удавалось найти той точки, с которой можно бы было дать панораму событий,
- да и не было, наверное, такой точки. Зато раз Петер сделал чудесный
портрет Юнгмана, тот что-то говорил, показывая рукой, и на этот раз не
требовалось ему кричать: "Держи лицо", лицо и так было что надо: вставшие
дыбом короткие седоватые волосы, обширный лоб с залысинами чуть не до
темени, округлый, как каска, и, как каска, нависающий над лицом, развитые
надбровные дуги то ли совсем без бровей, то ли с чрезвычайно светлыми
бровями, а ниже - пещероподобные глазные впадины; какие-то неживые,
жесткие и малоподвижные, как у черепахи, веки, но под этими веками глаза -
яростные, страшные, быстрые; острые обтянутые скулы, острый нос, почти
безгубый маленький рот и нежный девичий подбородок, решительно не имеющий
никакого отношения к прочим участкам лица. Когда он говорил, почему-то
казалось, что щеки у него тонкие, как пергамент, - так они натягивались и
сминались. Вообще, инженер был быстр и экономен в движениях и, кажется,
очень силен, хотя производил на первый взгляд впечатление хилости. Петер
потратил на него метров пятьдесят пленки и знал, что потратил очень не
напрасно.
Наконец генерала увезли. В последний момент он потерял лицо, пытался
спорить с адъютантом, хватался за кобуру и вдруг заплакал. Петер видел,
как Шанур, держа камеру у бедра, пытается снять этот эпизод.
В гудение механизмов, скрип и скрежет металла посторонний звук
проникал тяжело и, проникнув, значение свое почти утрачивал; поэтому
частый перебойный стук, напоминающий стук многих молотков в отдалении и
вызывающий такое же мелкое и частое подрагивание под ногами, внимание на
себя обратил не сразу. Только когда вокруг стали поднимать головы и
указывать пальцами вверх, Петер догадался, что бьют зенитки. Небо было
рябое от разрывов, в кого стреляли, было неясно, потом среди белых, быстро
темнеющих комочков сверкнул огонек, не погас и стал падать, рисуя длинную
бессильную черту; зенитки перестали стрелять сразу - самолет был один. Он
упал далеко за каньоном, даже звук взрыва не долетел сюда; лишь несколько
минут спустя над скалами поднялся тонкий столб синего дыма. Сначала он
поднимался вертикально, потом резко переломился под прямым углом и
потянулся на север - там, наверху, дул ветер.
- Я это снял, - сказал Армант Петеру, вернее, не сказал, а прокричал
на ухо.
- Молодец, - крикнул в ответ Петер.
Работы не прекращались и ночью, саперы сменяли друг друга, работая в
две смены по двенадцать часов. Быт саперов снимать было фантастически
трудно - они размещались поотделенно в таких тесных блиндажиках, где не то
что с освещением - с ручной камерой было невозможно повернуться. Поэтому
по распоряжению генерала саперы в свободное от работы время соорудили
декорацию: поставили просторный сруб без окон и без передней стены, внутри
отделали его - не без фантазии, надо сказать: там были не только нары, но
и стол, и пара плетеных кресел, и аквариум, в котором плавала деревянная
утка, и кинопроектор. Саперы изображали там фронтовой быт, а потом уходили
спать в свои норы, неуютные, но почти неуязвимые при любой бомбежке. Потом
господин Мархель придумал эпизод с баней, и саперы построили баню; после
съемок они продолжали баней пользоваться, баня понравилась, раньше мылись
просто из ведра.
Побывал Петер и у зенитчиков. В районе строительства было собрано
что-то около восьмисот стволов, из них половина - в непосредственной
близости от моста. Однажды там его застал налет - даже не то чтобы налет,
просто пара истребителей на малой высоте пыталась прорваться к мосту, а
может, это были свои, заблудившиеся; потом оказалось, что огонь вели
только малокалиберные орудия, - но от этого акустического удара он долго
не мог опомниться.
- Как вы не шалеете от этого? - спрашивал он потом.
- Почему не шалеем? - ответили ему. - Шалеем.
Весь район был запретен для полетов, летчики, конечно, знали это, но
иногда или теряли ориентировку, или выбора не было - когда тянули на
последнем... Не так давно, рассказывали ему, пришлось сбивать ну явно свой
бомбардировщик: он шел на одном моторе - куда уж тут огибать... Ну
постарались, сбили чисто: по второму мотору, кабину не задели, экипаж
выпрыгнул. Оказалось, в экипаже этом был командующий воздушной армией,
генерал. Он тут же стал орать и требовать, чтобы ему под пистолет подвели
того, кто стрелял, он ему растолкует, в бога душу, как ясным днем стрелять
в самолет с имперскими опознавательными знаками. Он так шумел, что кто-то
вслух засомневался, а надо ли было стрелять так аккуратно. От этого
генерал еще больше раззадорился, стал требовать самого главного, кто у них
тут есть, тогда вышел командир полка Шторм и голосом скорбным, но твердым
сказал, что выполнял категорический приказ генерала Айзенкопфа, к коему
генерала-летчика сейчас доставят. Генерал-летчик уехал, остальной экипаж
напоили спиртом и положили спать, а на следующий день отправили восвояси.
С генералом же летчиком произошла странная история: в штаб он вошел, а из
штаба не вышел, и это абсолютно точно, потому что ребята с той батареи,
что стоит там рядом, секли за этим зорко. Поэтому сейчас - со ссылками на
писарей, шоферов, адъютантов - поговаривают, что генерал-летчик томится в
подвале штаба, оборудованном под тюрьму; в том же подвале, но
оборудованном под вертепчик, пьет по-черному с адъютантом генерала
Айзенкопфа по особым поручениям майором Вельтом; в том же подвале
преисполняется наслаждением посредством кинозвезды Лолиты Борхен; вынесен
по частям в офицерских портфелях и сброшен то ли в каньон, то ли в нужник.
И, надо сказать, это еще не самое странное, что происходит в штабе и
вокруг него...
Мост был уже длиной около двухсот метров, когда случилась беда:
лопнул один из гидроцилиндров домкратов. Струя масла под давлением триста
атмосфер ударила в группу саперов, работавших на участке сварки, они
собрались у трансформатора, что-то там не ладилось; пятерых рассекло, как
сабельным ударом, остальные девятеро были ранены, покалечены, контужены,
обожжены - трансформатор-то вспыхнул... Конечно, сработала блокировка,
пожар погасили, масло теперь вытекало густой синей струей, нестрашной и
безопасной, но работа остановилась. Запасной гидроцилиндр весил четыреста
тонн, и установка его в такой тесноте была мероприятием, мягко говоря,
трудоемким. Шанур, дежуривший в то время, умудрился почти все снять, но
господин Мархель пленку отобрал и тут же засветил, не вдаваясь в
объяснения.
Трое суток потребовалось саперам инженера Юнгмана, чтобы снять
лопнувший гидроцилиндр и поставить новый. Это была адская работа, Петер
был там, в самой гуще, то снимал, то, когда кричали: "Помогай!" - помогал:
подбегал и подставлял плечо, или тянул, или наваливался... Никто,
наверное, не уходил отсюда все трое суток, если становилось невмоготу,
спали тут же, вповалку - час, два, не больше. Юнгман посерел лицом и,
когда монтаж цилиндра закончили, потребовал - именно потребовал - у
Айзенкопфа отдых для саперов; Айзенкопф отказал, поскольку из-за аварии аж
на три дня выбились из графика.
Ближе к вечеру господин Мархель устроил съемки в штабе. Петер сидел в
уголке с камерой, а у стола в свете софитов решалась судьба двух якобы
виновников аварии: помощника инженера Юнгмана, молоденького, только что из
колледжа, паренька - его так и звали Студентом, - и саперного старшины.
Суд вершили два майора из свиты Айзенкопфа и сам господин Мархель,
почему-то в форме полковника кавалергардов и с приклеенными усами.
Господин Мархель проинструктировал обвиняемых, как вести себя перед
камерой, чтобы все выглядело естественно. Допрос начинался вроде бы с
середины.
- Так вы признаетесь, что намеренно монтировали дефектный
гидроцилиндр, заранее зная, что это приведет к аварии? - спросил господин
Мархель.
- Да, - тихо сказал Студент. Старшина кивнул головой.
- Громче, - сказал господин Мархель.
- Да! - сказал Студент громко.
- Да, признаю, - сказал старшина.
- Таким образом вы намеревались сорвать постройку моста в срок и дать
противнику возможность подготовиться к отпору? - снова спросил господин
Мархель.
- Да, - сказал Студент.
- Да, - сказал старшина.
- Вы действовали по идейным соображениям, или по недомыслию, или вас
подкупили?
- Я вообще против войны, - сказал Студент так, как его научил
господин Мархель. - Я пацифист.
- Мне пообещали поместье и сто тысяч динаров, - сказал старшина так,
как его научил господин Мархель.
- Ясно, - сказал господин Мархель.
Он написал что-то на листочке бумаги и передал его одному из
адъютантов. Тот прочел и подписал. Потом подписал другой адъютант.
Господин Мархель встал.
- Именем Его Императорского Величества, - сказал он. - Согласно
статье четвертой, пункт "д" вы, господин Валентин Болдвин, и по статье
четвертой, пункт "с" вы, господин Иржи Костелец, в полном соответствии с
положениями Процессуального кодекса Военно-уголовного Уложения, были
подвергнуты допросу и суду тремя офицерами высшего и среднего ранга,
имеющими допуск к проведению правоохранительных и судебных мероприятий.
Каждый из вас признан виновным в инкриминированном ему деянии и приговорен
к лишению жизни посредством расстреляния. Приговор привести в исполнение
немедленно.
Студент побледнел, старшина чуть улыбнулся в усы. Вошли четыре
солдата комендантской роты и лейтенант в белых перчатках. Сложив руки за
спиной, Студент и старшина вышли. Старшина был спокоен, его забавлял этот
спектакль, Студент нервничал, на пороге он оглянулся и попытался поймать
взгляд или жест господина Мархеля, но тот углубился в бумаги, вполголоса
обсуждая что-то с одним из майоров. Потом он поднял голову.
- А ты что сидишь? - вскинулся он на Петера. - Марш за ними!
Петер нагнал конвой. Впереди шел лейтенант, потом два солдата, потом
осужденные, потом еще два солдата. Петер шел, снимая с руки, потом забежал
вперед и пропустил их мимо себя. Получилось неплохо. Дошли до обрыва,
лейтенант поставил осужденных на край (Петер снимал), солдат - напротив,
встал сбоку и посмотрел на Петера.
- Снял? - спросил он.
- Нет еще. - Петер отбежал подальше и снял всю группу.
Раздался долгий автомобильный гудок. Стоя в машине и размахивая
рукой, сюда несся господин Мархель.
- Стой! - кричал он.
Лейтенант пошел ему навстречу, но господин Мархель объехал его и
остановился перед Петером.
- Слушай, майор, я подумал - а если дождаться заката, и тогда, а? На
фоне заходящего солнца? Очень символично получится, как ты думаешь?
- Можно на фоне, - сказал Петер. Ему было все равно. Такие спектакли
он просто презирал.
До заката оставалось с полчаса. Приговоренные и солдаты сели в
кружок, закурили. Лейтенант стоял в стороне. Господин Мархель встал на
самый край обрыва и, сложив руки за спиной, раскачивался на носках. Петер
забрался в его машину, шофер приподнял голову, спросил "Куда?" и потянулся
к ключу. "Спи, спи", - сказал Петер. Наконец господин Мархель решил, что
антураж созрел, и велел всем строиться. Петер от обрыва снял солдат
комендантской роты: в касках, с автоматами наперевес - очень воинственный
вид; потом отошел так, чтобы в кадре были и те, и другие, и заходящее
солнце тоже, отрегулировал рапид, крикнул: "Готов!"
- Именем Императора! - надрываясь, прокричал лейтенант. - Пли!
Коротко треснули автоматы. Старшина сразу стал падать навзничь, туда,
в пропасть, а Студент поднял руку и будто что-то крикнул - хотел крикнуть,
но не успел... Он упал лицом вперед, и солдаты, подойдя, сапогами спихнули
его с обрыва.
Петер понял, что он все еще снимает, хотя пленка кончилась: индикатор
горел, а он все давил и давил на спуск...
Он приходил в себя как-то послойно - вот ему казалось, что уже все в
порядке, и то, что было на обрыве, - просто сон, от которого трудно
избавиться, но потом приходило понимание, что сон - это не то, что было на
обрыве, а то, что происходит сейчас, когда тебе кажется, что сном было то;
потом он посмотрел отснятую пленку и окончательно убедился, что все это
было наяву, но потом ему стало казаться, что пленку он смотрел во сне, а
настоящая пленка еще лежит у Баттена непроявленная, а Баттен, по
обыкновению, смотался куда-то, и найти его невозможно, потом приходил
Баттен и говорил, что все давно проявлено, просмотрено и складировано,
потом появлялся господин Мархель и требовал от Баттена реальной работы, а
не ее имитации, и оказывалось, что непроявленных лент чуть ли не больше,
чем проявленных, в записях Баттена разобраться было невозможно, потом
Петер все-таки разыскал эту ленту. Все было так, как ему запомнилось, это
потом память стала, щадя рассудок, подсовывать миражи. И, просмотрев ленту
несколько раз, Петер понял наконец, что игра здесь идет совсем по иным
правилам и сначала надо в этих правилах разобраться, а уж потом делать
ставки...
Постепенно Петер стал ощущать, что теряет плотность. Такие вещи
случались с ним и раньше, и он знал, что это бывает и с другими
кинохроникерами и корреспондентами: на них меньше обращают внимание,
иногда вообще не замечают, они становятся как бы полупрозрачными и
полупроницаемыми. Часто Петер входил без стука, и это никого не возмущало
и не прекращало разговоров, причем всяких разговоров. Армант и Шанур тоже
жаловались ему, что никто не обращает на них внимания до тех пор, пока они
сами не заявят о себе. Это было, конечно, в порядке вещей и даже удобно
тем, что вело ко многим творческим удачам, так, раз Петер зашел к инженеру
Юнгману и застал его за листом, исчерченным эпюрами моментов и напряжений
и испещренном формулами сопротивления на сжатие и на разрыв - Юнгман сидел
и так напряженно смотрел на бумагу, будто хотел испепелить ее взглядом.
Петер снял метров двадцать, и Юнгман его так и не заметил. Но в обыденной
жизни это было весьма обидно: их не приветствовали, не приглашали к
огоньку, ну и так далее. И еще надолго испортил настроение нехороший
разговор с господином Мархелем.
- Прекращайте тратить пленку впустую, - потребовал господин Мархель.
- Прекращайте. Есть сценарий, вот и работайте по нему. Зачем вам
понадобился этот идиотский эпизод с трактором?
Петер вспоминал, что это был за эпизод с трактором, вспомнил и
объяснил, что эпизод нужен был, во-первых, для демонстрации беззаветной
преданности саперов делу строительства моста, во-вторых, для показа
объективных трудностей, с которыми им приходится сталкиваться и сообща
преодолевать, в-третьих, для колорита.
- Кончайте самодеятельность, - строго сказал господин Мархель. -
Впредь работайте только в соответствии со сценарием. Ясно?
- А как будем снимать диверсантов? - поинтересовался Петер.
- До диверсантов еще дойдет очередь, - сказал господин Мархель. - Вот
отснимем воздушные налеты и тогда примемся за диверсантов. И помните: все
изменения в сценарий вношу я. Не вы, а я. Поняли?
Налеты начались на второй день после этого разговора. Рано утром,
невидимые простым глазом, прошмыгнули в вышине разведчики. Два были сбиты,
но несколько, видимо, сделали свое дело. В полдень из-за каньона, покрывая
шум работы механизмов, накатился мощный, ровный, нарастающий рев множества
моторов.
- Воздух! - раздалась команда, и тут же завыла сирена.
Саперы не суетясь покидали свои места и уходили в укрытия. Бояться до
сих приходилось не столько бомб, сколько осколков своих же снарядов. Петер
загнал операторов в блиндаж к саперам, а сам пока остался.
Он выбрал себе место на краю обрыва, под скалой: отсюда хорошо был
виден и мост, висящий над пропастью, и самолеты, которые шли так высоко и
так густо, что отдельные машины не улавливались взглядом, просто
накатывалась туча, серая и тяжелая, только вот слишком уж быстро... Почти
как свою уязвимость, Петер ощутил вдруг уязвимость моста - мост замер,
ожидая, что будет, замер, накрепко притянутый к скале тросами, замер, как
человек в ожидании выстрела, - Петер удивился этому, но удивился мельком,
потому что туча начала распадаться, эскадрильи расходились в стороны, а
часть, те, что шли в центре, заскользили, снижаясь, разгоняясь для удара,
предстоял знаменитый "звездный налет", когда самолеты нападают
одновременно со всех сторон и с разных высот - Петер сумел снять это
развертывание для удара, снять панорамой, кадр получался отменный, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг