неудобно получилось. - Живешь?..
- Хожу, - сказал Шанур. - Просто хожу везде. Нигде не задерживаюсь.
- Вот ты-то и устал, наверное?
- Смешно, - сказал Шанур, - но как раз на этом я замечательно
отдохнул. А ты устал и...
Он замолчал вдруг и посмотрел на Арманта. Армант приподнялся на
локте.
- Явление Христиана народу, - сказал он. - Или мне снится?
- Нет, - сказал Шанур. - Я пришел.
- Мне не о чем с тобой говорить, - сказал Армант.
- Ну и что? - сказал Шанур. - Это ничего не меняет.
- На что ты рассчитываешь, кретин? - сказал Армант.
- Ни на что, - сказал Шанур. - Уже ни на что.
- Ты скрываешься, ты прячешься, хочешь выжить, ты неуязвим, - горячо
заговорил Армант, - говоришь саперам такие правильные слова про правду и
долг перед историей, а сам прячешься от своего долга... ты присягал, а где
твоя верность присяге? Ты неуязвим, а предлагаешь саперам заниматься тем,
за что их расстреливают. Ты думаешь, они этого не понимают? Это подло -
то, что ты делаешь!
- Нет, - сказал Шанур. - Это не подло. Когда убили полковника и Эка,
а меня оглушили и заперли в подвале, я точно знал, что я должен делать, -
я должен был ходить и объяснять всем, кто и в чем виноват и что главное
сейчас - это оставить правду обо всем, что здесь происходит. Я научился
говорить и находить самые нужные слова, но потом они отворачиваются - хотя
и соглашались со мной, и говорили, что за меня и за правду пойдут в огонь
и в воду, - но они отворачиваются, и все продолжается, как шло, хотя
каждый из них считает, что теперь-то он горой стоит за правду и будет
стоять до конца, понимаешь? Каждый стоит горой за правду, но все равно
позволяет твориться лжи и позволяет делать с собой что угодно, я давно
перестал понимать это - просто привык. Каждый по отдельности - борец за
правду, а все вместе - глина, лепи из нее...
- Дурак, - сказал Армант. - Тебе надо было три месяца отираться меж
них, чтобы понять это?
- Да, - сказал Шанур. - Три месяца и одиннадцать дней...
- А я, наверное, умру скоро, - сказал Армант. - Уже волосы выпадают.
- Из-за этой бомбы? - спросил Шанур.
- Да, из-за дыма. Говорят, кто его вдохнет - уже все. И знаешь -
совсем не страшно. Только очень жалко. Особенно как о родителях подумаю...
- Я вот тоже.
- Тебе лучше.
- Конечно, лучше. Моя мама всегда твою жалела, говорила: не дай бог,
с Ивом что-нибудь случится, Франсуаза не переживет.
- Помнишь, когда лазили по скалам и вы думали, что я струсил?
- Глупые были. Ты мне тогда правильно врезал.
- Я бы тебе и сейчас врезал, да сил нет.
- Найдутся, врежут, ты не думай.
- Я ничего, - сказал Армант, откидываясь на подушку. - Просто зря ты
это...
- Наверное. Петер, я похож на сумасшедшего?
- Слегка, - сказал Петер.
- Это плохо. Сумасшедшие вызывают жалость или брезгливость, а надо
другое...
- Эх, ты, - сказал Армант, глядя в потолок. - Вера им нужна. Просто
вера. Заставь себе поверить - и за тобой пойдут. Юнгман и генерал
пообещали победу, скорую победу и славу, саперы поверили - и вот он, мост.
Придумай что-нибудь хорошее и заставь их в это поверить, убеди - они мигом
продадутся тебе душой и телом, причем учти: продадутся в кредит без
начального взноса. Сейчас как раз кризис, в скорую победу никто уже не
верит. Попробуй. А твоя правда - это не товар. Что им от правды - теплее
станет? Думай, Христиан...
- Нет, Ив, - сказал Шанур, покачав головой. - Это не выход. Это
кружение в той же плоскости.
- А ты желаешь подняться над плоскостью?
- Да.
- Поднимая себя за волосы? Или взмахивая руками и громко жужжа?
- Как-нибудь.
- Хорошая программа: научиться подниматься над плоскостью, потом
летать, потом научить летать саперов, построить их в клин и улететь в
жаркие страны...
- Хорошая, Ив. Самое забавное, что ты почти угадал.
- От тебя несет покойником. Боже мой, как от тебя несет...
- Я жалею, что начал всю эту возню... но надо было выбирать, и
почему-то выбралось это. Теперь надо продолжать... надо заканчивать.
- Их не расшевелишь, - сказал Армант.
- А вдруг? - невесело усмехнулся Шанур. - Бывают же на свете чудеса.
Потом жить - и думать всю жизнь, что мог попытаться, но не попытался.
- Или не жить, - сказал Армант.
- Или не жить, - согласился Шанур. - Это тоже выход.
- Это не выход, - сказал Армант. - Я даже не знаю, что это. Просто
очень жалко - лета уже не будет.
- Ну, что ты, - сказал Шанур. - Вот увидишь, все обойдется.
- Зря ты это говоришь, - сказал Армант. - Очень мало шансов.
- Мало, но есть, - сказал Шанур. - Только не сдавайся.
- Не получится, - сказал Армант. - Я уже тряпка. Эта штука сначала
превращает человека в тряпку, а потом уже, обезоружив... Гадость.
- По-моему, ты неплохо держишься, - сказал Шанур. - Правда, он
неплохо держится?
- Правда, - сказал Петер.
- Тоже мне, - сказал Армант. - Утешители нашлись.
- Вовсе я тебя не утешаю, - сказал Шанур. - Я говорю, что ты просто
раскис заранее.
- Иди-ка ты, дружище, знаешь куда? - сказал Армант. - Раскис - не
раскис... Сам-то - сопли по витрине развозишь. Туда же: не сдавайся...
- Я не говорю, что мне тяжелее, - возразил Шанур. - Мне просто
по-другому.
- Я бы с тобой поменялся, - сказал Армант.
- Хитрый, - сказал Шанур. - Свое дело ты сделал - теперь хочешь мое у
меня перебить?
- Твое - у тебя... Жаль, что тебя не оказалось тогда рядом. Сейчас бы
лежали вместе... и сейчас, и потом...
- Жаль, - сказал Шанур. - Правда, жаль. А ты помнишь, как я учился
ездить на мотоцикле?
- Помню, - сказал Армант. - У меня до сих пор этот шрам чешется.
Жаль, что ты тогда ничего себе не оторвал. Мне бы сейчас спокойней было.
- Такова воля божия, - сказал Шанур, передразнивая кого-то, оба
засмеялись, и тут Армант закашлялся, надрывно и долго, посинел лицом,
задыхаясь, и Петер пытался отпоить его водой, а Ив не мог ее проглотить,
так его скручивало кашлем, потом он все-таки перевел дыхание, и когда он
откинулся на подушку, Шанура уже не было в блиндаже.
На просмотр готового фильма допущен был только генерал. Петер,
естественно, управлялся с проектором и волей-неволей должен был находиться
здесь же - правда, он был доверенным лицом (пардон: он был лицом,
облеченным доверием; в тонкостях канцеляризмов разобраться, пожалуй,
потруднее, чем в эпилектике морганизмов Шарля Вержье); разумеется,
присутствовал автор. Итак, втроем, при закрытых - и охраняемых - дверях,
они смотрели готовый фильм, - готовый, законченный, оставалось лишь
подклеить конец его, который будет снят летом, и не здесь, а на южном
фронте.
Петер смотрел фильм. Титры. Название: "Мост Ватерлоо". Фронтовая
кинохроника. Инженер Юнгман со своими размышлениями, офицеры и генералы,
генерал Айзенкопф и полковник Мейбагс (которые на самом деле
подполковник-адъютант и настоящий генерал Айзенкопф), потом начальные
кадры строительства, которыми мог бы гордиться любой бутафор-профессионал,
настолько натуральны были декорации, потом трудовой энтузиазм саперов, и
воздушные налеты - не такие, правда, как на самом деле, но все же взрывы
пиропатронов, снятые рапидом, на экране вполне сходили за взрывы бомб, а
обломки самолетов, облитые бензином и подожженные, горели так же, как
горели уже один раз. Шли отлично сыгранные сцены с диверсантами, и
офицер-кавалергард, один из главных героев фильма, стоял с пистолетом на
фоне горящей электростанции (элементарный кинотрюк с наложением двух
кадров - так называемая "блуждающая маска"); не было ни изменников, ни
судов. Мост, достроенный до конца, упирался в противоположный берег,
изгибался плавной дугой, и по нему шли танки, много танков, и ни у кого не
могло оставаться ни малейших сомнений, что это - конец войне, победный,
славный конец. Все было снято отлично, и Петер кусал губы, видя, что
накладок практически нет, все правдоподобно, и полковник Мейбагс,
появляющийся то тут, то там, был обаятелен, особенно в поварском колпаке,
разливающий суп в солдатские котелки, - нет, господин Мархель был мастером
своего дела. И, почти физически ощущая затягивающую гладкость
происходящего на экране, Петер заставлял себя помнить о без малого четырех
сотнях коробок с кинолентой, разбросанных среди саперов и спрятанных ими в
тайничках, и о главном своем тайнике, где есть отличные вещи, которые
когда-нибудь взорвут, как мины, эту добротно сработанную ложь.
- По-моему, неплохо, - сказал господин Мархель, когда Петер остановил
проектор и включил свет. - Вот эта сцена у статуи Императора - это почти
шедевр. Без ложной скромности.
- Хорошо, - сказал генерал. - Император будет доволен.
- Не знаю, - сказал Петер. - Чего-то не хватает. Чего-то остренького.
Все слишком гладко. Перчику бы.
- М-м... - господин Мархель пожевал губами. - Как, Йо? Перчику
добавим?
- Ни к чему, - сказал генерал. - Не испортить бы.
- И все-таки надо подумать, - сказал Петер. - Вечерком подумаем,
Гуннар, ладно? Посидим, подумаем...
- Перчику... - сказал господин Мархель и задумался. - Остренького...
Весна началась порывами страшной силы ветра - ночью, тугими толчками,
теплый и влажный, он ворвался в ущелье, расшвыривая остатки зимнего
холода, распирая тесное пространство, страшно завывая в вантах моста,
бросаясь на любые преграды, молодой, сильный, счастливый... К утру ветер
стих, и поднявшееся солнце было уже весенним. Петер, вставший с сильной
головной болью - в сочинениях "перчика" он и господин Мархель истребили
немало растормаживающих воображение напитков, - не сразу понял, что именно
произошло, потому что мир переменился и все вчерашнее стало именно
вчерашним; такое уж действие оказывает весна на человеческие организмы,
обманывая, конечно. Дверь блиндажа была открыта настежь, и в нее тек
воздух, полный странных, забытых за год запахов, и Армант, сидя на своей
койке, жадно ловил этот воздух и вглядывался в проем двери, и оттуда
появились Камерон и Брунгильда в расстегнутых шинелях, без шапок -
- Тает, ребята, тает! -
- Какая весна! -
- Скорей наружу! -
- Боже мой, какая весна! - И на Петера пахнуло кружащим голову
теплом, и те двое повели, придерживая, Арманта, накинув на него шинель и
косо надвинув на голову Петерову шапку - какая подвернулась под руку,
скорее! - и сам Петер, натянув только штаны, голый по пояс, вышел и ослеп
на миг не столько от света - и от света тоже, свет, голубой, белый,
желтый, ослепительный и чистый, затоплял все на свете, - от света и от
нахлынувшей горлом радости, первобытной радости простого бытия - и от
желания жить, черт возьми, и он закричал что-то вроде: "О-го-го-го! Весна
пришла!" - и подпрыгнул высоко, показывая кому-то там, в небе, крепко
сжатый кулак. Потом схлынуло, вернулась головная боль - теперь это
надолго, на весь день, не помогает от нее, проклятой, ничего, кроме пива,
а до пива километров триста - ни шнапс, ни чай, ни аспирин. Ну, да ладно -
болит и болит. Спина тоже болит и чешется, а часто ты про нее вспоминаешь?
Так и здесь - отвлечешься и забудешь.
Снег уже отяжелел и там, где был примят, притоптан - чернел, много же
грязи и сажи впитал он в себя за долгий свой срок... зима кажется такой
опрятной... "опрятная" - не от слова ли "прятать"? Похоже. Вернувшись в
блиндаж, Петер оделся, помог уложить Арманта, слабо улыбающегося и чуть
порозовевшего, и отправился к господину Мархелю, потому что вчера так
ничего и не решили окончательно - господин Мархель был тертый калач, но,
может быть, на перчике его удастся купить и втолкнуть в фильм что-то,
позволяющее сомнения относительно своей подлинности; все-таки, что
касается вкуса - тут господин Мархель был небезупречен.
Уже текли ручьи, и о красное пятно Петер чуть не споткнулся - снег
напитывался красным, проступающим изнутри, и красные струйки примешивались
к воде ручья, растекаясь розовыми разводами, а саперы проходили мимо и не
обращали внимания, пересекали это красное пятно, оставляя в нем свои
следы, тут же наполняющиеся густой красной жидкостью, Петер оцепенело
стоял, пока его не отодвинули - вежливо, подполковник все-таки: два
десятка саперов с лопатами под командованием прыщавого обер-лейтенанта
стали забрасывать пятно чистым снегом. Тогда Петер огляделся по сторонам.
Пятен было много, ручьи, сливаясь, текли по дну ущелья мутным
темно-розовым потоком, и везде мелькали лопаты, лопаты, лопаты... Шанура
Петер увидел издали, тот шел медленно, останавливался около саперов и
начинал говорить, и Петер, хоть и не слышал его и не мог слышать с такого
расстояния, понимал все до последнего слова. "Земля не принимает больше
нашу кровь, - говорил Шанур, - не принимает давно, она напиталась кровью и
больше не хочет ее. Мать не хочет крови своих детей. Не для того она
рожала, кормила и терпела нас, чтобы выпивать нашу кровь. Нет ничего
позорнее, чем насилие над матерью. Вас со всего света согнали сюда, чтобы
здесь убить... Вы все умрете, если останетесь здесь. Так что вас здесь
держит? Только страх, что могут догнать и убить? Взятое с вас слово?
Пролитый пот? Что еще? Привычка слушать и подчиняться? Какие химеры!
Уходите отсюда все! Вы не нужны здесь никому, а главное - вы не нужны
здесь земле! Она сама гонит вас. Вы думаете почему-то, что это геройство -
остаться под огнем и помереть за что-то. А настоящее геройство - это
сохранить себя, потому что это и труднее, и нужнее, а главное - потому что
придется переступить через себя, через свое рабство и страх, для этого
надо хоть на миг почувствовать себя свободным - так почувствуйте же!
Смотрите на меня! Я, человек, пытавшийся сохранить правду о вас, - я
призываю вас к свободе, к свободе перед всем в мире, а главное - перед
самим собой. Человека нельзя заставить сделать что-то против его воли,
потому что у свободного человека всегда есть возможность выбрать между
бесчестием и смертью, и смерть в этом выборе имеет равный вес с
бесчестием. Самое маленькое из бесчестий весит столько же, сколько смерть.
Вы все знаете, что это так, но привыкли и смирились с тем, что от вас ждут
не выбора, а послушания; что ваша голова и совесть не нужны никому, а
нужны только руки и ноги. Так прозрейте! Учитесь быть свободными! Раб
мечтает о том, чтобы иметь право выбирать себе хозяина, а свободный
человек - чтобы быть хозяином в любом выборе. Всю свою жизнь человек идет
рука об руку со смертью - от небытия к бытию, но раб ждет, когда его
позовут, а свободный все выбирает сам. Так выбирайте же жизнь! Рискнуть
жизнью, чтобы сохранить ее - это куда достойней, чем рабски трястись над
нею в надежде на милость судьбы. Уходите отсюда! Скрывайтесь, прячьтесь,
сдавайтесь в плен - все достойно, потому что земле не нужна больше ваша
кровь, потому что позорна смерть в этой войне, не нужной никому..." Шанура
окружали и слушали, не выражая ни порицания, ни одобрения, слушали
равнодушно, с усталым интересом, наконец спины слушающих закрыли Шанура от
Петера, а когда Петер протолкался к нему, Шанура уже уводили, завернув ему
руки за спину, солдаты комендантского взвода. Они все прошли мимо Петера,
меся ногами красный снег, и Шанур посмотрел на Петера и кивнул ему,
узнавая.
Мимо, вслед за уходящими, проскользнул Камерон с кинокамерой, бледный
и решительный, и Петер сказал ему: "Не отходи от них далеко, я его
выцарапаю", - Камерон кивнул, а Петер бегом, оскальзываясь на раскисшем
снегу, ринулся к штабу, к квартире генерала, к резиденции господина
Мархеля, прокручивая в голове комбинации, по которым освобождение Шанура
исходило бы от них, но добежать не успел, потому что на дороге разорвался
снаряд, потом еще и еще, Петер нырнул в кювет, стреляли откуда-то со
стороны подъездной дороги, там поднялась заполошная стрельба изо всех
видов оружия, непонятно было только, кто и в кого стреляет, взрывов
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг