кривы были мысли жагала - заглянет брань в окно. От кривых мыслей
пронзил жагала холод. Брань, злость - ветер, топор".
Саша терпеть не мог ночевать не дома, но в этот вечер почему-то не
хотелось к последней электричке. Именно в этот день было передано
сообщение об "инциденте на орбите". Реальное, привычное движение жизни
прерывалось для Саши на мгновение, и приоткрылся край иной
действительности, о которой немыслимо думать постоянно. "Инцидент на
орбите", в результате которого пострадала одна из наших орбитальных
станций, описывался в самых грозных тонах. "Было ли это умышленное
нападение, и можно ли его расценивать как серьезную провокацию?" - гремели
радио-голоса.
У Ксении Петровны собрались люди. Была хорошая музыка. Разошлись очень
поздно. Ксения попросила Сашу помочь ей с мытьем посуды, и он остался.
Посреди ночи словно что-то толкнуло его. Унылый, то смолкающий, то
возникающий вновь, гул-звон врывался в комнату. Саша не мог так просто
лежать в темноте и слышать, как параллельно с этим странным гулом-звоном
ровно и глубоко, иногда всхрапывая на выдохе, дышит Ксения Петровна, и
подошел к окну.
В небольшой дворик между домами, где одиноко распласталась песочница,
кидался из проходов ветер. Он захватывал хвостом сухие листья, оперялся
ими и завивал хвост спиралью. Пролетая в узких тоннелях между домами,
среди глухих белых стен, ветер вел за собой гул. Кроме того, время от
времени начинал звенеть металлический лист, разделяющий совмещенный с
соседней квартирой балкон. Было достаточно светло. Казалось, что светится
сухая подмороженная земля и белесый асфальт.
Ветер словно производил конкретное действие: ломал или грозил. А грозил
неизвестно чем, лохматый, оперенный, неуправляемый. Остановить его было
невозможно. И Саша подумал, что за темными окнами в высоких, будто
полуоторванных от земли домах-скорлупках стоит много людей, и им холодно.
За городом, в низеньком, близком к земле доме спит Сашина мать, а
неподалеку, через пять дворов - Оля Рыжова. Туда убежали последние
электрички. Там, под прикрытым облаками, но не очень надежным небом, тоже
гуляет ветер, завивая хвост спиралью.
Саша поспешно подошел к репродуктору, покрутил ручку. Тишина. Ах да,
ночью нет трансляции. Тогда, суетясь, он отыскал на полке приемник. Поймал
"Маяк". Музыка лениво поиграла, отзвучали позывные, стали передавать
прогноз погоды. Резкое понижение температуры.
Непокрытая еще снегом земля стала жесткой и звонкой: это ударил мороз.
И тут Саша вспомнил о "топоре". Афиногенов пока не расшифровал это
понятие...
Всем миром отогнали чужих всадников, и боги услыхали олвов, и укрыли
снегом голую землю и просторный сухой лес. Сугробы припрятали тропки,
тяжелой белой броней заковались колючие деревья, выставив перед собой
огромные лапищи в белых боевых рукавицах.
Вырь волок сено из дальнего стожка. Перед тыном лес отступил, и
открылась поляна, что еще недавно была полом брани. Лес отступил не сразу,
а оставил за собою невысокие кустики с тонкими черными ветками.
"...Оглянись - оставь в себе свет, какой увидишь". Вырь бросил груз,
распрямился, оглянулся. Вдали за просекой порозовело серое небо: заходил
невидимый Яро. На кустах сидели красногрудые птахи. Их было много, почти
на каждой тонкой черной ветке - гость. Постоял Вырь, обернувшись,
подзамерз. По просеке проносился злой ветерок и забивался под кожух. Вырь
согнулся и поволок сено дальше.
Рано накинулась темнота. Отрочи собрались в просторной клети у Лаги. И
Вырь пришел сюда. "Лучше нет, - говорили ему олвы, - как смотреть на дело
Лаги". Девушки по углам пряли или чесали шерсть. Лага сидела перед огнем
печи и крутила гончарный круг, вытягивая тело горшка. Мокрая глина в
движении круга казалась живой. Лага вынимала ее из податливого шара, слабо
приглаживая средним пальцем, и касалась палочкой, нанося узор. Никто в
соседних лесах не делал таких горшков, как Лага. На ее горшок можно было
выменять поросенка - Лага была бы выгодной женой.
Стали вспоминать об осенней брани. Вырь спел о ней сказ. Все приуныли.
Не крутились веретена, застыл гончарный круг. Ветерок за стенами обернулся
метелью, под дверь нанесло снегу. Отрочи сидели на лавках, поджав вод себя
ноги, красный свет из печи лег на лоснящиеся От мокрой глины руки Лаги.
Девушки тихонько завыли, думая о новых бедах. И хоть ударил Вырь по кеслю
веселее, хоть и запел другую песню, затаились темные углы.
Грустная была зима и, казалось, курился еще курган за тыном.
"Был жагал в тоске и темном страхе - и оставил дождь на долгие дни. Как
увидал жагал дело мирских рук - стал Яро на миг ровен и ласков".
Такой дождливой зимы никто и вспомнить не мог. Правда, Рыжова-мать,
которая что-то зачастила к Постниковым, уверяла, что в восемьдесят втором
году точно такая же зима была. Лихо, лихо, вредители в садах за зиму не
померзли, и пожрали всю завязь. Но никто этой давней зимы не помнил, а
Саше лезть по этому поводу в архив не хотелось.
Положение его теперь было непростым. Савич пошел "ва-банк" и предложил
на рассмотрение Ученого совета свою новую тему, которую в Институте уже
называли "общественной солонкой". Саша понимал, что проголосовать против
будет проще простого.
Он занял крайнее место в последнем ряду и положил ногу на ногу. Савич
начал говорить возле кафедры, но потом отошел от нее и принялся быстро
ходить перед сидящими в первом ряду. При ходьбе он непрерывно дергал свою
одежду, лацканы пиджака, ремень брюк, даже иногда нагибался и подтягивал
носки.
Савич говорил: "В природе существует механизм, регулирующий развитие
арктического ледяного покрова. Вполне понятно, что с его помощью можно
объяснить важнейшие климатические колебания за большие исторические
периоды. Каков же этот механизм? Известно, что площадь морских льдов в
различные периоды меняется. Казалось бы, она меняется постольку, поскольку
изменяется и температура воздуха. Опираясь на собранные мною данные,
утверждаю: морские льды сами могут быть причиной изменения климата. А их
образование, устойчивость и распространение регулируются поверхностным
слоем океанской воды. Поэтому мною выдвинуто предположение, что необходимо
заняться тщательным анализом состава этого слоя. А также, пусть это
вызовет многочисленные возражения со стороны моих коллег, я имею смелость
заявить, что можно, регулируя величину опресненного слоя, воздействовать
на погодные условия..." Его голос потонул в неодобрительном гуле.
Замолчав, Савич остался стоять возле экранчика для демонстрации
слайдов. Его лицо, наполовину закрытое большими очками, вроде и не
выражало ничего, а седые, с грязноватыми остатками белого цвета волосы,
словно самостоятельно собирались-склеивались в прямые пряди и, как бы
повинуясь приказу хозяина, картинно падали на лоб, а он, досадливо
морщась, небрежно отодвигал их ладонью.
Саша брезгливо отвернулся и отчетливо представил себе, как Савич
полностью меняет план лаборатории, как они начинают составлять карты
солености, связываться с химиками, мотаться по командировкам... И все это
- куда ни шло. Но сама идея! Менять, воздействовать - уж сколько лет никто
и не заикается об этом, с трудом расхлебывают старые ошибки.
Начали потихоньку расходиться, Савич говорил ученому секретарю, крепко
ухватив его за плечо, о возможности избавиться от непредсказуемых погодных
катастроф: смерчей, града, засух во многих районах. Ученый секретарь все
водил плечом и в конце концов высвободился и ушел. Стараясь незаметно
проскочить мимо Савича, Саша мельком взглянул на него и заметил, что лоб
дорогого начальника покрыт красными пятнами. Мелькнула мысль: "Неужели он
надеялся, что кто-то согласится с ним? А может, надеялся на меня? Ну, уж
я-то ни в коей мере..." Проскочить удалось, Савич отвел глаза и, кажется,
не заметил его.
Возвращался домой Саша отчаянно злым. В метро и электричке его
постоянно преследовал запах мокрого мха: всех этих норок, песцов и лис,
смоченных зимним дождем и пропитавшихся духом толпы. Но когда он вышел из
электрички, оказалось, что уже подморозило, все покрыл хороший снежок, и
поселок показался нарядным и чистым. Когда он брел по одной из тихих
улочек, тщательно обнесенных глухими заборами, кто-то бросил в него
твердым, видимо, долго мусоленным в горячих пальцах снежком, и попал прямо
в лицо. Саша чертыхнулся. Где-то здесь, в проулочке была калитка на задний
двор Рыжовых. Потер ушибленное место мягким снегом и ясно, кожей этой
самой щеки, вспомнил другой снежок - рыхлый, колкий, жгучий, собранный
когда-то из весеннего почерневшего снега. Тогда у Ольги была причина
запустить в него снежок.
Войдя в свою комнату, Саша включил радио. По-прежнему продолжали
говорить об "инциденте на орбите", но уже более спокойно и рассудительно.
За весну нарастили стены, подняли башни. Бородай Алтым сам чинил тын в
том месте, где горел осенью. Лицо его зажило за зиму, следы ожогов
побелели, а целая кожа растянулась и казалась очень тонкой. Глаза словно
разошлись в стороны, не было ни ресниц, ни бровей, ни бороды. Но взгляд
открылся, и не страшен стал, а странен и весел. Алтым таскал бревна в
одиночку и никого не подпускал к месту своей муки.
Отбирал деревья Вырь. Он не просто ходил на порубку, а подолгу искал
стволы, которые, как ему казалось, прикроют мир от бед. Подолгу он стоял
возле деревьев в бору, водил пальцами по гладкой атласной коре, ощупывал
ее между лохмотьями и рубцами. Топор врезался в подножье ствола, и,
впрягшись, волоком, вятыши тащили их к тыну. Сам Вырь был ясен и спокоен.
Он не жалел высоких деревьев и не радовался их оглушительному падению. Он
искал то, что не могли найти другие, и олвы были довольны им. В середине
лета вятыши отпустили отрочей и велели идти к холодному ветру, поглядеть
на Кучково поле и городище.
Идти было неблизко, но не усидеть отрочам на месте, пошли. Рашка все
глядела на Выря. А он отошел, привык. Опять стал весел, головой водил,
словно бодался, уши горели. Рашке казалось, что и Вырь глядел на нее. Она
прямила спину, выгибалась. А Вырь... то с Рашкой посмеется, то с другой, а
особенно горазд был поесть. Раз на дерево залез, зацепился ногами за
ветку, повис вниз головой, взял кусок мяса в зубы и принялся жевать. Думал
- не пойдет, а пошло. Смешной стал Вырь: и простой, а не понять его.
Пошла с отрочами и Лага. Как-то вечером они вышли к быстрой речке. По
берегам стоял негустой светлый лес, и много было полян, где цвели крупные
белухи и синие колокольцы. Стали купаться. Рашка вошла в воду, и только
коснулась спиной струи, полетела над рекой неведомо куда. И не гребла - а
лишь слегка шевелила пальцами, словно рыба плавниками. Косы распустились и
темной струей неслись рядом. Опомнилась Рашка далеко, очень уж хорошо ей
было так лететь. Вылезла, встряхнулась - и пошла по берегу. Ветки царапали
тело, но она все вспоминала добрую речную воду. Уже темнело. Подойдя к
тому месту, где оставила рубашку, Рашка услыхала голоса из-за кустов.
Пригляделась - Вырь и Лага. Сидят друг к другу спиной, тихо говорят. Рашка
замерла, но не поверила сразу, нашла рубаху, натянула ее. В душе уж стало
подмывать: поддень - не остановишь.
Когда совсем стемнело, все легли на колкие ветки, и быстро заснули, так
намаялись за день, так сладко намаялись. Рашка знала, с какой стороны Вырь
и Лага. Словно выросло у нее ухо. Хоть зажми его, а оно ловит да ловит
шорохи. Нет, тихо. Нет, шорох. Нет, кап-буль, словно вода капает. Нет,
тихо. Нет, лягуха шмякнулась... Сосед справа руку протянул. Жмется. Пусть
его. Рука его прошла по Рашкиной ноге и коснулась пряжки под коленкой. За
пряжкой надежно сидел острый нож. Рашка руку соседа скинула и приподнялась
- нет Выря с Лагой, ушли.
Рашка выбралась из тепла спящих тел и подошла к просвету между
деревьями. Вырь и Лага стояли у края поляны, а дальше, словно выросшие в
ночи, тихо глядели на них желтоглазые белухи и нежные колокольцы. Рашка
рванула бусы, нитка разорвалась, "реснички" рассыпались, остро заколола
ссадина на шее. Кинувшись в чашу, провалилась в какую-то яму, да так и
сидела там. Потом видит: вернулся Вырь, присел над угольями, обхватил
голову руками, пошептал что-то, протянул руку, и запястье ожег углем. Не
застонал даже, а вернулся ко всем и лег с краю.
На другой день отрочи встретили людей, по виду вятышей. Шли они в
сторону теплого ветра, вели лошадей с поклажей. Лага подошла к ним и
недолго говорила. Потом вернулась и сказала, что Большому Кнесю везут
дань. Потом поклонилась всем и попросила отдать Дажбогу все ее браслеты и
бусы, отдать мамке Яге все горшки, а девушкам - рубашки и ленты. А сама
Лага пойдет с этими людьми в сторону теплого ветра и будет служить новому
богу.
Девушки заголосили, а Рашка лишь поежилась. Зато Вырь стоял, как
пригвожденный к месту. Лага, Лага уходила из рук его, как случайно
оброненное в реку полотно, уходила и застилалась водою. И было рядом,
только что было в руках - а не достать, ушло.
Поначалу ударило по Вырю, как колом. Вырь захрипел. Потом внутри словно
загорелось. Вырь посмотрел вслед тем, что везли дань. Потом стянуло все,
как сыромятным ремнем. Вырь понял: нелегко держать себя в радости, еще
труднее - в ярости, но горе держит само.
До Кучкова поля было уже недалеко. Вырь был легок на ногу, и шел
впереди. Рашка шла тяжелее, плотное тело слушалось ее, но призывало к
плавности, к ходьбе толковой. Но сейчас Рашка удержу не знала. Шла вровень
с Вырем, плечо в плечо, оставив позади всех остальных. Подошли к Кучкову
полю. На высоком берегу, над быстрой речкой с мутной водой стояли добрые
стены, а невдалеке - капище с четырьмя идолищами. Но тихое было капище, и
дорожка к нему заросла. А стены были высоки и крепки, славные стены! Вырь
пошел поглядеть, да стража отогнала его.
Отрочи подошли к людям, что мылись на берегу речки. У иных на шее рядом
с подвесками-оберегами висели и малые крестики. А впереди всех, отойдя от
мамки, стояла голая кроха, выставив вперед розовый живот, и глазела на
чужих. Вырь подошел к ней, встал на колени и протянул густого меду на
лопухе. Кроха пошла было к нему, но подбежала мамка и увела ее.
Много бревен тянули кучками к тыну, строили, укрепляли стены. Городище
молодым понравилось, но домой, в Ошалый бор, хотелось сильно.
Отрочи собрались назад. Рашка все время шла рядом с Вырем. Она не плела
кос, и ей казалось, что большая темная птица летит следом. А Вырь был
словно и рад. Он не велел Рашке отставать и все говорил про Кучково
городище и про то, какие там нужны бревна.
А когда отрочи стали подходить к Ошалому бору, выглянули из чащи чужие
олвы и поманили Рашку. Она отошла ото всех тихо, как тогда Лага, и никто
даже не обернулся: боялись олвов. Те повели Рашку на болотце. За частокол
она идти не хотела, упиралась, кричала. Но посмотрела вверх, увидела, как
гневен Даж-бог на правом столбе, обхватила грудь руками и протиснулась за
олвами в низкий сруб. Там было очень темно. Рашку посадили над красной
ямой, от которой шел жар. Рашка сидела на корточках и подбородком
чувствовала спасительную пряжку повыше колена. Но олвы говорили не грозно
- они не тронут Рашку и не отдадут своему богу. Только...
- Только ты оставь Выря. Не иди с ним плечо в плечо. Нет в тебе ровного
жара. Смотри, как под тобою пламя ходит: то разгорится, то вовсе
притихнет. Ты сорвешь Выря. Должен он держать огонь ровный и долгий.
Рашка порывисто задышала и увидела, как поплыли красные маревца над
угольями внизу.
- Так Вырь, стало быть, нам хорошее напророчит, от него и урожай будет,
и скот сытый? - жалобно спросила Рашка.
- Не-е-е-т, девушка. Не скоро опалины на Яро от Выря пойдут, не скоро
тень от них к нам вернется. И внуки наши того не застанут. Миру всегда
нужно добро в тепло.
Э-э, а Рашка-то думала, что Вырь, так же, как простые олвы, дожди
заклинает или мороз лютый сгоняет. А то на времена далекие... Да что им до
Выря? И будут они или не будут вовсе, что в них проку? Это ведь не им
нести руки его на своих плечах, будто он есть, и глядеть в его зрачки,
будто он рядом...
К осени Рашка стала третьей женой Алтыма и вошла в его новую клеть. А
олвы увели Выря из Ошалого бора на Кучково поле. И там долго Вырь ходил и
метил стволы, что надежно и крепко укроют мир.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг