гигантских букв "СТАНДАРТ ОЙЛ". В хорошие вечера горожане отправлялись
ужинать в мотель, так как в единственном ресторане, прилепившемся к
единственному отелю без названия, незыблемо обосновался единственный в
городе никудышный бармен, в то время как возле бензоколонки можно было
вполне прилично провести часок-другой в обществе шоферов почтовых фургонов
и третьеразрядных комми, но зато у единственного вполне пристойного
бармена.
Все это было очень мило, так мило, что иногда Алин начинало казаться,
будто этого городка до их свадьбы вообще не существовало, что он целиком
спланирован и возведен любовью и фантазией ее Нормана, который никак не
мог допустить, чтобы хоть какой-нибудь из его подарков молодой жене
существовал в двух экземплярах. Все, что он творил для нее, рождалось
единым и неповторимым, и в Сент-Уане не оказалось не то чтобы двух
одинаковых домов - там не было даже двух похожих собак, от громадного
нечистопородного ньюфаундленда, на узаконенных основаниях побирающегося
возле бензоколонки, до крошечного бассета - пестрого таксеныша с
неправдоподобными ушами, висящими до самой земли. Сказочные замки Пьерро
приходили на память Алин, когда она оглядывала опрятные кирпичные домики с
южными плоскими крышами и несимметричными карнизами, для любого другого
человека бывшими олицетворением будничности и захолустья. Она по-детски
была готова верить, что все это возникло, повинуясь ритуальному мановению
волшебной палочки, уж слишком гармонировал этот игрушечный городок с ее
собственной кукольностью; и она действительно поверила бы, что Сент-Уан -
творение ее заботливого, нежного Нормана, если бы только она могла
объяснить себе одно: ЗАЧЕМ ее муж задумал и сотворил его.
Может быть, он искал семейного уединения? Но в Анн-Арборе они могли
подыскать себе домик на окраине и жить так же замкнуто и размеренно, как и
тут. И тогда Норману не пришлось бы расставаться со своей работой.
А может быть, его тяготила именно работа? Норман никогда не вспоминал о
ней, но то немногое, что она услышала о Фэрнсуорте в далекий
рождественский вечер, свидетельствовало о том, что ее супруг по меньшей
мере незаурядный ученый. Да и здесь, в Сент-Уане, ей порой казалось, что
настоящая работа Нормана протекает не в колледже, где он преподает
биологию будущим фермерам, а в кабинете, куда она каждый день приносит
целую кипу журналов и бандеролей, Да и живут они во всех отношениях не
так, как остальные семьи школьных учителей.
А может быть, они переехали сюда ради маленького Рея? Может быть,
бесконечно нежный муж является и столь же заботливым отцом, и он выбрал
для воспитания наследника этот крошечный инкубатор, где не бывает ни
волнений, ни демонстраций, ни стрельбы на улицах, и полицейские которого
сами не нюхали запаха горчичного газа?
Заботы заботами, но одно дело - разыскать и выписать для малыша ее
старую няню, мисс Актон, а совсем другое - замуровать себя в этом
захолустье. Норман любил сына, это было несомненно, но иногда Алин
казалось, что это не любовь, а какое-то обостренное исследовательское
любопытство. И она внушала себе, что ей это только кажется.
Да, трудно было представить себе, чтобы Норман сделал это только ради
сына.
Итак, объяснения не находилось, и Алин оставалось только гнать от себя
сомнения и жить как живется, и любить Нормана - а она любила его, потому
что так уж вышло, судьба, и выбирать, как всегда, пришлось не ей. Она
любила Нормана тихо и нетребовательно, без той неестественной для нее
страсти, которую она когда-то пыталась вложить в музыку, любила так
потому, что в своем чувстве ей ни за что не приходилось бороться. С тех
пор как она встретилась с Норманом, ей все было дано, и все даром: и
Сент-Уан, и собственный дом, и причудливый сад, и маленький удивительный
Рей, и главное - такой огромный по сравнению с ней самой и такой нежный
Норман...
Каким-то мудрым чутьем, свойственным мелким зверькам и маленьким
женщинам, она чувствовала как скрытую опасность что-то неясное,
двойственное и непостижимое, происходящее поблизости от нее, но та же
мудрость подсказывала ей, что ее сил и ума будет недостаточно не только
для того, чтобы бороться с этим неведомым, но и затем, чтобы это неведомое
распознать и постичь.
И она гнала тревогу, позволяя себе быть счастливой, и, просыпаясь
поутру, беззвучно молилась завещанному дедом доброму католическому
боженьке, чтобы и сегодняшний день прошел так же как и вчерашний, чтобы
жизнь ее текла, не меняясь, не улучшаясь и даже не поддаваясь объяснению.
Одному она только не придавала значения - может быть, оттого, что
происходящее слишком близко трудно поддается рассмотрению, - это тому, что
с каждым наступающим днем ее маленький Рей становится на один день
старше...
Фрэнк Кучирчук, десяти лет и семи месяцев от роду, четырех футов и
полутора дюймов над уровнем моря (если стоять по щиколотку в луже), пятый
ребенок и единственный сын в семействе Антони Кучирчука, хозяина мотеля и
арендатора автозаправочной станции, высунул язык и скосил глаза,
приблизительно прикидывая объем неудержимо уменьшавшегося комочка
жевательной резинки. За забором, который он старательно вытирал спиной,
говорят, обитал некоторый отпрыск мужеского пола, но, во-первых, Фрэнк его
ни разу и в глаза-то не видел, а во-вторых, папаша Фэрнсуорт не производит
впечатление родителя, способного задаривать своего чада такой роскошью,
как земляничный "гумми". Уж папашу-то он знал прекрасно - ходит, как
белтсвиллский индюк или, на худой конец, вице-губернатор их занюханного
штата, а сколько он стоит, собственно говоря? Преподает у Патти в колледже
биологию или что-то вроде того, а Патти - вот дурища, даром что на четыре
года старше Фрэнка - зовет его не иначе, как "душка Дилончик", или,
сокращенно, ДД. И не одна она. Все девчонки посходили с ума по новому
учителю, едва по телеку прокрутили это поганое "Пограничное правосудие" с
Джемсом Арнессом в главной роли. Конечно, на первый взгляд мистер
Фэрнсуорт ну просто вылитый шериф Дилон, только пятиконечной звезды и не
хватает, но вот если бы он в жизни занялся хоть чем-нибудь стоящим -
привел бы в порядок местную команду регби, что ли... А то шериф - лягушек
режет! Тьфу.
Фрэнк, увлекшись, плюнул по-настоящему, и шарик жвачки с готовностью
соскочил с его языка и покатился по мостовой. Эта черная корова Флоп,
нюшка-побирушка, которому полагалось бы тереться у бензоколонки, почему-то
оказался на другой стороне улицы и ринулся напрямик, полагая, что тут
появилось чем поживиться. Взвизгнули тормоза, и двухцветный, как
шоколадно-кремовая пастилка, "бьюик", вывернувший неизвестно из-за какого
угла, чуть не вылетел на левую обочину.
- Но-но, - проворчал Фрэнк, усвоивший у себя на АЗС презрительную
манеру обращения с машинами дешевле двух с половиной тысяч долларов, -
понес копыта на сторону, "спешиал" вонючий...
- И вовсе но "спешиал", а "элек-тла", - произнес кто-то за его спиной,
с видимым трудом выговаривая марку медленно уползающей машины. - Самая
плостая "электла", и фалы косенькие, видал?
- "Фалы", - передразнил Фрэнк, и не по злобе, а от досады на себя -
конечно, это была самая неподдельная "Электра" с двумя парами фар,
посаженными вразлет, словно глаза у миссис Ногуки. - Ты бы разговаривать
подучился, чем лезть со своими замечаниями к человеку, который еще в
пеленках пил молоко пополам с бензином!
Фраза получилась столь великолепной, что Фрэнк даже головой покрутил -
не услышал ли еще кто-нибудь. Но улица была пуста, за заборов тоже
притихли.
- Ладно, - примирительно проговорил Фрэнк, - лезь через забор, и если
ты не будешь воображать, что знаешь машины лучше меня, то мы с тобой, так
и быть, поладим, особенно если бы ты прихватил с собой пару "гумми".
За забором было тихо - никто не делал попыток последовать его любезному
приглашению.
- Ну, чего ты там чешешься? - Когда челюсти Фрэнка хоть на минуту
оказывались в состоянии вынужденного простоя, он испытывал постоянно
растущее раздражение. - Боишься, что твой предок тебя застукает? Или не
привык ходить пешком, прикажешь подать тебе голубой "саттелэйт", как у
последнего кандидата в губернаторы?
- Дешевка, - убежденно донеслось из-за забора.
- Ах ты, господи, - умилился Фрэнк, - я и запамятовал, что твои старики
держат у себя на конюшне пару "эмпериалов" различных мастей - на хорошую и
плохую погоду!
- Зачем? Здесь холош и наш "хино".
До чего рассудительный малый! Сразу видно, учителев сынок.
- Японская развалина, - бросил Фрэнк, хотя это и противоречило его
собственному мнению Но нельзя же было допустить, чтобы последнее слово
осталось не за ним!
- А до этого у нас был "спол... сполт-фьюли". Я на снимках видел.
Только не здесь.
- Врешь! - вырвалось у Фрэнка. На своем веку он вымыл уже не одну сотню
машин, но такой - ни разу.
К машинам, которых ему еще не довелось обхаживать, у него сложилось
какое-то странное, почтительно-ожидательное отношение, как к причастию,
прикосновение которого к губам так мимолетно, так неуловимо, что и не
знаешь, было оно иди не было - руками-то не дотронешься! При всей
набожности, которую Кучирчук-старший старался привить своим чадам, Фрэнк
все-таки полагал, что если уж бог так добр, как говорит плешивый падре, то
уж можно было бы причащать жевательными резинками Но все его сомнения
кончались именно этой низменно-материальной стороной. Зато как хорошо было
ему известно состояние божественного благоговения! Как просто было для
него подыскать синоним слову "святыня" - ведь это было не что иное, как
ветровое стекло блистательного "эльдорадо". Слова "меркюри", "кадиллак",
"свеча", "бампер" звучали для него сладостной молитвой, и однажды ему даже
приснился чудной сон, настолько чудной, что он постеснялся даже
кому-нибудь рассказать о нем. Ему пригрезилось, что в маленький холл их
мотеля, где остановившиеся на ночь шоферы покуривают, глядя мимо
телевизора, как-то бесшумно, словно по воздуху, вплывает отец Марви в
полном облачении, словно это День благодарения или рождество, и в руках у
него большой поднос, накрытый белым, и он протягивает это Фрэнку и
торжественно возвещает: "Сим обручи сестру свою!" - и Фрэнк берет у него
поднос, а тот ничего не весит, ну, совсем ничегошеньки, и оттого нести его
просто страшно, и он видит, что на подносе на сложенном вчетверо вафельном
полотенце не обручальное кольцо, а такой же величины золотая шина, и даже
узор на ней виден; и он выходит из мотеля, и возле колонки с
высокооктановым горючим видит Патти в белом мини и с веткой флердоранжа, а
рядом с ней темно-синий новенький "мерлин", спортивный "эмбесседор"
последнего выпуска, и у Фрэнка сердце заходится от умиления и счастья -
подумать только, и с этой изумительной машиной он сейчас обручит свою
сестру...
В своей коротенькой десятилетней жизни он никогда не испытывал такого
возвышенного восторга, и только временами, когда в минуты затяжного
безделья он представлял себе, что к отцовской станции сворачивает наконец
сверкающий никелем "флитвуд" или "де Вилль", он вдруг непрошенно
припоминал свой сон, и даже не весь сон, а именно ощущение
священнодействия, которое охватило его, когда он нес обручальное кольцо в
виде золотой автомобильной шины, и он предчувствовал, что будет протирать
ветровые стекла грядущего автомобильного чуда с не меньшим трепетом и
благоговением.
Но пока - не судьба! - через его руки не прошло даже порядочного
"крайслера", и он только завистливо и недоверчиво причмокивал, когда
кто-то упоминал о вожделенной машине. А сколько он их, наверное,
пропустил, теряя драгоценные часы в этой проклятущей школе, из которой его
сегодня в очередной рае и так некстати выставили! Слоняйся теперь по
задворкам и думать не смей заглянуть в лавочку, потому что кого-нибудь
обязательно понесет мимо на заправку, и - "палаша Кучирчук, мне что-то
показалось, что ваш малыш вместо уроков тоже решил подзаправиться...".
И тут он вспомнил о том, за забором.
- Эй, как там тебя, вылезай-ка побыстрее и дуй в лавочку, что не
автобусной остановке. У меня как раз двадцать центов, возьмешь "гумми" на
все. Четвертая доля твоя.
- Чего? - безмятежно спросили из-за стены.
- Не чего, а половина. Видишь со своем стороны куст жимолости? Ныряй
под него - там должна быть дырка.
- Мне нельзя. Не велят.
- Маменькин сынок! (За стеной обиженно засопели.) Да ты погоди, не
дуйся. Вот сбегаешь за резинкой, а потом мы заляжем в саду у сивого
Крозиера, часик поболтаем, а потом я сведу тебя к своему старику. Ты ведь
ни разу не был у нас на станции? Нет? А еще думаешь, что разбираешься в
машинах! Сейчас подойдет почтовый фургон из Атчисона, и старик Шершел
скажет, что в следующий раз обязательно надо будет сменить аккумулятор,
это он каждый раз говорит, но, в сущности, ему асе равно, даже если фургон
развалится по винтикам, он вообще стопроцентный флегматик, это у него от
прабабки, она была самая настоящая чикасоу, и он вместе с правами держит
какую-то засохшую пакость, говорит - белая примула, что первом расцветает
в пустыне, и, кроме памяти о прабабке, ему вообще на весь свет наплевать;
а еще попозже гуськом потянутся те, что приезжали в Независимый банк, это
по большей части занюханные "корвэры", а часам к пяти потрюхает эта
желтозубая старуха Ногуки на своем шестицилиндровом "пикапчике" за кормом
для бройлеров, у нее ферма в восьми милях отсюда, но земли маловато, вот
она и берет дохлятину на откорм, только долго ей не продержаться, это я
тебе точно говорю; а еще, если повезет, может заглянуть наш дилер, что
меняет машины; тут только держись, он и не "комет циклон" прикатить
может...
Тут Фрэнк поперхнулся и замолк, и вовсе не оттого, что поток
информации, который он наугад переправлял через забор, иссяк естественным
образом, - ничего подобного: уж если Фрэнк заводился, то он мог говорить
вот так, ни о чем, часа три без перерыва. Нет, младшего Кучирчука поразило
то обстоятельство, что перед ним неизвестно откуда вдруг появился весьма
ухоженный карапуз лет трех, не более, в вельветовом чистоплюйском
костюмчике - и даже с кружевами! - и белых мокасинчиках за двенадцать
долларов.
- Тебе чего? - осведомился без особого дружелюбия Фрэнк.
Карапуз продолжая безмолвно и благоговейно глядеть ему в рот.
- Да ты откуда взялся?
- Ты же сказал - дылка за кустом...
- "Дылка"... А я-то тут перед тобой распинаюсь! - Фрэнк безнадежно
махнул рукой, намереваясь направиться на поиски более подходящего
собеседника, как вдруг странная мысль остановила его.
- Постой, а кто говорил про "электру"?
- Я... - Карапуз покраснел, словно его уличили в чем-то неблаговидном,
и было видно, что он готов задать реву.
- Ты-и? - протянул Фрэнк. - А откуда такая информация - ты ж все время
за забором!
- Не знаю...
- Ну а-что вон там, возле угла?
- Мучной такой? "Фордик". Шестицилид... линд... линд-ро-вый.
- Ну ты даешь! - искренне восхитился Фрэнк. - И ты так любую машину
можешь - с одного взгляда?
- Не знаю.
- Во заладил - "не знаю"! А ты, видно, и взаправду вундеркинд, недаром
все в городе говорят, что у одного папаши тут неподалеку сынок со
странностями. Только что мы стоим? Айда к моему старику, да не худо
завернуть все-таки и к Крозиеру, велосипед одолжить. А там... Кажется, у
меня шевельнулась гениальная мысль. Пошли. Вообще-то у меня все мысли
гениальные, ты к этому притерпишься, если продержишься возле меня
подольше. Но эта...
Они свернули за угол. Фрэнк болтал без умолку и вместе с тем не спускал
глаз со своего не совсем обыкновенного спутника. Чудной карапуз, ей-ей! От
горшка два вершка, семенит ножонками, как месячная такса, а вид совершенно
независимый, словно весь город - его собственность вдоль и поперек,
Правда, он иногда вдруг уставится на что-нибудь, как баран на Эмпайр Стэйт
Билдинг - ну просто умора...
- Ну чего ты, в самом деле? Автобусная остановка, только и всего.
Раньше она была у больницы святой Агаты, да вот уже два года, как ее
перенесли. Да, так о чем же я? А, вот: мы приходим на станцию. И ты до
поры до времени помалкиваешь. Я подхожу так, между прочим, к старику
Шершелу, и он мне капает на свой паскудный аккумулятор, и я так небрежно
ему кидаю: "К слову говоря, мы тут с моим новым другом поимели пятьдесят
центов ни за что ни про что". А ты все молчишь - и в сторонке. Шершелу
вроде бы на все плевать, кроме его покойной прабабки, но ведь человека
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг